Знаки. Тайные знаки. Они нас окружают со всех сторон. А мы их ловим и рефлекторно пытаемся их понять и расшифровать. Так мы устроены.
Всем нам приходилось читать, особенно в детстве, что-нибудь вроде этого:
«И тут я стал замечать, что во все время нашей, казалось бы, непринужденной и вполне доверительной беседы мистер Джинглс время от времени обменивался со своим компаньоном короткими выразительными взглядами и, как мне показалось, при помощи движения рук посылал ему какие-то тайные знаки».
Тайные знаки, в общем. Но ведь и безо всякого мистера Джинглса мы все живем в окружении тех или иных тайных знаков, иногда их вовсе и не замечая. Тайные знаки, которыми «обмениваются», не являются тайными хотя бы для двух человек - для того, кто их посылает, и для, того, кто является их адресатом. Но сколько же вокруг нас тайных знаков, которые явными не являются ни для кого. И никогда. И не надо даже пытаться их расшифровывать. Все равно ведь ничего не поймем, а лишь окончательно расшатаем себе и без того расшатанные нервы, приобретем совершенно несвойственную нам мнительность и, - не дай бог, конечно, - конспирологический взгляд на окружающую нас реальность.
Самое лучшее и правильное, что мы можем сделать с «тайными знаками» - это прописать их на жилплощади искусства, являющегося, как известно, пространством неограниченных интерпретационных возможностей.
Но бывают знаки настолько тайные, что при любой, даже самой робкой попытке их расшифровки, ты обескураженно натыкаешься носом в шершавую бетонную стену.
Так, например, однажды я выходил наружу из метро Щелковская. Вот, запомнил почему-то.
Там, на выходе, толпились какие-то люди, одни из которых предлагали купить у них сиамского котенка, другие довольно назойливо приглашали прямо сию секунду отправиться на автобусе в город Иваново, третьи впихивали тебе в руки рекламу нового салона вечной красоты.
В тот раз между высоченным темнокожим парнем, раздававшим рекламки неизвестно чего, и печальной старушкой, державшей в руках три-четыре поникших тюльпана, я заметил очень, надо сказать, странного человека. Лицо его было совершенно неподвижным и, я бы даже сказал, каким-то мертвым. Глаза его были также неподвижны и не выражали ничего особенного. Двумя пальцами он держал спичечный коробок.
Спичечный коробок, вообще-то, для человека моего поколения или для тех, кто постарше, сам по себе является источником мощнейшего пучка разнообразнейших ассоциаций.
Там в свое время размещались два майских жука, принесенных тобою в школу и при первой возможности отправляемых за шиворот пронзительно визжавшей одноклассницы. Там мог застенчиво притулиться небольшой кусочек кала, каковой время от времени велено было притаскивать в медицинский кабинет на предмет вполне вероятных глистов. Из нескольких пустых коробков сооружались поезда, которые, нещадно гудя и громыхая, следовали по столу из пункта А в пункт Б, то есть от сахарницы до солонки.
Не забудем и о популярной игре в «коробок». Надо было его лихо подбросить над столом и, если он падал узкой короткой стороной, то ты зарабатывал пятьдесят очков, если узкой длинной - двадцать, плашмя этикеткой вверх - десять, плашмя, но вверх пустой синей бумажкой, - ноль.
Никак нельзя забыть и о том, что в коробках этих бывали иногда и собственно спички, те самые, которые «детям не игрушка». Ну уж, конечно! Еще как даже игрушка!
И я зачем-то спросил у этого странного человека, сколько стоит предлагаемый им товар. Глядя мимо меня и не разжимая зубов, он прошелестел: «Двадцать пять рублей».
И я, сам не понимая почему и зачем, купил у него этот коробок.
Выйдя на поверхность, я привычным, хотя и полузабытым жестом энергично встряхнул коробком, рассчитывая услышать веселый погремушечный звук. Нет, коробок молчал.
И я раскрыл его. Ни одной спички в нем не было, но зато в нем был плотно сложенный кусок белой бумаги. И я стал неторопливо и взволнованно его разворачивать под аккомпанемент учащенно забившегося сердца. Чем это могло оказаться? Что это было? Надежда на приключение? Всплывшие на поверхность памяти дети капитана Гранта? Ожидание счастливого сюрприза? «Вот-вот, сейчас-сейчас», - отстукивал мой впавший в детство пульс.
Нет, друзья. Развернутый клочок бумаги был недвусмысленно пуст. И я отчетливо понял, что это был знак. Тайный. Очень тайный. Настолько тайный, что я даже и не стал предпринимать заведомо бесплодных попыток его толкования.
Но зато я понял, что этот странный, не поддающийся толкованию эпизод я уже не забуду. И я буду о нем время от времени рассказывать, всякий раз расцвечивая его новыми мелкими, но яркими деталями. И я буду время от времени размышлять о нем, неторопливо и сосредоточенно вглядываясь внутрь себя самого. И это, между прочим, не так мало, как это может кому-нибудь показаться.
