Что еще пробуждает человека по утрам?
Однажды, уж и не помню по какому поводу, зашел у нас с друзьями этот странный разговор. Разговор о том, как, каким образом каждого из нас будили родители, когда мы все были детьми. Каким именно способом поднимали они нас из наших теплых постелей, вырывали из приключенческих или научно-фантастических сновидений, чтобы отправить, например, в школу.
Воспоминания эти получились какими-то не то чтобы идиллическими, и даже напротив того: притаившегося в закоулках души отчетливого раздражения никто и не думал даже скрывать.
Что и понятно: нельзя человека будить безнаказанно, нельзя насильственно вырывать его из нежных объятий Морфея. Даже тем, кого любишь и о ком тоскуешь больше всего на свете. Такое не прощается даже через много лет.
«Миш, тебя как будили в школу?» - спрашиваю я одного из них, своих друзей.
«Меня всегда будил отец», - отвечает он не очень охотно. «Причем самым идиотским способом, - прибавляет он с неожиданной злобностью в голосе. - Сколько раз я ни просил его сменить пластинку, но что-то в нем, видимо, замкнулось раз и навсегда, и он как попугай повторял по утрам одну и ту же шутку. Он входил в мою комнату и громко так, бодро так восклицал: «Верь, Мишель, взойдет она!» Как же я это, знали бы вы только, ненавидел! «Верьмишель»! Он думал, что это смешно! До сих пор мне эта вермишель снится. Тьфу ты черт! Зачем напомнил?»
Второй говорит: «О! Надо же, как интересно! И меня тоже папаша будил. И тоже, так сказать, в стихотворной форме. Он подкрадывался ко мне и кричал прямо в ухо: «Вставай, мужичок, уж весна на дворе!» Это какая-то цитата. Откуда, кстати, я до сих пор не знаю. Убить прямо хотелось».
Я же решительно не мог вспомнить, как меня будили в детстве. Я только помню, что будила меня мать, а вот каким способом, не помню. Видимо, не столь садистским, если я умудрился не затаить на всю оставшуюся жизнь столь неугасимых обид.
Про детство не помню. Зато я легко могу назвать своего обидчика, нагло и вероломно, а главное, с тупым постоянством уже много лет нарушающего и без того ненадежные границы моих утренних грез.
Это телефон. Нет, не сотовый, которым в наши дни в основном все и пользуются, а тот, стационарный, городской, посредством которого мы в наши дни общаемся лишь с пожилыми родственниками, так и не привыкшими ко все еще новой для них, хотя и давно уже наступившей, технологической реальности.
Ах, если бы только они, пожилые наши родственники!
Этот телефон, скотина такая, противотанковой гранатой взрывается в четверть девятого утра всего лишь для того, чтобы с издевательской любезностью осведомиться, не может ли он поговорить с Николаем Григорьевичем. И хотя это имя и отчество моего прославленного однофамильца, основавшего в свое время Московскую консерваторию, я хрипло, не очень отчетливо и даже почему-то не очень уверенно вынужден сообщить ему, что я - не этот, я - другой.
Он, подлая гадина, гудит вечевым колоколом, чтобы с металлом в голосе спросить, почему я третью неделю не вывожу со склада канцтовары («Какие еще канцтовары, вы куда звоните?») или как правильно пишется моя фамилия – «Гизатуллин» - с одним «л» или с двумя («По-моему, с двумя, хотя я никакой не Гизатуллин»).
А в последние годы он и вовсе утратил человеческий облик и стал мертвым бездушным голосом робота из научно-фантастических повестей и кинофильмов времен моего детства сообщать мне что-то про пластиковые окна, которые мне совершенно необходимо установить прямо сегодня и ни днем позже, про то, что я, счастливчик, имею право на бесплатную юридическую консультацию по адресу … (ни разу не пришло мне в голову дослушать до того места, где адрес) или про то, что новые зубы по сходной цене я могу вставить прямо сейчас, не успев даже почистить старые.
Когда-то кто-то умный посоветовал мне отключать на ночь телефонный звонок, а включенным оставлять лишь автоответчик, и тот без звука.
Однажды я так и сделал. Спал я в эту ночь спокойно, а главное - долго, то есть ровно столько, сколько хотел.
Отряхнувшись ото сна, отзевавшись и отплескавшись в ванной, я не без мстительного чувства включил автоответчик, вальяжно ожидая очередных, но в этот раз радикально обезвреженных мною сигналов из чуждых мне миров.
Но нет. Не было там в этот раз ни канцтоваров, ни Николая Григорьевича. Не было и Гизатуллина - ни с одной «л», ни с двумя. Не было также стеклопакетов и благих вестей из юридическо-стоматологического мира, хотя бы потому, что они появились сильно позже того, о чем я хочу рассказать.
Было там совсем другое. Совсем.
На сначала, в порядке сюжетной интриги, малюсенькое отступление.
Автоответчик я, помню, завел почему-то значительно позже, чем это сделали многие мои друзья и знакомые. А раньше я на него как-то не решался - я вообще в смысле технических новаций человек осторожный, чтобы не сказать боязливый. К тому же на меня в свое время подействовал рассказ моего знакомого о том, как он был вынужден отказаться от приобретенного им автоответчика, удобной в сущности вещи. Все дело было в его маленьком сыне, который постоянно слышал из родительского автоответчика нескончаемый и разнообразный мат многочисленных знакомых моего неразборчивого в знакомствах знакомого. Хорошо ли это?
Впрочем, автоответчик с некоторых пор появился все же и у меня, и я много раз (это было, естественно, в «домобильную» эпоху) убеждался в его сугубой полезности.
А в то утро, о котором я рассказываю, включив автоответчик, я услышал абсолютно незнакомый, как я ни напрягал память, голос. И голос этот мне сказал: «Лев, привет. Я тут тебе деньги должен передать. Позвони мне, пожалуйста».
Многократное прослушивание столь обнадеживающе прозвучавшего сообщения ясности не прибавляло, а лишь шаг за шагом погружало во все более и более глубокое экзистенциальное отчаянье.
Какие деньги? Откуда? Куда звонить? Кому?
Надо ли к этому добавлять, что неведомый этот вестник моего возможного, но так и не состоявшегося материального благополучия больше ни разу не перезвонил?
Впрочем, ведь именно в этом наша жизнь и заключается, не правда ли?
фото: личный архив автора
