В последнее время под влиянием всем известных событий и обстоятельств в информационном и дискуссионном пространстве необычайно участились употребления таких слов, как «диктатура», «диктатор».
И именно словом «диктатор» полушутливо называют того, кого приглашают подиктовать диктант в рамках так называемого «Тотального диктанта».
Несколько лет тому назад и меня пригласили, а я согласился поработать «диктатором» в одной из московских художественных галерей, где в определенный день и час, - так же как в тот же день и час и во многих прочих культурных заведениях, - собрались люди разного возраста, чтобы проверить состояние собственной грамотности.
К этой своей культурной миссии я отнесся со всей ответственностью. А поэтому, предвкушая свое «диктаторство», я не поленился и посмотрел, что пишут об этом, так сказать, мероприятии.
Писали много и разное. Удивило меня то, что даже по такому, казалось бы, мирному и безвредному поводу временами разгорались нешуточные страсти. Кто-то был недоволен личными данными авторов, кто-то – «вредоносностью» предполагавшихся к диктовке текстов.
В одной из такого рода инвектив мне запала в душу словесная конструкция «сочинять диктант». Над этой конструкцией мне бы посмеяться вместе со всеми, а я вместо этого задумался, точнее погрузился в нелегкие воспоминания, двусмысленные и противоречивые по своей эмоциональной окраске, какими обычно и бывают воспоминания о школьном детстве, где в обонятельной памяти в один причудливый букет сливаются запахи хлорки, масляной краски и, - из буфета на первом этаже, - свежих пирожков с повидлом.
В классе примерно пятом я уже в общих чертах знал, что существуют разные литературные жанры, хотя само слово «жанр» я не уверен, что уже знал. Но понимал все же, что бывают всякие там стихи, рассказы, повести и прочая хрень. Или даже бывают романы, например, «Три мушкетера» или «Таинственный остров». Или совсем таинственный, упоминаемый возбужденным шепотом «взрослый» роман с нарядным заграничным названием «Мопассан».
Короче говоря, смутные представления о жанрах у меня так или иначе были.
И в соответствии с этими своими представлениями я был в те годы уверен, что существуют на свете писатели, сочиняющие исключительно ДИКТАНТЫ. Такой вот литературный жанр.
И я, - скажу честно, - не испытывал чрезмерной симпатии по отношению к авторам этих диктантов. Хотя странно! Я был довольно грамотным мальчиком, во всяком случае грамотнее многих и уж точно грамотнее одноклассника Вити Стклянкина, написавшего однажды невиннейшее «из избы» как «из-из бы». Это, как говорится, надо было постараться.
В качестве главных классиков этого жанра мне запомнились Пришвин и Паустовский. Позже стали вспоминаться и другие, Тургенев, например, или совсем таинственный Мусатов.
Лев Толстой диктантов не сочинял. Но зато он насочинял множество упражнений для грамматического разбора предложений – сложносочиненных с подчинениями.
Но мы тут – о диктанте.
Представление о диктанте как об отдельно стоящем жанре, имеющем свою собственную поэтику и свою историю развития, пустило в моем художественном сознании глубокие корни.
Диктуя незнакомым людям чужой текст в упомянутой галерее, посредством персональной интонации, ритма и темпа, невольно превращая «тотальный» диктант в персональный и сугубо личный, я постоянно ловил себя на странном ощущении, будто я декламирую свой собственный текст с его повторами отдельных слов или словосочетаний, с паузами, с замедлениями темпа...
Не иначе как под влиянием этого опыта я не так давно сочинил текст для театра под названием «Диктант». По моему замыслу в спектакле должны участвовать один лишь артист, называемый «Автор», а также и вся публика, сидящая в зале.
Участие публики выражается в том, что она под диктовку Автора пишет в розданных им блокнотах некий текст.
Смысл там в том, что восприятие текста, написанного тобой под диктовку, это совсем не то же самое восприятие, когда ты его просто слышишь или читаешь.
Это особое восприятие.
Жанровым прототипом моего сочинения послужил не диктант как написанный и напечатанный на бумаге текст, а как диктант в своем устном, исполнительском воплощении. Как диктант, диктуемый «диктатором».
А еще, диктуя чужой текст в галерее, я все ярче и все отчетливее, с чувственной достоверностью ощущал себя самого двенадцатилетним, сидящим за школьной партой рядом с отличницей Таней Чвилёвой.
Все ярче и отчетливей я ощущал, как под усыпляющую монотонную диктовку Александры Федоровны я пишу, скрипя стальным пером № 86, что-то вроде того, что «нет, пожалуй, ничего лучше осеннего леса в ясную сухую погоду», а чуть позже: «как же приятна на ощупь бархатистая шляпка подберезовика».
Я прямо так и вижу, как, задумавшись над коварным «на ощупь/наощупь», я окунаю свое перо в чернильницу, как я резко вынимаю его и как обидная жирная клякса с размаху отправляется прямо в тетрадь. Ох, если бы еще в мою! Но нет же! В тетрадь Тани Чвилевой, отличницы и аккуратистки.
А она мне, между прочим, ужасно нравилась, эта Таня, которой пару недель перед этим я оказал доступный мне знак внимания, засунув за кружевной воротничок ее форменного платья живого майского жука. Ее незабываемый визг был свидетельством того, что мое ухаживание было замечено и по достоинству оценено. А теперь вот – клякса в тетрадь во время контрольного диктанта за четвертую четверть.
И зачем только я все это помню!
фото: личный архив автора
