В самый разгар прошедшего лета мне позвонили из уважаемого еженедельника и спросили, известно ли мне, что с 1 августа сего года, после почти пятимесячного перерыва в работе, в Москве открываются кинотеатры. Нет, говорю, мне такое неизвестно. За всем, говорю, не уследишь.
А вот не напишу ли я, спрашивают меня, для уважаемого еженедельника несколько слов о том, какое кино мне запомнилось как самое первое в моей жизни и в каком кинотеатре я его видел?
Напишу, почему не написать. Это разве ж забудешь? Отлично помню!
Мне пять лет. Моему четырнадцатилетнему старшему брату, на чье попечительство родители оставили меня в тот летний день, и его приятелю-соседу Юрке Винникову остро приспичило в четвертый раз увидеть это чудо из чудес, это сладкое наваждение, свалившееся на их счастливые головы, головы послевоенных подростков, такого невероятного, такого ослепительного, такого трофейного «Тарзана».
Ну, и потащили меня с собой – куда ж девать-то.
Их предпраздничное возбуждение передалось и мне, и я некоторое время, с открытым от любопытства ртом пялился на экран, где шевелилось и звучало что-то малопонятное, но, безусловно значительное, что-то такое, от чего зависела вся последующая жизнь.
Вообще-то, к этому «Тарзану» я был к тому времени более или менее подготовлен. В то лето редкий мальчишка из нашего и из всех окрестных дворов не издавал время от времени душераздирающих воплей, страшно пугавших кошек и нервных обитателей и обитательниц первых этажей. В то лето все играли в этого вопящего Тарзана, в резво качающуюся на ветвях нашей несчастной дворовой липы обезьяну Читу, в еще кого-то там – не помню уже.
Первые несколько минут я изо всех сил пытался разделять лихорадочный зрительский азарт брата, его друга и всего зрительного зала. Потом стал ерзать и позевывать, нетерпеливо ожидая того момента, когда же уже наконец зажжется свет и можно будет выйти наружу. Потом я захотел по-маленькому, о чем немедленно и не так тихо, как это предписано этикетом, сообщил брату.
«Потерпи, уже скоро», - шепотом соврал он, не отрываясь от экрана. Я немножко потерпел. Потом еще немножко. Потом еще. Ну, а потом…
Некоторое время после этого я избегал походов в кино. Но недолго, нет. Кино, разумеется, победило. Да и как могло быть иначе.
Что-то в этом духе я и написал для уважаемого еженедельника. И отослал написанное по электронной почте.
Тут мне снова позвонили оттуда же и спросили: «А кинотеатр-то как назывался? Можете вспомнить? Это ведь очень важно! Без этого - никак!»
Я постарался вспомнить название кинотеатра. Но так и не вспомнил, о чем честно признался сотруднице редакции.
Я и правда не помню, как официально назывался тот самый кинотеатр в подмосковных Мытищах, недалеко от станции. Да и не припомню я, чтобы хоть кто-нибудь называл его по имени. Все называли его только по прозвищу. Многие поколения кинозрителей обозначали это учреждение культуры мрачноватым словом «Гроб», видимо, по причине напоминавшей крышку гроба конфигурации его потолка, характерно скошенного по краям. Гроб и гроб.
В этот гроб я таскался все детские и подростковые годы.
Разве ж забудешь золотистый, в нарядную оборочку, плюшевый занавес, откидные вытертые стулья, пожилой морщинистый экран.
Входили, садились. Медленно гас свет. Сначала – киножурнал «Новости дня». Или «Иностранная кинохроника» (очередной съезд Польской объединенной рабочей партии, новый металлургический завод в Индии, землетрясение в Иране, разгон мирной демонстрации в Южной Корее, реваншизм поднимает голову в Бонне). Иногда – «Фитиль». После киножурнала свет вновь зажигался, и в зал входили опоздавшие. Свет опять гас, начиналось кино. Не всегда, правда, с первого раза. То пропадал куда-то звук, и тогда из зала кричали: «Эй! Звук!». Или вдруг изображение становилось таким, как будто я забыл надеть очки минус четыре с половиной. И тогда дружный хор кричал: «Резкость!» Резкость худо-бедно восстанавливалась, и мы смотрели кино.
Какие фильмы мы смотрели? Да все подряд – выбор был невелик. Историко-революционные, военно-патриотические, аграрно-промышленные, любовно-производственные, искрометные комедии, зубастую сатиру. Отдельной привлекательностью выделялись из всех прочих кинофильмы, совокупно называемые «Детям до шестнадцати».
Время от времени судьба преподносила подарки. Я до сих пор считаю себя навсегда осчастливленным тем, что нам, тринадцатилетним, показали «Великолепную семерку». О, это был праздник, длившийся чуть не полгода.
Тогда вообще все жили каким-нибудь очередным фильмом. Все пели песенки из индийского «Бродяги» или аргентинского «Возраста любви» с красоткой Лолитой Торрес, все перебрасывались шуточками из «Верных друзей» и «Карнавальной ночи». Все обнаруживали друг в друге сходство то с Раджем Капуром, то с Олегом Стриженовым, то с Любовью Орловой, то с Диной Дурбин, то с Юлом Бриннером.
Киноартисты были существами практически инопланетными. Случайная встреча артиста на улице воспринималась как событие не вполне реальное, потому что им, артистам, полагалось существовать только на киноэкране или на фотооткрытках, продаваемых в киосках «Союзпечати».
Мой старший товарищ, выросший в Ленинграде, рассказывал, что в той коммуналке, где он жил в детстве до войны, жил также и артист Бабочкин. Все его сверстники, да и он сам, по сто пятнадцать раз бегали на «Чапаева» в тайной надежде на то, что Чапаев в этот раз все же выплывет и спасется, а он ежедневно видел «Василь Иваныча» в полосатой пижаме и с чайником руке. Он даже не рассказывал об этом в своем классе, уверенный в том, что ему все равно никто не поверит.
Кино было демократической альтернативой театру. В театр надо было доставать билеты. Билеты стоили недешево, не то, что в кино. В театр наряжались, театр начинался с вешалки, там надо было раздеваться и оставлять в гардеробе галоши. Кино не обязывало ни к чему. Туда приходили кто в чем. Там не снимали пальто. А вот если кто не снимал шапку, то тот уже был невежа.
Кинотеатры были похуже и получше. Те, что похуже, жались к окраинам и назывались «Спутниками», «Орбитами», «Планетами» и «Орленками». Это в романтические 60-е. В 70-е стали возникать «Ташкенты», «Уралы» и прочие «Улан-Баторы». Которые получше, находились в центре города и назывались респектабельно и аполитично – «Форум», «Колизей», «Художественный», «Уран». В тех, что получше, был буфет с пивом и бутербродами.
И там перед сеансом выступали музыканты. Меня до сих пор охватывает спазм острой жалости к этим людям в заштопанных фраках и облысевших бархатных платьях, поющих и играющих непонятно для кого. Не для тех же, которые, игнорируя порывы чужого вдохновения, громко смеялись и громко разговаривали, торопливо жуя бутерброды с сырокопченой колбасой. Кто эти артисты погорелого театра? Почему они здесь? Откуда и за что их выгнали? Что так жалобно поют? Какие чувства испытывает эта не чересчур юная певица, видавшим виды сопрано выводящая алябьевские трели? Ужас. Ужас и стыд.
В кино иногда ходили организованно: с классом - на «Ленина в восемнадцатом году», с сослуживцами, по линии месткома, – на «Гусарскую балладу», по абонементу «Клуба любителей чего-нибудь этакого» – на «Андрея Рублева». В основном же, ходили просто так – убить время, спрятаться от дождя, согреться, вволю пообжиматься с подружкой при выключенном свете.
Но в какой-то момент вдруг приходило осознание того, что кино – это, в общем-то, искусство, а не просто так. Что кино бывает плохое и хорошее. Что есть ведь какие-то специальные места, где показывают именно хорошее кино. Что места эти надо найти.
И они находились. Их было мало, но они были. И это не обязательно были дома художников-литераторов-кинематографистов, где устраивались закрытые просмотры «Сладкой жизни». Были места и «для всех». Флагманом этой небольшой, но славной флотилии многие годы был Кинотеатр повторного фильма. Там много лет подряд шла великая «Земляничная поляна». К восьмидесятым годам таких кинотеатров стало появляться больше. Их с некоторой стыдливостью называли «кинотеатрами сложного фильма». Это были кинотеатры, где ты обязательно встречал знакомых. Но хорошее или хотя бы просто свободное кино все равно было таким же дефицитом, как и все остальное. А главное, все доходило до нас мучительно долго, и часто - в сокрушительно изрезанном виде.
Когда вместе с советской властью рухнула система советского же кинопроката, стало казаться, что уже все, что «кина не будет», что все это заменит видеоплеер, расплодившийся к тому времени необычайно широко.
Но нет, все образовалось. Просто места, где смотрят кино, стали совсем другими. Сначала это были видеосалоны. Потом кинотеатры «нового типа». То есть семечки, грубо говоря, сменились попкорном.
Теперь вот новое испытание. Эта свалившаяся на наши головы пандемическая напасть снова грозится истребить кинотеатр, как, впрочем, и многое другое.
Не думаю, что ей это удастся. Зря, что ли, я, пятилетний, мучился и ерзал, сидя в темной утробе мрачного «Гроба» и глядя, как на экране, перескакивая с ветки на ветку, вопил благим матом малахольный трофейный Тарзан? Зря, что ли, я терпел, терпел до последнего, хотя все же и не вытерпел? Напрасной, что ли, была эта жертва? Зря, что ли, именно с этих пор и всю мою жизнь празднично и соблазнительно звучит время от времени духоподъемный призыв «Пойдем в кино!» Пойдем!
фото: личный архив автора
