В детстве мне страшно нравились эти не всегда понятные, но безусловно праздничные слова, слова, обещавшие что-нибудь нарядное, что-нибудь такое внеземного происхождения, но желательно чтобы с заварным кремом, что-нибудь весело пенящееся, шипучее и искрящееся в свете множества хрустальных люстр.
Таким словом было, например, слово «сюрприз». А также бесконечно нарядное слово «антракт».
И не всегда, надо признаться, радужные ожидания от этого сюрприза и от этого «антракта» оправдывались в полной мере. А иногда - даже наоборот.
Но я все равно ждал и жду их, жду всегда, жду с неистребимым замиранием сердца. Хотя с некоторых пор я и отношусь к этим безусловно манящим и будоражащим душу словам с легкой, но ощутимой опаской и даже тревогой.
Однажды, когда мне было лет восемь, отец сказал: «В пятницу идем в цирк. Будет сюрприз. Но только после первого отделения, в антракте».
Надо ли говорить, что в ожидании сюрприза я более чем рассеянно наблюдал за происходящим на арене. Как-то не очень радовали меня гимнасты и гимнастки, не очень изумляли своей мощью силовые акробаты, не чересчур смешили клоуны. Я ждал сюрприза. И, соответственно, антракта.
И вот вышел на арену этот униформированный дяденька, - всегда забываю, как произносится и, тем более, пишется его должность, - и, выдержав мхатовскую паузу, торжествующе прокричал: «Ант! Ракт!»
Все дети и взрослые, как нормальные люди, слегка отталкивая локтями друг друга, помчались в буфет за пирожными и красной газировкой, а мы с папой какими-то темными закоулками пошли куда-то, самым драматичным и безысходным образом удаляясь от буфета.
В одном из закоулков нас встретил незнакомый мне мужчина и повел дальше, по извилистым каким-то коридорам.
Позже выяснилось, что это был отцовский сослуживец, друживший то ли с директором цирка, то ли еще там с кем-то, и являвшийся на этом основании почетным гражданином кулис.
Он-то и придумал для меня «сюрприз». Он-то и повел нас за кулисы.
От меня ожидался восторг по случаю непосредственной близости от слона, коня и торопливо переодевавшейся гимнастки, чье лицо вблизи оказалось разукрашенным совершенно дикарским образом.
Восторг не случился. Что произошло со мной, я так и не понял, но после того, как я пару раз вдохнул полной грудью дух, витавший вокруг ни в чем не повинного смирного слона, меня стало неудержимо рвать на валявшиеся под ногами опилки.
Такой вот получился сюрприз. Такой антракт.
С сюрпризами и антрактами связано множество разнокалиберных воспоминаний. Вспоминаю, например, как однажды я поучаствовал в спектакле в качестве артиста. Один раз всего. Но этот раз мне как-то запомнился.
Это было давно, в студенческие годы. Несомненным сюрпризом для меня послужил неожиданный телефонный звонок от моего школьного товарища, в те годы студента консерватории.
Он сказал: «Хочешь чуть подзаработать?» - «Что за вопрос?»- «Пошли вечером в театр, сыграем в спектакле» - «Здрасте! – говорю. - Как это в спектакле? Где я, где спектакль!» - «Да там нечего особенно делать. Я тебе потом все объясню. А платят сразу. Пятерку, между прочим. А главное – сразу». – «Это хорошо. А делать-то что?» - «Да сказал же я тебе – ничего особенного. Ладно. Все. Встречаемся у входа в сад Эрмитаж в полседьмого. Пока».
Я пришел. Товарищ был уже там. Мы пошли в сторону внутренностей Летнего театра – был там тогда такой. По дороге быстро спрашиваю: «Что за театр?» - «Не знаю, - говорит. - Какой-то из провинции. Гастроли тут у него. Да какая тебе разница?» - «Хорошо. А что за спектакль?» - «Дни Турбиных», кажется. Да тебе-то что?»
Приходим. Выясняется, что действительно «Дни Турбиных» и что надо нам поучаствовать в одной сцене, в той самой, где юнкера в гимназии рубят парты и что-то там еще делают. Объясняют: надо там как-то шевелиться и что-то говорить, все равно, что. А в какой-то момент надо спеть хором «Эх, пташки-канашки мои, разменяйте мне бумажки мои. А бумажки все новенькие, двадцатипятирублевенькие». Немножко отлегло: это можно, это запросто, это не проблема.
Проблемой оказалось нечто совсем другое. Когда я напялил выданный мне якобы юнкерский мундир, я чуть не потерял сознание от острейшего запаха бог знает сколько лет не стиранного тряпья. Мгновенно вспомнился мне и тот самый цирковой слон, и темный ужас от того, что со мной может произойти на сцене, на некоторое время завладел всем моим существом. Но деваться было некуда.
И, между прочим, обошлось. Кое-как я принюхался и дело свое сделал не хуже других. И получил, как и было обещано, свою пятерку, которую тут же в «Эрмитаже» и прогулял совместно с моим консерваторским другом.
Но главное другое: я увидел театр изнутри.
Слона и полуголой разукрашенной акробатки там не было, и слава богу! Зато было нечто другое.
Разве можно забыть тот неофитский восторг, который обуял меня от наглядного несоответствия того, что явлено со стороны зала и того, что со стороны кулис. Я знаю: когда к этому привыкают, это перестают замечать. Но в первый-то раз!
Наблюдая действие из-за кулис, я слышал, как артисты во время действия разговаривали на посторонние темы, обсуждали планы на завтра и вообще явно тяготились необходимостью произносить чужие слова и совершать чужие, несвойственные им телодвижения.
Слева от кулисы сидел парень в очках, тоже по виду студент. Он осуществлял шумовые эффекты, не отвлекаясь от чтения какой-то французской книжки и жевания булки. Время от времени он бабахал чем-то по чему-то, вследствие чего люди на сцене начинали суетливо метаться и орать что-то вроде того, что «стреляют уже на Владимирской горке».
Потом был пресловутый антракт, и артисты, тряся наспех приклеенной искусственной растительностью, бегали в уборную, делились анекдотами и жевали бутерброды. Потом в тоскливом ожидании своего выхода толпились за кулисами, жестами показывая друг другу, что стряхни, мол, крошки с бороды. А один пожилой актер, выходя на сцену, тяжко вздохнул и отчетливо произнес: «Ну, что ж… Пошли, что ли, притворяться».
И они пошли притворяться.
фото: личный архив автора