Размышления, навеянные только что снятым (надолго ли?) карантином
Сейчас, когда мы, все еще скованные и заколдованные карантином, прошедший срок которого уже кажется вечностью, а предстоящий и вовсе теряется в густом и тревожном тумане неизвестности, сидим по домам и нам уже начинает казаться, то так было и будет всегда, мы вспоминаем и смакуем детали совсем, казалось бы, недавнего прошлого. Тем и спасаемся.
На сломах эпох, когда радикально рушится привычный уклад жизни, когда подвергаются решительной ревизии нормы и стандарты социального и персонального существования, совсем недавнее прошлое становится совсем давним.
Мы вспоминаем обо всем таком еще недавно обыденном, а потому и таком мало замечаемом, как о чем-то бесконечно далеком и даже малореальном. Так когда-то бабушка моей тогдашней подружки, бабушка «из бывших» вспоминала о временах своего елочного детства и своего гимназического отрочества.
Тогда казались сказочными такие слова, как «кадет», как «кондитерская Филиппова» или «так я, дура, была увлечена своей детской влюбленностью в этого бессмысленного Павлушу Шаховского, что чуть было не срезалась на экзамене по латыни».
И теперь многие слова и понятия из нашего, казалось бы, повседневного обихода кажутся недостижимо волшебными. Например, «сходить в театр» или «позвать гостей».
Или просто - «погулять».
Спектр значений русского слова «гулять» весьма широк.
Гуляют по улице, по саду и по лесу. Гуляют на свадьбе (да еще как). Гуляют «по буфету», загуливаются допоздна, прогуливают уроки и нагуливают ребенка.
Это слово может означать следование ритуалу, подчинение определенному жизненному ритму. Гулять с собакой. Гулять с коляской. Гулять перед сном.
В последние дни в лексиконе москвичей появилось и зажило активной жизнью причудливое – по крайней мере для человека, не находящегося в данный момент в одном из мест заключения, - понятие «гулять по графику».
Пытаясь осмыслить ослепительную перспективу прогулок по строгому расписанию, установленному муниципальным столичным начальством, просто не мог не вспомнить о том, чем заканчивается роман Юрия Олеши «Зависть». Он заканчивается так:
«И сегодня, кстати… слушайте: я… сообщу вам приятное… сегодня, Кавалеров, ваша очередь спать с Анечкой. Ура!»
Для человека хотя бы даже условно свободного «гуляние по графику» не может не звучать оскорбительным скрежещущим диссонансом. Ну, примерно так же, как «спать» (у этого слова тоже много значений) по очереди.
«Они нам – график. А мы их – на фиг», - немедленно отреагировал на эти градоначальственные нововведения мой приятель, обладающий завидной быстротой реакции и при этом здравым отношением к жизни. С этим стихийным народным, с легкой примесью анархистского духа, волеизъявлением очень трудно не согласиться.
Слово «гулять» может означать также выход за границы повседневности, способ расширить или, по крайней мере, на какое-то время изменить монотонное пространство собственного существования.
В детстве, - в моем по крайней мере, - эта проблема решалась куда проще, чем во взрослом возрасте. В раннем детстве не было места уютнее и, кстати, просторнее, чем под круглым столом, покрытым бордовой плюшевой скатертью с надежной защитной бахромой. И боюсь, уже никогда не будет. И не отыщется уже никогда ничего привольнее и раздольнее, чем двор с дровяными сараями, бельевыми веревками, облезлой липой и пыльной крапивой по углам.
Так что проблема каких-то специальных «уличных зрелищ» до поры до времени никогда не стояла. Но лишь до поры до времени…
Я помню, как уже не в пять, а допустим, в восемь лет стало мучительно хотеться разливанного праздника, как душа рвалась к чему-то небывалому, выходящему, так сказать, за пределы. И оно, выходящее, представьте себе, непременно обнаруживалось в этом скученном и монохромном мире.
Помимо праздников общих, вроде первого мая, когда во двор высыпали принаряженные девочки и мальчики в новых негнущихся сандаликах (будь они неладны), были и прочие, не вполне конвенциональные события и зрелища. Дорожные аварии! Драки у пивного ларька! Появление во дворе чьей-то новенькой «Победы»! Многолюдная свадьба в соседнем дворе с танцами и баяном! Похороны с духовым оркестром! Чем, скажите, не зрелища? Зрелища! Уж какие есть.
Нет, нельзя сказать, что никакого представления об уличной жизни в других каких-нибудь временах и пространствах мы не имели. Все-таки книжки и кино являли нам более или менее красочные сцены карнавалов, ярмарок, рыцарских турниров и прочей улично-площадной стихии.
Сегодня самое время признаться, что заветной моей мечтой до сих пор является обладание настоящей шарманкой в рабочем состоянии. Казалось бы, уплыл безвозвратно объект моей мечты в недостижимые музейно-мосфильмовские дали. Так нет же: одним из первых и, надо сказать, наиболее сильных впечатлений от Парижа, куда я попал лишь на сорок третьем году своей жизни, был живой шарманщик на бульваре Сен-Мишель. Жива, жива шарманка! А значит станет она однажды и моей. Главное – не расставаться с надеждой.
У нас же никакой не санкционированной начальством уличной музыки не было и быть не могло.
Один раз в конце 70-х годов я увидел и услышал на Пушкинской площади маленькую группу музыкантов. Играли они не долго – ровно столько времени, сколько милицейскому наряду из ближайшего отделения понадобилось дойти до места преступления.
Черно-белую скуку городского ландшафта некоторые «горячие головы» пытались оживлять самими собой – нетривиальностью собственного внешнего облика и дозированной эксцентричностью социального поведения. Это было безусловным вызовом, по крайней мере так это воспринималось государством, данным нам в наших ощущениях.
Я помню, какой ужасающей была Москва в дни олимпиады 80-го года. Я, кстати, часто вспоминаю Москву тех дней, когда в нынешние дни смотрю в окно моей комнаты, выходящее на обычно оживленный перекресток.
Я помню пустынные улицы и напряженную тревожную тоску в глазах редких прохожих. На безлюдной, как в похмельном сне, улице Горького я случайно встретил свою приятельницу. «Слушай, - сказала она слегка возбужденно, - я сейчас вон там, на Пушкинской, увидела классного парня – шел навстречу. Он выглядел, знаешь, как какой-нибудь персонаж из сказок братьев Гримм. В коротких брючках, в башмаках с пряжками. Через плечо палка, на палке котомка. В шляпке такой забавной. С перышком буквально». – «Здорово», - говорю я. – «Здорово-то здорово, - сказала она. - Только шел-то он в сопровождении двух ментов».
А! Ну, тогда понятно…
Проблему уличной жизни на свои могучие плечи взваливало само государство, устраивая нам по праздничным дням омерзительные «народные гулянья». Все выглядело там, как на агитпроповских плакатах, только еще противнее: какие-то повизгивающие в такт грохочущему салюту девки, какие-то жаждущие драки пригородные подростки, какие-то измазанные шоколадом и помахивающие мятыми флажками полусонные дети, оседлавшие в меру поддатых папаш. Гулянье, одним словом. Народное, разумеется.
«Улица корчится безъязыкая», - написал поэт. Можно сказать и так. Но можно и по-другому. Улица, даже самая безлюдная и самая захолустная всегда зрелищна и всегда художественно содержательна. Вопрос лишь в том, умеем ли мы различать театральную, музыкальную и поэтическую составляющие повседневной уличной жизни. Умеем ли мы подчиняться ритму дворницкой метлы. Умеем ли обнаруживать радугу в струях поливальных машин. Умеем ли разглядеть за анонимной физиономией первого встречного экзистенциальную драму и нетривиальную биографию. Готовы ли воспринять как лирическое откровение корявую надпись на стенке ржавого гаража…
фото: редакция STORY.RU
