Да, грядет юбилей. И было бы не вполне справедливо, если бы он затерялся на фоне неправдоподобных, рвущих душу событий последнего времени. Это было бы несправедливо, потому что это событие возвращает нас к истории – и не только к истории материальной культуры, но и к истории вообще, к истории радости, к истории свободы, к истории длящейся вот уже сто пятьдесят лет современности.
В этом году мир отмечает 150-летие со дня рождения джинсов.
Настоящая мировая революция произошла не тогда, когда были изобретены эти знаменательные портки из плотного синего х/б, а тогда, когда они в один прекрасный момент перестали быть шахтерской спецодеждой, а стали просто одеждой всех слоев общества, одеждой, главной особенностью которой было то, что одежда эта, войдя однажды в моду, так из нее и не вышла.
Это если в мировом масштабе. На нашей же одной шестой джинсовых революций было две.
Первая произошла тогда, когда джинсы (их вначале называли «техасами») впервые появились на просторах нашей родины, занесенные западным ветром в двусмысленную хрущевскую эпоху.
Я точно помню: это было лето 1962-го года. И я помню, как звали этого соседского мальчика – его звали Миша Куцман.
У него был дядя. Про дядю было известно, что он дипломат и работает в Америке. Однажды этот дядя приехал из Америке и подарил Мише Куцману штаны. Когда Миша появился во дворе в этих штанах, весь двор стал хохотать и показывать на Мишу пальцем. Потому что штаны явно были вывернуты наизнанку – швы-то были снаружи. Миша заплакал и побежал домой, чтобы надеть нормальные штаны. Но дразнили его еще долго.
А чуть позже, уже в середине 60-х, с джинсами стали бороться как с «низовым», то есть надетым ниже пояса, зловредным символом злокозненной западной цивилизации.
Хорошо помню огромными грозными буквами написанное от руки объявление при входе на Мытищинскую танцплощадку: «Вход на танцплощадку в джинсах запрещен».
Похожие объявления висели при входе в клубы, Дворцы культуры, кафе, не говоря уже о ресторанах.
Парадокс был в том, что в соответствии с официальной доктриной, джинсы были объявлены чем-то не вполне приличным - то ли нижним бельем, то ли пижамой, то ли лыжным костюмом, то ли замасленной спецовкой. А при этом для многих они были вожделенны и труднодоступны.
«Ха! Запрещен вход! В джинсах! – ядовито сказал однажды мой приятель, - Лучше бы написали, где их, эти джинсы, взять! А потом бы уж запрещали!»
Постепенно из экзотической заокеанской птицы они превратились в знак, в символ, в фетиш, в религию. Джинсы были, как звездочки на погонах.
Я не забыл тех косых мимолетных взглядов, какими сопровождалась любая - независимо от пола и возраста - оджинсованная задница. Так, это «Ли», а это «Супер-райфл», а это вообще самопал. О! О! – думает, никто не догадается, ну давай, давай.
Это были не просто штаны. Это был стиль эпохи. Недаром в какой-то момент все стало вокруг голубым и джинсовым. Юбки, рубашки, куртки, пальто, сумки, носовые платки, презервативы, крыши домов, печные трубы, деревья, люди, львы, орлы и куропатки.
Если из джинсовой ткани пошили бы государственный флаг, ему присягнули бы с особым чувством.
Этим радостным и неизменно свежим джинсовым ветром неожиданно и мимолетно дунуло на меня пару лет тому назад, в разгар достопамятной пандемии, когда мимо меня прошла юная дева в маске из джинсовой ткани.
Вторая революция случилась тогда, когда джинсы стали все-таки обычными штанами, очень удобными, очень универсальными, но всего лишь штанами.
Тогда же первые, новые, не ношенные, самолично купленные и примеренные в магазине без очереди и без переплаты джинсы появились и у меня.
А до этого? А до этого было так.
Сначала были польские, серого цвета, за семь рублей восемьдесят шесть копеек. Очень гордился.
Потом были те, которые мой приятель, художник-сюрреалист, сшил на старой машинке «Зингер» для своей жены, но пока он их шил, она забеременела, и штаны из ярко-зеленого вельвета достались мне. Они были слегка перекошены, и ширинка располагалась чуть сбоку. Но ими я тоже гордился.
Потом были уже настоящие, привезенные кем-то кому-то, но кому-то оказавшиеся слишком маленькими. А мне – наоборот, сильно большими. Пришлось подворачивать. Гордился. Носил долго.
Было время, когда я с радостью донашивал джинсы, доставшиеся мне подряд от нескольких внезапно забеременевших барышень.
Потом – уже не помню. Много. Но это уже совсем не интересно. Интересно не это.
Интересно и неизменно поучительно крушение очередной иллюзии. Иллюзии, которой многие, и автор этих слов в том числе, в поздние советские годы отдали дань.
Многим тогда казалось, что как только в стране опубликуют «Живаго», «Архипелаг» и прочую «запрещёнку», и сама страна, и люди, ее населяющие, в одночасье станут другими. И что сама по себе, висящая на рукавах, липнущая к ногам и пригибающая к земле вязкая «советскость» исчезнет, как только исчезнет его непременное условие – тотальный дефицит. Дефицит всего.
Помню, как мой товарищ говорил однажды: «Когда джинсы станут доступны всем и каждому, все необратимо изменится».
И вот, пожалуйста, - все книжки изданы. И вот, пожалуйста, - все в джинсах, включая самых яростных патриотов-антизападников. И ведь все и правда круто изменилось. И даже решительно. И в каком-то смысле - до неузнаваемости.
А вот необратимо ли … А вот в какую сторону… А вот вперед или назад…
Так пришлось расстаться с голубой джинсовой мечтой. Что ж, расстанемся с еще одной иллюзией. Не впервой. И вообще это полезно.
А славный юбилей мы все же отметим – юбиляр того заслуживает. Достаточно уже того, что он, - то есть они, штаны с наружными швами и заклепками, - служил многие годы источником радости и радужных надежд. А то, что он так и не сумел оправдать возложенных на него ожиданий, не его вина, а наша, наша.