Десять лет, это вам не девять… Это уже не ровная веселая дорожка в саду детства, а длинный, неизведанный тоннель – лабиринт, ведущий в юность. Простая и ясная система бытия начинает сбоить, мигать и выворачиваться наизнанку. Ты вдруг начинаешь сомневаться в безусловном, опасаться друзей и с интересом изучать врагов.
Самооценку штормит. То ты уродина, никчемное существо, обреченное на одиночество и презрение окружающих. А то внезапно невыносимо хороша, и нужно срочно испачкать лицо шариковой ручкой, надеть старую бабулину кофту и обмотать голову серым платком, чтобы убавить градус красоты. Чтобы люди вокруг не ослепли от твоего сияния. И вот идешь, одетая как чучело, но спинка прямая, взгляд жидкой лавой из-под ресниц. И весь мир твой!
Только это ненадолго. Одно неосторожное слово, сказанное даже не тебе, один случайный косой взгляд, и ты снова в пучине отчаяния. Снова урод. Снова изгой…
И как раз в этот период обычно случается твое Главное Пионерское Лето. Бесконечное, звенящее, отрядное… Упакованное в строгий общий распорядок дня, и такое беспорядочное внутри. Проходящее на глазах у сотен людей, в дружном коллективе и днем и ночью. И такое отчаянно одинокое, без родных, без дома, без своего личного пространства …
Дети журналистов обычно летом оказывались не на даче и не у моря. Они все три месяца получали жесткий и незаменимый жизненный опыт в редакционных пионерских лагерях. «Руза». «Березки». «Юный правдист». В лесу. На реке. Недалеко от железной дороги. На все три смены.
В тот год в лагерь я уезжала уже не впервые, без слез. Спокойно и по-взрослому.
-Мама, иди уже. На нас все смотрят. Иди. Пока-пока.
Автобус, место у окна. Мелькают березы и столбы. Какой-то мальчик уставился на меня. Точно, на меня? Мне бабушка говорила, что у женщин сильно развито периферийное зрение. А мужчины лучше видят вперед и вдаль. Вот своим особенным боковым зрением, я и заметила его. Симпатичный. Точно, смотрит… а я не смотрю. Я повернулась к окну. У меня красивый профиль. Я дома проверяла с помощью двух зеркал…
Вожатая устроила перекличку. Я отозвалась нарочно тихо. А он, наоборот, слишком громко. Его зовут Сережа.
Лето. Пионерский лагерь
В лагере жизнь завертелась. В театральном кружке – две роли в одном спектакле. Художественная студия с акварельными пленэрами у реки. Кружок астрономии с очередью к телескопу на футбольном поле в полнолуние. Я - ведущая новостей на лагерном радио. Ансамбль «Цветы» из динамика и танцы в тумане звенящих комаров. В темной палате страшные сказки на ночь. А в дождливые дни - выжигание по дереву. … Дни за днями, как цветные открытки.
Сережа оказался не в моем отряде. На другом конце территории. За футбольным полем. Редкие встречи. Быстрые взгляды. Еще ни разу не говорили. Но будто связаны тонкой проволочкой. На зарядку, на соревнования, в столовую – тщательно причесаться и приодеться. Там он может меня увидеть. Или пройти рядом и «случайно» задеть плечом.
Завтра Смотр строя. Мы уже неделю репетируем на площадке перед корпусом, и в лесу на прогулке. И по дороге в столовую. И по пути в кино. И на зарядку. И с зарядки. Общие соревнования отрядов завтра на поле, напротив трибуны. Он там конечно будет.
Я все знаю о нем. Где он сейчас, что делает. Будто вижу его внутренним зрением. Знаю, о чем думает, на кого смотрит… Кажется, на меня по-прежнему. Это важно.
Ему нравятся мои синие банты. На ночь ленты нужно свернуть в трубочку и положить под матрас. Чтобы они разгладились. Я заметила, когда я цепляю на косички эти синие хризантемы, Сережа следит за ними как кот за мышкой, как рыба за наживкой. Они просто его гипнотизируют!
На Смотр строя прибывает какая-то важная делегация из Москвы с большой, во всех смыслах, Начальницей… Все отряды стройными рядами выходят на поле и по очереди демонстрируют свою выправку. Я, как обычно, командир отряда.
-Рапорт сдан!
-Рапорт принят!
- Шагом - марш! Запе - вай!
Я командую, и все девчонки и мальчишки слушаются. Четко работаем. Только легкая пыль из-под босоножек и сандалий. Начальница сидит в первом ряду на трибуне. Улыбается. Она выше всех в комиссии. И шире. Мы проходим во второй тур. После исполнения отрядных речёвок, проходим в третий. Я сверкаю синими бантами. Я как Чапаев на коне!
Третий тур. Фигурные построения. Сережа уже отмаршировал со своим отрядом и стоит возле бортика. Смотрит на меня … Я чувствую.
-Отряааад, напра - во!
Весь отряд дружно идет направо, а я - налево. Красиво, четко, но не туда. Я всегда стороны путаю. На репетициях не путала, а на соревнованиях вот… Смешно. Сережа с улыбкой наклоняет голову к плечу. Мы проигрываем в последнем туре. Но меня не наказывают. У меня голос звонкий! Я во всех кружках основная. И вообще… Да.
В просторной светлой столовой меня сажают не на обычное место, а за отдельный стол, поближе к обедающей комиссии. За этим столом собрались все «хорошие девочки» и один «хороший мальчик». Все чистенькие, приодетые, наглаженные. Девочки держатся как на светском приеме. Передают друг другу салфетки. Ножи и вилки держат правильно, стараются произвести впечатление. Старший пионервожатый показывает комиссии на наш столик и что-то говорит. Начальница с огромной прической в виде диванного валика и с пурпурной розой на монументальной шелковой груди снисходительно улыбается и кивает ему. Перед ней стоит тарелка борща цвета ее губной помады.
«Хороший мальчик» окликает меня и передает компот. Я поворачиваюсь. И тут я вижу Сережу. Его не посадили за стол избранных, он ничем себя не проявил в лагерной жизни, но сейчас оказался очень близко, через два стола, прямо передо мной. И он смотрит на мои банты. На меня. Чуть заметно помахал мне рукой. Сразу начался какой-то гул и хаос в голове. На меня будто опустился стеклянный колпак. Мир замедлился и поплыл.
Я отворачиваюсь, краснею, начинаю громко говорить и неестественно смеяться. Мне кажется, что я рассказываю что-то очень смешное. Но не осознаю, что именно… Проливаю на стол компот. Хорошие девочки смотрят на меня с осуждением. Хороший мальчик услужливо вытирает рукавом компотную лужу. Пионервожатый отвлекает пышную начальницу, шепчет что-то ей на ушко. Она кивает. Покачивается рубиновая серьга.
Но меня уже не остановить. Я цепляю на вилку котлету и пару макаронин и продолжаю свой эмоциональный рассказ. Стараясь не смотреть на Сережу, я делаю красивый, широкий взмах рукой… И тут происходит ужасное. Котлета срывается с вилки и медленно, рапидом летит через столы, над головами пионеров, сквозь вселенную, теряя на лету турбины макарон. Затем торжественно, красиво и точно плюхается прямо в тарелку с борщом, стоящую под шелковой грудью Начальницы с розой. Борщ волной Хокусая окатывает начальницу. Наступает звенящая тишина. С гулким звуком с розы в тарелку падает рубиновая капля.
Старший пионервожатый и директор лагеря полчаса объясняют мне, что, бросаясь котлетами в прекрасных людей, я подрываю авторитет всего пионерского лагеря, редакции, в которой работают мои родители, а также всей Москвы и Московской области. Что если я продолжу вести себя так, как не позволяют себе даже самые отпетые хулиганы, то меня выгонят из лагеря и мои родители будут платить штраф! Страшное слово «Штраф» пугает меня больше всего, и я обещаю никогда больше не прикасаться к котлетам, не махать руками и не обижать важных теть в розах. Лишь бы папе и маме не пришлось платить штраф. Хотя, больше всего мне хочется убежать, уехать, улететь отсюда. Провалиться сквозь пол. Лишь бы не попадаться на глаза Сереже.
Поклонник
Меня оставляют в кабинете директора «посидеть и подумать». Вечереет. За окном слышны разговоры. Тихо шелестят березы, репродуктор потрескивая, завел «Подмосковные вечера». Шелковая начальница отмылась, просохла и чинно отбывает на черной Волге обратно в город. Я представила, как она наклоняется, чтобы просунуть в машину свою огромную Халу и как старший Пионервожатый подсаживает ее и захлопывает за ней дверцу, непрерывно извиняясь. Видимо Начальница даже не улыбнулась ему на прощание. Бедный, он тоже наказан из-за меня. Слышно, как сторож закрыл на засов ворота вслед за удаляющимся шуршанием шин.
Мне очень грустно. С тетей, конечно, неловко получилось. Но хуже всего получилось с Сережей. Моя звезда упала с небосклона и спланировала вслед за котлетой, прямо в суп. Вот так, не успев даже поговорить, подружиться, мы разлучены злой судьбой! Сережа, разумеется, презирает и стыдится меня. Мне придется теперь прятаться от него. Скрываться. Может быть даже передвигаться по лагерю мелкими перебежками. Все кончено. Я медленно развязываю бант. Смятую ленту запихиваю в карман и принимаюсь за вторую косичку.
В этот момент в открытое окно просунулась загорелая рука и бросила на подоконник букетик оранжевых ноготков, явно сорванных с клумбы у входа в директорский корпус. Я подхожу к окну. Силуэт убегающего мальчишки скрывается в темноте кустов. Я улыбаюсь. Терпкий запах календулы наполняет комнату.
Я достаю из кармана смятую ленту и снова завязываю синий бант!
Фото: личный архив Т. Ильиной-Вайнонен
