В своих поэтических текстах, я довольно регулярно использую элементы и приметы различных маргинальных или «служебных» жанров словесности, неизменно обнаруживая в их структуре и фактуре очевидный для меня лирический потенциал.
Когда, например, я читаю инструкции по использованию только что приобретенных бытовых приборов, пытаясь вникнуть в их, так сказать, прагматику, я постоянно ловлю себя на том, что я настолько увлекаюсь самой музыкой этих текстов, их ритмом, порядком слов, завораживающей, незаметно вводящей в транс магией бесконечных имен числительных и аббревиатур, что само практическое содержание предательски ускользает от меня, и я начинаю подозревать самого себя, - боюсь, что не без основания, - в сугубой тупости и неспособности усвоить простейшие вещи.
Такие словесные конструкции, как «Рукоятку «С» установить в положение «4» и медленно повернуть против часовой стрелки до слабого щелчка, после чего установить ее в положение «5» и нажать на кнопку «пуск», воспринимаются мной не как руководства к действию, что было бы, в общем-то, естественно, а исключительно как фрагменты поэтической речи, и я ничего не могу с этим поделать.
То же касается, например, отрывных календарей, сценических ремарок, режиссерских пометок на полях сценария, экзаменационных билетов, расписаний пригородных поездов, гадательных книг, разговорников, кулинарных рецептов, правил поведения в общественных местах, путеводителей и всего такого прочего.
Школа – это отдельное, это особенное. Это мучительное, ужасное и прекрасное. Незабываемое и не выветриваемое.
Ужасно люблю тексты школьных задачников. Там наряду с респектабельными, исторически легитимными, перекочевавшими к нам из допотопных гимназических времен бассейнов с трубами и путников, неутомимо бредущих из пункта «А» в пункт «B», а потом обратно, были и сугубо советские, политически грамотные и попутно выполнявшие идейно-воспитательную роль задачи про то, насколько пионеры из первого отряда посадили на пришкольном участке саженцев больше, чем пионеры из второго отряда, насколько пионеры из второго отряда собрали больше макулатуры, чем пионеры из третьего отряда, и насколько больше старушек перевели через дорогу пионеры из третьего отряда, чем пионеры из первого.
Ну, и вообще - учебники. Особенно, конечно, для младших классов, особая, неизбывно травматическая структура и стилистика которых навсегда отложилась в складках и морщинках памяти, как личинки неистребимых паразитов – до поры до времени мирно спящих, но время от времени чувствительно терзающих и без того воспаленную память.
Эпиграф к Набоковскому «Дару» помните? Ну, так вот…
Совсем недавно мой хороший приятель, поэт и литературовед Роман Лейбов выложил в Интернете на всеобщее обозрение скан той самой «Родной речи» 1949 года издания, с Шишкиным на обложке, той самой, по которой и я учился в первом классе, куда поступил аж в 1954 году. Представляете себе?
Я стал листать все подряд - от портрета тов. Сталина до оглавления. И всё, как говорится, былое в отжившем сердце – ну, прямо буквально в полный рост. Боже, какое же сильное, хотя и противоречивое волнение я испытал! Спасибо, дорогой друг, за бодрящую дозу адреналина!
Эта особая поэтика, - при том, что я не видел этих учебников с тех самых пор, - не раз и не два послужила на протяжении моей творческой, так сказать, жизни мощной инспирацией для моих собственных «взрослых» текстов. Видимо, она, эта поэтика, застряла в моем художественном организме, как осколок вражеского снаряда, и саднила, и продолжает саднить и ныть всякий раз при переменах погоды.
Читаю я, допустим такой рассказ:
«Моя дорога в школу:
дом, улица, клуб, околица, правление колхоза, поле, роща, река, мост, горка, деревня, переулок, почта, площадь, школа.
Моя дорога из школы:
школа, площадь, почта, переулок, деревня, горка, мост, река, роща, поле, правление колхоза, околица, клуб, улица, дом».
И вижу, что вся былая и бывалая отечественная лирика со своими обратными перспективами, со своими «домами, улицами, фонарями и аптеками», а потом наоборот, собралась в одном месте, чтобы слегка насмешливо и слегка снисходительно, но и, в общем-то, приветливо помахать мне ручкой.
И, конечно же, обожаемые мною проверочные вопросы для закрепления материала. Это главное. Это любимое и заповедное…
Вот хотя бы:
«Где живёт дятел?
Какие у него пёрышки? Найдите в рассказе строчки, где сказано об этом.
Как дятел добывает себе пищу?»
Не говоря уже об этом:
«Когда мать хотела дать детям сливы? Почему Ваня всё ходил около слив?
Как мать и отец узнали о пропаже сливы? Как Ваня выдал себя? Почему все засмеялись, а Ваня заплакал?»
Восторженно читаю, и мне все время кажется, что это я и сочинил, что это мой, мой, мой текст. Мой! Что не эта намертво вбитая в мозги поэтика вдохновила меня, а я - ее.
В определенном смысле это так и есть, в чем легко убедиться, если попробовать ход истории художественных идей развернуть от настоящего к прошлому. Впрочем, развороты в прошлое, как показывает грустный и страшный опыт, ни к чему хорошему не приводят. Так что нет, не надо. И уж точно – не в этот раз.
Но то, что как минимум два или три моих поэтических текста взошли именно на этих бесконечно отзывчивых дрожжах, это точно.
Это первый класс. А дальше? А другие учебники?
Боже, как же мучили в школьном детстве и как завораживали в годы зрелых творческих исканий таинственные, уводящие за горизонты представимого многоточия, вместо которых требовалось вставить пропущенные слова.
«Дети … в школе».
И что? И что я должен вставить? «Бегают по коридорам»? «Передразнивают учителей»? «Курят в уборной»? «Пририсовывают усы Ломоносову»? «Приклеивают к учительскому столу классный журнал»? «Катаются на перилах»?
Ах, дети, оказывается, «учатся»? Так бы сразу и сказали. А то – какие-то точки зачем-то.
«Мы … нашу Родину».
Ой, как страшно, ой как тревожно! Что же мы такое делаем с нашей необъятной, но такой нежной и трепетной Родиной? Видимо, все-таки мы ее любим. Да, конечно же, любим. Ну, а что еще остается! Что еще прикажете с ней делать? Только любить. Вот и любим.
«Тетя привезла из города …»
Боже! Что? Неужели кукольную посуду или, напротив, пистолет с пистонами? Кто ж ее, эту тетю, знает! То ли игрушечный грузовик привезла нам эта тетя, то ли говорящую куклу. То ли бабочку с жестяными крыльями на палочке и на колесиках, то ли торт-мороженое с роскошными, нездешней красоты розами. Нет, пусть уж эти точки остаются до поры до времени на своем месте, а то неведомая нам тетя передумает и растворится в неведомом нам городе.
Ну, а во взрослом возрасте неотступно ходят за нами по пятам другие таинственные точки, настойчиво взыскующие словесного воплощения. Что-нибудь вроде – «Если вдруг …, придется, наверное …». Или – «После того как закончится …, сразу же начнется …».
Непременно, непременно начнется […]
Если, конечно, закончится […]
