Казалось бы – карантин, улицы почти пустые, да и ты сам, если и выходишь на улицу, то под предлогом выноса мусора на помойку, что в конце двора. Двор тоже почти пуст, если не считать двух-трех таких же, как ты, трепетных и пугливых ланей, нервно шарахающихся друг от друга.
Пуст двор, пустынна улица. А ты почему-то вспоминаешь о них. Впрочем, именно потому и вспоминаешь, что их, таких еще недавно привычных и даже, можно сказать, изрядно надоевших примет городского ландшафта, давно не видно. Ты вспоминаешь о них, потому что ты по ним, как это ни странно, скучаешь.
Сколько-то лет тому назад в городах нашей страны около станций метро и больших супермаркетов появились, поеживаясь и подпрыгивая от холода, немолодые, как правило, мужчины и женщины с навешенными на них картонными щитами, предлагающими разные привлекательные вещи наподобие «ликвидации юридический лиц». Ни в малейшей степени не ощущая себя юридическим лицом, я все равно всякий раз вздрагивал и зябко поеживался.
Раньше я пытался по возможности деликатно и не слишком заметно вглядываться в физические лица этих людей, называемых иногда «людьми-бутербродами». Их лица были исполнены отрешенности от всего мирского, а глаза направлены куда-то внутрь. Эти лица и эти тела вообще не несут никакой социально значимой информации. Про этих людей, - по крайней мере поначалу, - не хочется знать ничего – ни того, где они учились, ни того, женаты они или нет, ни того, есть ли у них дети и сколько. Их тела в данном контексте – вовсе не тела, и даже не бутерброды, а скорее вешалки, подставки, подпорки, штативы, пюпитры, мольберты, афишные тумбы. Они мучительно не информативны, и это, как кажется, есть не видимая ни миру, ни им самим серьезная экзистенциальная драма. Иногда кажется, что если с них поснимать эти доспехи, то тела их вообще исчезнут, растворятся в воздухе.
Бывают, впрочем, исключения, которые, как известно, лишь подтверждают правило. Вот, помню, у Красных ворот стоял и мерз чернокожий африканец со щитом, рекламирующим какой-то солярий. «Я загорел здесь!» - хвастливо было начертано на щите. Типа, шутка. Не слишком политически корректная, но для здешних просторов, не стопроцентно еще охваченных нормами современной цивилизации, - в самый раз. Физические особенности тела использованы здесь как значимый элемент сообщения, как содержательная часть текста.
А еще мне посчастливилось увидеть совершенно пьяного, аритмично пошатывающегося человека, рекламирующего один из многочисленных «оздоровительных центров». Сам облик этого носителя помимо воли его нанимателей и его собственной воли радикальнейшим образом разоблачал, выставлял на всеобщую потеху кипучий сангвинический идиотизм рекламной поэтики, подвергая решительному сомнению саму даже возможность здорового образа жизни.
Чуть позже живых сандвичей, хотя и сознательно лишенных личностных характеристик, но все же наделенных полом и возрастом, появились люди вовсе без лиц и даже без фигур. Болезненно раздутые, неуклюже шевелящие руками, точнее – лапами, плавниками или щупальцами, и неуверенно держащие на плечах чужие головы поролоновые медведи, зайцы, чебурашки, крокодилы, львы, орлы, куропатки, рогатые олени, моллюски и амфибии заполнили улицы города, рекламируя все, что попало.
Под известным фразеологизмом «торговать своим телом» всегда было принято понимать лишь один, хотя и освещенный почтенной традицией род человеческой деятельности, обозначаемой часто пышным эвфемизмом «древнейшая профессия».
Но ведь это же несправедливо. А чем, скажите на милость, торгуют актеры, фотомодели, подиумные барышни с ногами и бюстами, цирковые акробаты, фигуристы и борцы сумо? Интеллектуальной собственностью, что ли? Душой, может быть? Ну, допустим, душой и талантом. Но ведь бывает так, что и отдельные представительницы той самой профессии, которая «древнейшая», тоже иной раз инвестируют определенные душевные усилия в свою благородную, но неблагодарную работу.
Телом в известном смысле торгуют телеведущие, проповедники, публичные политологи, карьерные дипломаты, шаманы, колдуны, депутаты обеих палат и даже, страшно сказать, президенты. Но все они, как правило, торгуют одной лишь частью тела, официально именуемой «лицом», а чаще довольно цинично обозначаемой словом куда более экспрессивным и куда менее приличным, рифмующимся, например, со словом «забрало».
В общем-то, все так называемые публичные фигуры так или иначе торгуют своими фигурами, совокупно с напяленными на них (или снятыми с них) одеждами, шляпами, бусами и галстуками, служащими более или менее важными источниками информации и, в общем-то, успешным или неуспешным рыночным товаром.
Да и любой сколько-нибудь социализированный человек с разной степенью осознанности и с разной степенью целенаправленности стремится конвертировать свой так называемый имидж в капитал, пусть даже и символический. А что за такой за имидж без телесной составляющей? Как в социальной жизни вовсе обойтись без тела, даже если ты самая что ни есть высокодуховная натура? В общем, как сказано у поэта, «дано мне тело, что мне делать с ним?» И правда, что с ним, с телом, делать? Торговать, разумеется. Не сидеть же на нем, как собака на сене.
А есть ли, хочется спросить, хоть кто-нибудь, кто не торгует телом?
Можно было бы на это ответить, что вот те, например, кого не очень политически корректно называют иногда бомжами, вовсе не торгуют своими телами, вполне декларативно лишенными какой бы то ни было рыночной привлекательности. Потом думается, что нет, не совсем так. Ведь и они, эти люди, – духовные потомки калик перехожих, ярмарочных калек и вагонных попрошаек далекого или недалекого прошлого, - клянча около твоего подъезда десятку на утреннюю поправку, норовят предъявить тебе в качестве ходового товара свежайший фингал под глазом. Вот, мол, пострадал за правду, помоги на пивко.
Еще можно было бы сказать, что в этом смысле совсем бестелесны радиодикторы и радиоведущие. Не думаю. Во-первых, голоса и интонации, – если это голоса и интонации живых людей, а не голоса ангелов или демонов, - это безусловные проявления телесности. А во-вторых…
Мое детство прошло под звуки радио. Телевизор только что появился, но он долго еще не становился главным. Главным и основным было радио. Радио, висевшее на коммунальных кухнях, не выключалось практически никогда, служа одним на всех неумолчным фоном повседневного существования.
На радио звучали голоса, известные всей стране. Левитан («Внимание! Гаварит Масква!»). Футбольный комментатор Вадим Синявский («Внимание, внимание! Наши микрофоны установлены на центральном стадионе «Динамо». Симонян передает мяч Нетто, Нетто - снова Симоняну. Надо бить! Ай-я-яй!»). Николай Литвинов («Здравствуй, малыш. Сейчас я расскажу тебе сказку»). Эти голоса знали все, но как выглядели эти люди, знали единицы.
Но как же мощно работали механизмы коллективного или индивидуального воображения, как на кухнях и на дворовых скамейках горячо обсуждали этих невидимых героев, пытаясь вообразить себе их облик, семейное положение, бытовые привычки. Про Левитана говорили, что несмотря на свой мощный бас, он маленький и худенький. За Синявским почему-то тянулась упорная молва, в соответствии с которой он был одноглаз. Почему? Непонятно. То есть понятно – так как-то живее получается.
Позже выяснялось, что ни то, ни другое, ни третье вовсе не соответствовало реальности, но кому какое до этого дело.
Кому какое дело до того, каково в реальности чье-то тело и каковы его проявления. Тело можно видеть, а можно и не видеть, но оно все равно есть. И оно – тоже дело. А душа без тела если где и живет, то точно не в этой жизни.
Возможно, актуальность этих наших соображений в те дни, когда все думают и говорят гораздо чаще и заинтересованнее об антителах, чем о просто телах, весьма сомнительна. А может быть, напротив, именно в этих условиях разговор об этом еще более актуален, чем в обычной, в «мирной» жизни. Все может быть.
фото: личный архив автора
