Рассылая электронным способом новогодние приветствия своим многочисленным - далеким или близким - друзьям, я поймал себя на том, что едва ли не каждому из них я писал о том, как я вожделенно мечтаю в наступившем году вернуть нам всем то счастье, каковым мы обладали еще совсем недавно, но которое не очень-то замечали и не очень-то умели оценивать по достоинству.
Это счастье – возможность без оглядок, без масок, без сохранения санитарных дистанций, без взаимной легкой подозрительности по поводу наличия или отсутствия антител и отрицательных тестов, посидеть с каждым из них или со всеми вместе за общим столом.
Кто мог представить себе еще даже год тому назад, какой острой может быть тоска по дружескому застолью…
Детское восприятие пространства существенно отличается от взрослого. Размеры пространства в сознании ребенка прямо пропорциональны числу людей, вещей и животных, одновременно это самое пространство заполняющих. Короче говоря, чем больше народу, тем больше и комната. Чем теснее, тем просторнее.
Это я к тому, что когда в нашей коммунальной восемнадцатиметровой комнате за стол садилось человек 30 гостей, комната превращалась в огромный банкетный зал. И как же я это любил! Как ждал! Как вертелся около мамы, одной рукой месившей тесто, а другой - вертящей рукоятку мясорубки! Душа жаждала самого деятельного участия в сладком таинстве. «Хорошо, - говорила замученная мама, - когда надо будет украшать салат, я тебя позову. А сейчас иди, ты мне мешаешь». Украшался салат красочным грибом-мухомором, сооруженным из очищенного крутого яйца и половинки помидора, по поверхности которого располагались майонезные крапинки. Красота.
Отец, вбегая каждые пять минут в кухню, нервно произносил ритуальное «ничего же нет, все же уйдут голодные». Мама говорила: «Хватит! Лучше пойди перелей водку в графин!»
Да, да! Водка обязательно должна была быть только в графине и никак иначе: считалось, что водочную бутылку на стол ставят только самые отпетые. Бутылка со скучной казенной этикеткой на праздничном столе - это признак крайней степени социальной неустроенности, морального падения и энтропии.
Потом приходили гости, лунатически кружили по комнате и всячески старались не смотреть на нарядный стол, из соображения приличий опасаясь обнаружить столь же пламенный, сколь и низменный интерес. Потом отец произносил самое заветное. Он говорил: «Прошу к столу!»
И начинался праздник, который навсегда с тобой, даже если ты, достигнув мятежных юных годов, начинал тяготиться им, смотреть на него глазами утомленного скептика, иронически и мудро взирающего на монотонную мещанскую рутину родительского, уже не твоего, быта и вообще бытия.
Но это все будет потом. Все то, от чего ты, дурачок, начинал досадливо морщиться спустя несколько лет, воспринималось тогда даже не как должное, а как некое циклически воспроизводимое чудо, вроде как всякий раз внезапно зазеленевшая липа в твоем дворе, как умирающее и воскресающее божество.
Потом, как уже было сказано, началась неизбежная юность. И душа рвалась прочь от отсталого ритуала в сторону мятежной альтернативы. Альтернатива заключалась как правило в дерзновенном отказе от салата оливье и трудоемкого холодца в пользу сыра сулугуни и кое-как вымытых пучков кавказской травы с Черемушкинского рынка. Ну, еще антрекоты из кулинарии. Ради того, чтобы употребление этого чуда прогресса не было бы чревато серьезными стоматологическими последствиями, эти антрекоты перед жаркой надо было лупить смертным боем, вкладывая в этот процесс всю накопившуюся злобу на постылый советский мир, включающий и мир отчего дома.
А самое главное и судьбоносное это то, что прямо посреди стола утвердилась во всем своем революционном бесстыдстве бутылка водки.
И так далее. И неуклонно исчезающая из нашего быта привычная, как пленумы ЦК, провизия. И медленное привыкание к совсем непривычным вещам, вроде бутылки джина или коробки английского чая, присланные тебе твоим двоюродным братом с оказией из Бостона. И аскетические посиделки времен поздней перестройки, изредка украшаемые неожиданными подарками судьбы («Приезжай, у меня есть четвертинка». – «Ура! Еду. А у меня в холодильнике триста граммов сыра»).
И так - до еще совсем недавних времен, когда несколько эпох домашних застолий стремительно уходят даже не в историческую, а в какую-то археологическую перспективу. И звонок по мобильному телефону: «У меня завтра день рождения. Приходи в рюмочную «Тысяч и одна ночь». И поиски стола подальше от динамика. И каждый ест что-то свое. И каждый пьет что-то свое. И каждый говорит что-то свое.
И в общем неоформленном гуле слышится чья-то досада на то, что завтра надо переться на родственный юбилей. Досада, смешанная со стыдливым предвкушением человеческой еды и горько-сладкого прикосновения к собственному детству.
И вот теперь, сидя в своих «Зумах» за своими «компами» и глядя на собственные физиономии, жующие что-нибудь извлеченное из ящиков собственных столов, мы пытаемся из последних душевных сил хоть как-то компенсировать, хоть как-то имитировать такой, казалось бы, привычный еще совсем недавно, но внезапно утерянный рай.
Нет, нет, я не хочу быть неблагодарным. И я ничуть не противник технического прогресса, упаси бог! Конечно, лучше так, чем никак. И конечно, виртуальные застолья, в процессе которых мы, как бы чокаясь друг с другом, глуповато тычем своими рюмочками в свои бездушные мониторы, - это все же лучше, чем глядеть в стенку и из последних сил напрягать полусонное воображение, чтобы увидеть перед собой лицо воображаемого визави.
И, кстати, абсолютно из всего, даже из этой «замены счастию», даже сидя за суррогатным «зумовским» столом, можно извлечь полезные уроки, которые смогут нам пригодиться, когда мы вернемся за наши настоящие деревянные, устойчивые, накрытые столы. Например, никакое сколько-нибудь содержательное общение за виртуальным столом просто невозможно без того, чтобы говорить строго по очереди. Это точно так, я это неоднократно проверял. А за обычным, за нормальным столом… Ну, что я буду вам рассказывать – кто же этого не помнит!
фото: личный архив автора
