Мне зачем-то запомнилось, как какое-то время тому назад один из пребывающих в хроническом трансе теле-пропагандистов в полемическом угаре, споря не помню да и не важно с кем, сообщил в числе прочего, что он, видите ли, прямой потомок Левитана. Имелся в виду, конечно, не автор картины «У омута», хотя именно это словосочетание немедленно возникает в памяти, при одном только взгляде на любого из таких «потомков».
Но имелся в виду, разумеется, не тот Левитан, а совсем другой. Имелся в виду прославленный радиодиктор советского времени. И имелось в виду, разумется, не кровное родство, а, так сказать, духовное, или, прости господи, нравственное.
Так и сказал телеведущий, что он, дескать, прямой потомок Левитана, а те вот, кто до сих пор так и не подпал под его и прочих «левитанов» скромное обаяние, суть духовные потомки печально известного д-ра Геббельса.
Такая вот получилась, как говорили когда-то филологи-структуралисты, структурная оппозиция.
Про Геббельса – это ладно, это уже давно даже и не смешно. Кто только и кого только в наши дни, чуть что не так, обкладывает отборными «геббельсами». Это дело уже привычное.
А вопросы между тем кое-какие имеются.
Ну, например, такой. Знает ли, пламенный телеведущий, о том, что Левитан при всех своих голосовых и интонационных доблестях, при всей своей действительно всенародной славе, никогда не произнес в эфире ни одного своего собственного слова, а всего лишь зачитывал своим нарядным голосом сводки Совинформбюро, а позже сообщения ТАСС?
И это, кстати, в определенном смысле его выгодно отличало от некоторых его самозванных потомков, склонных к разливанным, как миргородская лужа, импровизациям.
О Левитане, между прочим, никто, кроме его родственников и сослуживцев, ничего не знал. Никто не знал, умным он был человеком или не очень, добрым или зловредным, жадным или щедрым. Но волей исторических обстоятельств он, а точнее его голос и, главное, его точно найденные интонации, ставшие «голосом государства» – навсегда остались символом государственной воли, символом государственных свершений и трагических катастроф.
Он не написал ни одной буквы, ни одного знака препинания в зачитываемых им текстах – будь это сообщение о начале войны, о том, что «после упорных боев наши доблестные войска оставили …», а потом о том, что «после упорных боев наши доблестные войска взяли…», а потом его голосом была провозглашена великая победа. А потом именно от него мы узнали, что в космос полетел первый человек на земле и что этот человек – наш соотечественник. И много, очень много узнали мы именно от него.
Ни одного слова он не написал. Но он умел всего лишь голосом и интонацией апроприировать тексты этих сообщений, делать их своими, «навязывать» им и нам всем свое авторство.
Понимают ли эти «дети лейтенанта Шмидта», что Левитан волей исторических обстоятельств был и остался одним из символов своей эпохи, а они, если чем-то и запомнятся, то лишь как символы национального позора.
Впрочем, этим задорным ребятам и девчатам из телевизора, от полнейшей безнаказанности и какой бы то ни было обратной связи, - если не считать их прямое и непосредственое начальство, - впавшим в запредельное интеллектуальное и моральное убожество, никто уже никаких вопросов не задает. Какие такие вопросы? Чьи вопросы? Кому? Зачем? О чем?
Вопросы задают теперь только свидетелям в судах или на научных конференциях да на защитах диссертаций, да и то не всем, а лишь тем, кто диссертацию написал сам, а таких, кажется, становится все меньше и меньше.
Да и вообще мы в очередной раз попали в то время и в то место, где «здесь вопросы задаю я».
С некоторых пор стали говорить и говорят по сей день о всемогуществе, вездесущести и безграничных манипулятивных возможностях телевидения. Это стало общим местом, общим настолько, что многие теледеятели буквально спятили на почве ощущения собственного всесилия. Ну, и величия, само собой. Они «делали» президентов и поп-звезд. Они, как им казалось, могли открыть и закрыть, снять и назначить, усыпить и разбудить, вырыть и зарыть – они могли все. Так они думали. При этом, чем больше они убеждали и продолжают убеждть в этом окружающих и самих себя, тем в большей степени нарастает дефицит ответственности и того, что за стенами телестудий принято называть совестью. Такой вот парадокс.
Но так было не всегда. То есть не в смысле отсутствия совести – с этим-то проблем не было никогда. А в том смысле, что телевидение не всегда играло столь фатальную роль в жизни общества. Более того, как только оно появилось, оно было чем-то вроде семейной забавы, милым аттракционом. Впрочем, и кино, прежде чем стать «из всех искусств для нас важнейшим», воспринималось ровно так же.
Когда-то, в конце 60-х годов, бытовала такая шутка: «Отсутствие в доме телевизора – это еще не признак интеллигентности». Действительно: в интеллигентской среде считалось хорошим тоном не любить и не смотреть телевизор. Совсем не смотреть его, впрочем, было никак невозможно. Все жили тесно и скученно, а поэтому хоть кто-то в семье (младший брат - мультики, старший брат - футбол, папа – программу «Время», мама – праздничный концерт по поводу Восьмого марта, все вместе - фигурное катание) с телевизором общался. И поэтому, как бы ты ни поворачивался к нему спиной, он помимо твоей воли входил в тебя прямо через затылок какими-то неопрятными рваными обрывками. Можно было не смотреть, но не знать о существовании кэвээна, чтогдекогда, и камерасмотритвмир, было практически невозможно. Как было невозможно не знать о том, что есть на свете такие персонажи, как Кобзон, Ротару и тот, который грозился увезти тебя в тундру. В тундру, кстати, ужасно не хотелось.
Но с середины семидесятых мы, точнее те из нас, кто умел по-своему любоваться теми проявлениями жизи и культуры, которые мы совокупно определяли как «советский китч», вдруг стали смотреть телевизор. Это превратилось в род азартной деконструктивистской практики, хотя никаких таких слов мы еще слыхом не слыхивали. Мы резвились как могли. Мы усаживались, наливали то, что было, и включали то, что попадалось. Главное было не в том, что показывали – будь то доклад генсека на очередном съезде или какая-нибудь, желательно самая тупая, кинокомедия. Главное было в наших комментариях. Мы были счастливы, потому что знали: врага можно превратить в друга, если ты наделен здоровым отношением к жизни и спасительной рефлексией. А уж если посчастливится посмотреть оперу с выключенным звуком! Попробуйте сами, и вы поймете, что я имею в виду.
Но мы не подозревали тогда не только о суггестивной мощи этого «ящика Пандоры», но и о его почти безграничных деструктивных возможностях.
Мы не подозревали, в какую зловонную, ядовитую, не совместимую с жизнью выгребную яму можно превратить медиапространство.
Я, как и многие из нас, просто физически, в силу приобретенных еще в детстве гигиенических навыков, не могу даже близко приближаться к этой яме, к этому пахучему «омуту», покрытому густой антисанитарной ряской.
Но есть люди, - и я их считаю настоящими подвижниками и беззаветными просветителями, - умеющие отважно, лишь зажав бельевой прищепкой нос, входить туда и возвращаться оттуда с яркими образцами обильных пропагандистских выделений.
От одного из них, кстати, я узнал в том числе и о «потомке Левитана». А иначе – как бы я об этом узнал. Так что спасибо ему.
