Петербург во времена моей юности славился кроме всего прочего товарным количеством разнообразных чудаков…
Но об этом чуть позже. Сначала вот что.
Приходилось ли вам обращать внимание на лица людей, которые в вашем присутствии смотрятся в зеркало? Замечали ли вы, что смотрящиеся в зеркало люди как-то специально перегруппировывают мышцы лица, чтобы в результате получилось нечто такое, что соответствует их представлениям о собственной наружности? И что те лица, которые смотрят сами на себя, чуть-чуть непохожи на те лица, которые смотрят на вас?
Люди, как правило, в кого-то играют. Люди бессознательно стремятся быть кем-то другим. Это проявляется по-разному - в зависимости от степени усложненности личностного устройства. Кому-то достаточно покрасить волосы в "чужой" цвет. Кто-то лицедействует с помощью мимических или речевых средств. Кто-то меняет имя и фамилию. Быть самим собой трудно, а подчас и невыносимо. Дело лишь в степени нелюбви или, по крайней мере, подозрительности по отношению к себе самому. Люди играют роли. Иногда талантливо и убедительно. Иногда топорно до изжоги. Иногда, по словам поэта, буквально «на разрыв аорты».
Эта пагубная страсть к лицедейству иногда бывает свойственна даже государственным и политическим деятелям, причем самого подчас высокого ранга.
И они, бывает, кого-нибудь изображают. Ну, например, кому-то из них представляется необычайно соблазнительной роль «крутого пацана». Это, вообще-то говоря, перенесенная во взрослую жизнь классическая роль приблатненного подростка, играющего во взрослого, настоящего пахана.
И эта роль, надо признать, весьма импонирует довольно значительной части местного народонаселения, выросшей и сформировавшейся в условиях полукриминального быта, мыслящей категориями соответствующей этики и строящей свое социальное поведение в соответствии с неписаным, но хорошо усвоенным этикетом пресловутых «понятий».
Но мы, - хотя и не слишком, но все же отвлеклись.
Итак.
Петербург во времена моей юности - то есть Ленинград - буквально кишел разнообразными чудаками. Слово «фрик» тогда еще вошло в активный словарь русского языка.
Не то чтобы чудаков, то есть фриков, не было в Москве. Еще как были, и я их до сих пор хорошо помню. Но в Питере они были почему-то заметнее, 9,0 +++ выпуклее, ярче, гротескнее и отчаяннее в своих конкретных проявлениях.
Впрочем, возможно, мне только так казалось: ведь Москва была для меня родным домом, где рисунок обоев и развивающие визуальное воображения пятна на них не замечаются, а в Питере я всегда был глазеющим по сторонам гостем. Тем более что в Питере, в отличие от Москвы, и кроме чудаков и городских сумасшедших, есть, в общем-то, на что посмотреть.
Это было в те времена, когда неофициальные питерские поэты, художники и будущие легенды и кумиры отечественной рок-культуры дружно служили в котельных или сторожили детские сады. Я, например, водил знакомство с парочкой неразлучных друзей, один их которых был поэт, а второй – переводчик сразу с нескольких восточных языков.
Оба они служили в бане. Причем один из них днем работал в котельной, где, собственно, и занимался своими переводами, а второй был ночной сторож, в творческих целях использующий ночную тишину – верную спутницу поэтических озарений. Были они, повторяю, сердечными друзьями, но по причине рокового несовпадения своих суточных режимов, виделись довольно редко.
Среди этой артистической и неравно одаренной публики водились и такие, кто не писал, не переводил с редких языков, не рисовал, не пел, не играл на гитаре, не сеял, не жал и не пахал. Это были, что называется, артисты жизни. Искусством было само их повседневное поведение. Повседневное поведение некоторых из них располагалось на границах, а то и просто в пределах той территории, на которую распространялась компетенция психиатрической науки и практики.
Был такой, например, человек по фамилии, кажется, Синицын. Или Синичкин. Во всяком случае, все его называли «Синичкой». Настоящего имени я его никогда не слышал - Синичка и Синичка. Этот Синичка был человек высокого роста и субтильного телосложения. Чем-то он напоминал Хармса. И столь же был эксцентричен и непредсказуем в своем социальном поведении.
Он всегда играл. Играл роли. Разные. Иногда неплохо. Иногда - так себе. Главная «фишка» его состояла в том, что Вороне как-то бог послал, точнее передал в наследство от его отца, художника-костюмера какого-то из питерских театров, роскошное наследство - театральный гардероб.
Вот этот Синичка и игрался, как хотелось и как получалось.
То он расхаживал по улицам родного города в рыцарских доспехах, то в наряде королевского мушкетера, то в парике и камзоле он являлся городу и миру в облике какого-нибудь мольеровского персонажа.
Тогда не было еще таких понятий современного искусства, как «перформанс» или, пуще того, «акционизм». Поэтому его дерзко внедренные в контекст повседневности игры балансировали на грани шутовства и безумия. Надо ли добавлять, что игры эти были не всегда безобидны и безопасны, и реакция на них - не только правоохранительных органов, но и простых граждан, - не всегда была однозначно дружелюбной.
Но при всей своей субтильности и даже некоторой трусоватости в своей лицедейской страсти он был поразительно и совершенно легкомысленно бесстрашен. И продолжал играть. Играть роли. Он в них входил. Входил всем своим существом. Иногда входил настолько, что священный инстинкт самосохранения отказывал ему самым жестоким образом.
Однажды погожим да пригожим весенним утром Синичка вышел из дома в крылатке, атласном, слегка помятом цилиндре и с тростью в руке.
Используя элегантную трость со сверкающим на солнце круглым набалдашником, он стал ловить такси. Такси остановилось. За рулем сидел пожилой таксист с «беломориной» в крепких рабочих зубах. Примечательно, что таксист не выразил ровным счетом никакого удивления по поводу внешнего облика нового пассажира. Все пуще и пуще входя в роль, Синичка с важным видом уселся на заднее сиденье, захлопнул дверь, цилиндр положил рядом с собой, затем, ткнув набалдашником трости в спину водителя, уверенно произнес: «Пшел на Литейный, скотина!»
Удивительно, но и в этом случае шофер не проявил никаких заметных чувств. Ни один, что называется, мускул не дрогнул на лице сурового питерского пролетария. Он лишь коротко кивнул головой и тронулся с места. В артистическом своем самозабвении Синичка возликовал: вот, мол, как я вошел в роль, вот как убедительно я сыграл, вот ведь волшебная сила искусства!
Но ликовал он не слишком долго. Водитель на этот счет имел свое мнение и, соответственно, свои намерения. План его, как писали в старых романах, сложился практически мгновенно. Он чуть-чуть проехал по улице, после чего свернул в первую же попавшуюся подворотню, въехал во двор, остановил машину, вылез из нее, открыл заднюю дверь и одной рукой выгреб наружу не слишком тяжеловесного седока. При этом эффектный, хотя и основательно потертый цилиндр самым обидным образом полетел в лужу, а посредством выпавшей из Синичкиных рук трости водитель навалял чрезмерно вошедшему в роль артисту жизни добротных шоферских … как бы это сказать … ну, допустим, тумаков - было когда-то такое слово. Все эти решительные действия воспитательного характера водитель произвел в абсолютном молчании. Потом сел в машину и уехал, оставив незадачливого Синичку наедине со своей недоигранной ролью, сломанной пополам тростью и безнадежно испорченным цилиндром.
фото: личный архив автора
