Радио "Стори FM"
Лев Рубинштейн: Всем ребятам пример

Лев Рубинштейн: Всем ребятам пример

В школьном детстве я, конечно, не забывал эту дату, день 19 мая.

Потому что это День рождения пионерской организации. Как же забыть такое! А еще я помнил «Правила поведения юных прионеров», заканчивавшиеся словами: «Пионер – всем ребятам пример». «Каким ребятам? – будучи критически мыслящим отроком, размышял я, - если практически все ребята и есть пионеры. А ровесников не пионеров мне встречать не приходилось. Самим себе, что ли, пример? Чушь какая-то».

Эти «правила» (или не «правила», а еще как-то. Но, в общем, правила) размещались на задней обложке тетрадки в линейку. Это я помню хорошо, потому что на задних обложках тетрадок в клетку была таблица умножения.

Я, скажу честно, не был слишком уж ревностным пионером, и уж точно не служил таким уж прямо примером никому, тем более сразу «всем ребятам».

А вот мой отец всю жизнь страшно гордился тем, что он был в числе самых первых пионеров. Его семья жила недалеко от Пресни, а там и был создан первый отряд.

Еще он многократно рассказывал о том, что с Красной площади, где их торжественно принимали в пионеры, он уезжал домой на трамвае, а в том же трамвае ехали Троцкий и Калинин.

Уж не знаю, правда ли это. И не узнаю теперь никогда.

Мои многолетние сомнения в правдивости этой детали до поры до времени связывались не столько с Троцким и Калининым, ехавшим на трамвае, сколько с самим трамваем, пересекавшим Красную площадь. Но относительно недавно я узнал, - и даже увидел соответсвующую фотографию, - что трамваи в те годы действительно ходили прямо через Красную площадь, что в наши времена представить себе довольно затруднительно.

В пионерах, хотя и без Красной площади и без трамваев с Троцким внутри, побывал и я.

Ох, как я помню эту торжественную и мучительную процедуру! И не столько ее, сколько подготовку к ней.

Конечно же, я не спал ночь накануне Такого События. Конечно же, я панически, до нервной икоты, боялся, что во время одного из самых важных событий во всей моей жизни я забуду текст торжественной клятвы – «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…»

Клятва писалась на тетрадном листке по возможности красивым, но все равно моим, - видели бы вы, каким, - почерком. Сам текст обрамлялся по полям листочками, цветочками или звездочками – тут уже допускалось некоторое своеволие творческого полета.

Клятву требовалось произносить наизусть, а листок с текстом надо было держать в руках в свернутом виде. Ужас! Ну, а если забуду, запнусь! Или, например, заржу – такие странные явления, когда меня разбирал неудержимый смех в самые неподходящие моменты, со мной нередко случались в те годы. Ведь не дай же бог! Как ведь жить-то после этого!

Судя по тому что я все еще живу, можно предположить, что я все же был принят в юные пионеры и на мою тонкую шею был повязан алый галстук, который, как известно, следовало беречь на том основании, что он «с красным знаменем цвета одного».

Галстуки были двух видов, что, кстати, свидетельствовало о некоторых имущественных, чтобы не сказать сословных, различиях тех семей, к которым принадлежали юные носители этих тканных треугольничков.

У одних галстуки были из простого кумачового сатина, у других, как, например, у друга Смирнова, чей отец был танковый полковник, - из шелка.

То же касалось, кстати, и школьных форм. Кто-то, как тот же самый Смирнов, носил форму из сукна. А кто-то, как, например, я, - из мышиного цвета байковой ткани, которая вскорости после своего дебюта покрывалась неприятными катышками.

Нас, впрочем, такие вещи мало интересовали. Предметами зависти и символами неписанных иерархий были другие вещи, а так же персональные особенности или особые умения и навыки.

Я долго завидовал все тому же Смирнову, потому что он умел шевелить ушами, а я нет. Я, впрочем, довольно быстро этому научился и даже в этом искусстве превзошел своего учителя, потому что он умел шевелить только обоими ушами одновременно, а я – еще и каждым по отдельности.

Школьные формы, кстати, были введены чуть ли не в том самом году, когда я пошел в первый класс. А может быть, за год до того. Но мне почему-то приятно думать, что в том же самом 1954 году.

А за несколько лет до того, было введено раздельное обучение мальчиков и девочек. Но оно было совсем не долгим. Я уже учился с девочками совместно, но рассказы о раздельном обучении я слышал еще долго, например, от своего старшего брата.

И формы, и раздельные обучения были бледным эхом ставшего к тому времени уже практически легендарным дореволюционного гимназического быта.

Сталин, как известно, сначала тайно, а потом все более явно тяготел к некоторым внешним атрибутам дореволюционной жизни.

Так, в разгар войны были введены погоны, а командиры Красной армии стали официально называться офицерами, при том, что слово «офицер» долгие годы после гражданской войны было почти ругательным и означало исключительно «белого офицера». Была введена и новая офицерская форма, сильно напоминавшая форму царского офицера.

Ну, и туманный образ старорежимной гимназии замаячил в воображении вождя, который, к слову сказать, сам-то в гимназиях не обучался, а обучался в духовной семинарии, из которой его… впрочем, дальнейшее известно.

Выдающийся писатель, филолог и переводчик Михаил Гаспаров, закончивший в свое время вновь созданное отделение классической филологии на филфаке МГУ, утверждал, что это отделение было открыто чуть ли не по личному распоряжению генералиссимуса, чтобы там готовили школьных учителей латыни и древнегреческого, чтобы было все «как при бабушке». Латынь, впрочем, в школах как-то не привилась. А новые специалисты по древним языкам, слава богу, появились и существуют до сих пор.

Вот и школьные формы, отдаленно напоминавшие гимназические, - все оттуда же.

В наши дни, когда реставраторские поползновения становятся все заметнее, все активнее и навязчивее, когда стилистика и практика незабвенного «совка» дуют во все щели и без того не слишком монолитной конструкции нынешней государственности, попытки возрождения в той или иной форме пресловутой пионерии никого особенно не удивляют. Какие в наши дни могут быть удивления!

Пока же я вспомню о том, как теплым майским днем какого-нибудь пятьдесят седьмого, к примеру, года в предвкушении скорых каникул мы со все тем же самым Смирновым после торжественной линейки, посвященной дню рождения все той же пионерии, выбегаем из школы.

Сразу же за школьными воротами мы, не сговариваясь, синхронно снимаем с наших еще не окрепших шей красные галстуки (один шелковый, второй сатиновый), засовываем их поглубже в карманы и, освобожденные, дико гогоча, несемся по улице без какой-либо очевидной цели.

А еще я вспоминаю глуповатый детский анекдот, который в те годы казался нам, не слишком осмысленным недорослям, невозможно смешным.

Вот такой.

В тюремной камере сидят разные звери (уже смешно, не правда ли!), и каждый рассказывает, за что он сидит.

Медведь, допустим, говорит: «Я сломал колхозный амбар, и вот посадили». Волк сообщает: «Я собрался было стибрить овцу. Но вот поймали». Лису подстерегли в курятнике. Еще кто-то – еще что-то. Когда дошла очередь до петуха, тот с важным видом сказал: «А я – политический». «Как это?» - заинтересовались его сокамерники. «А я пионера в жопу клюнул!»

Похожие публикации

  • Лев Рубинштейн: Почему все засмеялись, а Ваня заплакал?
    Лев Рубинштейн: Почему все засмеялись, а Ваня заплакал?
    В своих поэтических текстах, я довольно регулярно использую элементы и приметы различных маргинальных или «служебных» жанров словесности, неизменно обнаруживая в их структуре и фактуре очевидный для меня лирический потенциал
  • Лев Рубинштейн: Кухонные принадлежности
    Лев Рубинштейн: Кухонные принадлежности
    Чувственный опыт, коллективный или персональный, у каждого поколения соотечественников свой. И из закоулков, щелей и складок каждой эпохи, особенно той, на которую пришлось наше детство, тянутся к нам и живут вместе с нами какие-то навязчивые мелодии и картинки, какие-то словечки и прибаутки, какие-то запахи
  • Лев Рубинштейн: Имя розы
    Лев Рубинштейн: Имя розы
    У соседки Елены Илларионовны возле крыльца рос розовый куст. Довольно чахлый, надо сказать. И многие годы совершенно бесплодный, как бы она, бедняжка, ни хлопотала над ним, сирым и убогим, ни обихаживала его, ни подкармливала его дурно пахнувшими лакомствами, ни укутывала его на зиму старой стеганой телогрейкой. Не цвели там розы никак. Не было там цветов