1.
Толян Барский мчался по деревне, как олимпиец без факела, потому что сам был похож на факел.
Старухи смотрели из хижин, онемев от ужаса. От Толяна шарахались гуси, за ним бежали собаки, а позади вся съемочная группа.
Барскому не повезло. Когда к обеду принесли спирт, он, уже и без того пьяный, отхлебнул из баклашки и закурил. Он даже не успел поднести огонь к сигарете, как вспыхнула футболка, опалив бороду.
Несчастный взвыл и метнулся за калитку. Все ринулись за ним. Но инстинкт подбросил Толяну идею, что спасение — в пруду.
Говорят, в минуты опасности перед человеком пробегает вся его жизнь. Перед Толяном мелькали последние недели, когда он приревновал Катю к ее бывшему мужу Жоре Хлебову, поколотил ее, в чем потом раскаялся и запил люто.
Люто, — это значит, просыпаешься и не сразу можешь въехать, где голова, а где задница.
Ручейки водки понемногу грели его душу, но сливались и набирали силу, пока не превратились в стихийное бедствие.
2.
Пока факел Толян бежал тушить на себе одежду, Жора Хлебов во дворе редакции готовился к мотопробегу. За рекламу завод обещал подарить мопед. После речи мэра и торжественных напутствий, — когда девушки уже украсили спицы лентами, а оркестр заиграл туш, — Хлебов поддал газу, по-гагарински выкрикнул «Поехали!», мопед выехал из арки и врезался в троллейбус.
Аплодисменты смолкли.
Прорицатели и экстрасенсы потом долго спорили, бывает ли такое без вмешательства астральных сил, и пришли к выводу: не бывает.
Не считая разбитого носа и ссадин, драйвер не пострадал. Поэтому первой его мыслью была дума о Кате. Хорошо, что бывшая жена не видела его позора, она и так считала его неудачником.
3.
Катя, которую мама звала Катрусей, Хлебов величал Катейкой, видела происшествие по телевизору и не сильно удивилась: у Жоры давно все шло кувырком. Но до него ли ей нынче? Хотя еще не зажили ссадины от побоев Толяна, и обручальное кольцо переехало на левую руку, жизнь показалась ей обидной и никчемной.
До такой степени, что она решила свести с нею счеты.
К моменту сведения счетов миновало двадцать пять нескучных лет и четыре отвратительных месяца. На исходе которых под глазом Катейки возник фингал, глаз распух, веко пожелтело, и никакая косметика не могла скрыть его следы.
Хлебов даже записал в дневнике: «Она была готова к музыке сожалений».
Новость с мопедом натолкнула Катейку на мысль подправить записку, где упоминалось и о Жоре. Она зачеркнула фразу «Прошу корреспондента вечерней газеты «Чердак» Хлебова Георгия Петровича в моей смерти не винить» и вписала следующее: «Жора, сукин ты сын, не плачь и не удивляйся, но я Барского люблю. Знаю, что бывает засранцем, и все равно люблю. Сердцу, Хлебов, как поется в песне, не прикажешь. Хотя как мужик, ты, кстати, не хуже Барского, а если уж по правде, (строго, между нами!), очень даже ничего».
А в конце добавила: «Зачем ты мучил мужа дикими сценариями? Сам ты сценарий! Из-за тебя он отказывался снимать, его чуть не выбросили из проекта, я бросила тебя, а Толян меня… В общем, достали, придурки! До встречи в аду!»
Насчет ада Катя, возможно, погорячилась, поскольку надеялась отбыть в противоположном направлении. Но на мужчин своей жизни была реально зла. Сумеречно зла. Тем самым злом, которое толкает женщин на безрассудство.
Она попудрила нос и фингал, щелкнула телефоном селфи, запила таблетки компотом и стала ждать обещанного отруба с последующим плавным перемещением в райские сады.
4.
Хлебов подрабатывал на сериалах. В том числе и на тех, что снимал Толян для местного телевидения на деньги танкового завода. Несмотря на требования завода, чтобы в каждом сериале было что-то про танки или главный герой — бывший танкист, — от мелодрам плакала вся область.
Познакомились Хлебов с Толяном странно. Толян подрался в кафе с Хлебовым из-за ревности, а Катейка разнимала. Разняв лосей, она переехала к побитому Толяну. Как убеждала себя, временно. Чтобы Хлебов случайно не подал в суд. А также для лучшего ухода за раненым.
В итоге она осталась, расписались, и стали жить втроем с кошкой Дакотой.
Хлебов долго думал, как отомстить неверной жене. И придумал для сериала героиню, некую Катейку, неуравновешенную, с кривыми ногами.
Чтобы танковый завод не придрался, героиню сделали санитаркой в танковом полку.
Персонаж понравился заказчику.
Чуть с ума не сошли на кастинге, но отыскали актрису, которая согласилась играть барышню, чье поведение целиком состояло из глупостей. Одна хуже другой.
Перед самоубийством Катейку терзали мысли о незавершенных делах.
Вроде ничего не забыла.
История из браузера, особенно порно, удалена начисто. Контакты из мобильника выметены. Посуда перемыта.
За Интернет и проклятую коммуналку она платить не стала, а горшок с каланхоэ и фаллоимитатор — подарок Толяна ко Дню народного единства — достались подруге. Вода перекрыта, мусор вынесен.
Но все равно мысли в голову лезли неподходящие. Да хуже, просто идиотские! Например, лучше бы Дакоту запереть в ванной, а то неровен час, кошка испортит прическу, пописает на нее, и будешь в гробу как выдра.
Или вот еще: почетная смерть женщины на семейном одре приличнее, чем в сельской гостинице с видом на помойку и голым Речкиным под боком.
5.
Терапевт Речкин в это время сидел в пробке на 3-й улице Инвесторов.
Как начальник и мужчина, он вожделел Катейку давно, глухо и упрямо.
Чтобы еще разок коснуться ее тела, занимал за ней очередь в столовой.
После работы подолгу не проветривал кабинет, чтобы сквозняк не унес аромат ее духов.
И когда областных медиков посылали в район, не сдержался и самовольно вписал ее фамилию в приказ о командировке. Речкин солгал семье, что едет один. Сказал, что подлецы из Облздрава, имеющие на него зуб, решили услать Речкина в глухомань. Хотя знают, что у него подагра, а в провинции кормят чем попало.
Зевая и поглядывая на соседние машины, Речкин залез в Интернет — узнать последние новости — и увидел репортаж о Хлебове.
Катейка догадывалась, что в коридорах районной лекарни, где пахнет плесенью и карболкой, как в морге, Речкин сразу же попытается затащить ее в бельевую. Как пить дать.
Ее мало смущала его медная лысина, нечистый дух изо рта, будто крысу съел. Ей было безразлично, что он называл ее своей птицей. Она боялась и презирала Речкина за холодные и пухлые пальчики, которыми он шарил по ее телу, и лез повсюду, — вот в чем мерзость и недоумение.
Ну, уж довольно! Близок финал? И она вправе сказать всем мужикам: прощайте, ублюдки.
6.
Хлебов чернел испачканным лицом, растерянно сжимал руль — почти всё, что осталось от мопеда. Будто видел этот руль впервые.
Человек беззаветный, но безденежный, он, наверное, многое поставил на этот мотопробег. Хотел снискать славы, а теперь не хотел мириться с неудачей. И ненавидел весь мир.
Он щурился, шипел на людей, плевался, показывал репортерам несчастный руль. Попрекал водителя троллейбуса — печальную девушку в тонком свитере, похожую на молодую Доронину, которую, например, обещали снять в роли принцессы, но не сняли даже как девушку.
Медики из неотложки и полиция пытались перенести мотогонщика в фургон. Но тот дрыгал ногами, раскачивал носилки, вырывался, орал, что он здоров, но больше никому не верит.
Ни мэру, ни женщинам, ни правительству.
И лучше пусть от него отвалят колдуны в белых халатах, его не сломить, он еще всем покажет.
Между тем Речкин едва узнал Хлебова в смартфоне. Ему стало жаль бывшего мужа своей медсестры.
Его даже захватило мужество Жоры. Он заслушался его объяснениями перед телекамерой. И пытался при этом понять, почему Катейка считает Речкина хуже Хлебова? Чем уж так незаменим для нее этот Хлебов? Неужели Речкин неспособен на такой прикид — бриджи искусственной кожи, шлем, похожий на лягушачью голову, — и разве сам Речкин не смог бы взобраться в седло мопеда?
Он так увлекся, что прозевал зеленый свет, и оторвался от экрана, когда сзади начали сигналить, орать и материться.
Что же до Хлеба, то ему и вправду ехать было некуда, незачем, да уже и не на чем. Колдуны заклеили ему нос пластырем и отпустили домой.
7.
Катейку после ожидания охватила тревога.
Не пора ли подействовать таблеткам, купленным по Интернету? Где же эффект? Во рту появился металлический привкус, только и всего.
Она ощупала конечности — по-прежнему теплы. А ладони даже вспотели, хотя в инструкции ясно сказано: холодеют. Сознание должно стать путанным, но она, напротив, мыслила отчаянно и ясно.
Ей обещали плавную кончину в течение минут двадцати. Однако прошел час, и вместо кончины наступила кручина.
Катейку охватили странные предчувствия. А затем, что хуже, неудержимые желания.
Удивляясь себе, она — сначала слабо, будто еще сопротивляясь чьей-то воле, а затем все сильнее — принялась биться головой о стену. Хорошо еще, обитую ковром. Соседи в ответ стучали палкой по батарее и угрожали полицией.
Заподозрив кидалово с таблетками, Катейке захотелось хоть кому-то пожаловаться. Но никто не отозвался.
Оно и понятно. Ведь она звонила занятым людям.
Подруга, очевидно, не хотела снимать трубку, потому что показывала фаллоимитатор соседке. И женщины так увлеклись, что опоздали и не пошли на работу.
Речкин пробирался на машине в больницу.
Толян Барский еще не превратился в олимпийский факел, и не побежал к пруду, а протирал оптику кинокамеры, готовясь к съемке.
И только Жора ответил. После провала с мотопробегом, чтобы не свалиться в депрессию, ему также и вполне срочно требовалось общение.
Едва заслышав голос бывшего мужа в трубке, Катейка хрипловато, но ласково заорала:
— Жорик! Это ты, что ли, засранец хренов?! Я не верю своим ушам!..
Всё это еще раз доказывает, что к настоящему состраданию готовы лишь те люди, у которых неприятности совпадают с вашими.
— Приезжай ко мне немедленно, сукин сын! Мне нехорошо!
Когда Хлебов вошел, она уже не билась головой о стену, а бегала, приплясывая. Всё из-за чертовых пилюль. Но при виде бывшего мужа забралась на диван и замерла, вытаращив глаза.
Хлебов мрачно прочел прощальное письмо, погуглил в Интернете и убедился, что вместо снотворного Катейке впарили психотропное средство.
Он схватил ее за подмышки и поволок в ванную, где с помощью троекратного промывания внутренностей и паровозной рвоты бывшую жену удалось вернуть из мира теней в мир добра и света.
Придя в себя, она роняла слезы на мохнатую грудь Хлебова.
Она твердила, что совсем запуталась. Что роднее Жоры у нее никого не было. И что вот он на нее руку никогда не поднимал, — хотя порою и было за что! — а брутальный Толян оказался жестоким козлом.
Хлебов верил, потому что женщина часто лгала, чтобы ее жалели. Поэтому он не расстроился, а расслабился и впал в сладкую рассеянность.
Монолог Катейки лился непрерывно, без абзацев и знаков препинания, подобно горному ручью.
Под это журчание Хлебов окончательно впал в нирвану. Потом чуть не уснул. Но вовремя ущипнул себя за ногу, опомнился и воспарил творческим сердцем.
Такое воспарение иногда сулило гонорары, и Хлебову показалось, что журчание бывшей жены недурно использовать в диалогах второго сезона.
Например.
КАТЕЙКА (кося глазом): А ведь я дура, милый, правда? Ну, полная дура!
ЖОРА (проникновенно): Я знаю.
КАТЕЙКА: И все равно меня любишь?
ЖОРА: А ты, сучка, уйдешь когда-нибудь от Толяна или нет?
«Сучка» вполне могла прокатить мимо цензуры, а Хлебову захотелось изюминки для народа.
8.
Очутившись на другой день с Речкиным в провинции, — куда еще недавно вовсе не собиралась, и выпив пива, — Катейка слала Хлебову эротику и приколы, заимствованные из женских романов.
А после обеда, заваленная терапевтом на матрас в кладовке, пыталась расцепить его пальцы, которыми он зажимал ей рот. Ногой она целилась в одно место, но опытный негодяй овладевал медсестрой раньше, чем ее нога могла достигнуть цели.
Это ли не сплошная хрень и метафизика ума? Так думала Катейка.
9.
В реальном времени горящий во спирту Толян вдруг остановился и замер.
И собаки замерли.
И коллеги по съемочной группе.
И вороны на ветках.
Даже ветерок стих.
Толяна пронзила догадка: чем ближе до пруда, тем дольше бежать обратно!
В этот момент сомнений на него навалились с одеялами, потушили тлеющую одежду и повезли в больницу.
10.
При виде мужа Катейка едва не лишилась чувств.
Толян Барский в образе негра, только зубы белеют, — это не перебор ли?
К тому же он недавно привел ее к разочарованиям такого рода, что если б не Жора Хлебов, она могла реально отправиться на тот свет.
И надо же, чтобы со съемок его доставили именно в эту больницу?
Речкин обрабатывал ожоги.
Стол обступила стайка практиканток.
Тут Барский очнулся, бросил взор вдоль туловища, расклеил черные губы и заплетающимся языком произнес:
— А где х…р?
Девчонки хихикнули.
Катейка посоветовала, чтобы больной заткнулся, не выражался «при детях» и не мешал работать. Но Толян не успокоился. Он ерзал, норовил соскользнуть на пол. Девчонки привязали его к столу, а Катейка вкатила в вену порцию желтоватой дряни.
После дряни Толян впал в меланхолию, прекратил материться и высказался в том духе, что обгоревший член ему удалили тайно, пока он был без сознания, а теперь не хотят расстраивать.
Девчонки при этой новости плотнее обступили стол.
Речкин хмуро заверил больного, что орган на месте. Вместо раздражения и медицинского гнева на него накатила волна сочувствия, как недавно к раненому мотогонщику Хлебову. Он попросил принести зеркало, и девчонки поднесли его к телу погорельца.
— Смотрите же! — воскликнул Речкин с неуместной патетикой. — Это что, по-вашему?!
Барский впился глазами в отражение.
— Так!.. Ну, и где?!. Что?!. Как?!.
— Проклятье! — сказал Речкин Катейке. — Я же говорил, ты не за того вышла! Он еще и псих!
Врач обернул марлей пинцет, ухватил то, что требовалось, и предъявил Толяну.
Тот поглядел в зеркало, счастливо улыбнулся и откинулся без чувств.
11.
Редакция поручила Жоре репортаж о мопеде, под разворот с фотографиями и бесплатно. За это завод обещал отозвать иск о возмещении убытков. Поэтому Хлебов день-деньской сидел перед ноутбуком в табачном дыму, катал ногой банку из-под пива, и думал.
На Барском затянулись ожоги, он развелся с женой и остался в провинции, потому что увлекся практиканткой и решил дождаться ее совершеннолетия.
Катейка вернулась к Хлебову с чемоданом, кошкой Дакотой и плюшевой обезьяной.
Она снова терпела, когда он чесал себя за ухом, как пес, оставлял на ночь окурки в пепельнице, а в ванной помазок в мыле.
Он снова терпел, когда она поправляла каркас лифчика или на полдня забиралась к маникюрше.
Там, у маникюрши, глядя на пурпурные ногти, Катейка жаловалась, что Хлебов неисправим. Из туриста-байдарочника, барда и коллекционера сигаретных коробок он превращается в мрачного ипохондрика с кучей фобий. А может — и в тайного наркомана.
Катейке хотелось ребенка.
Но ей не помогла уже третья подсадка, а Хлебов устал от халтуры. От глупых сериалов, от книжонок под чужим именем, от сочинения слов к гимну спортивного общества. А ему скоро сорок.
Они мечтали продать квартиру, улететь в Таиланд, но не продавали и не летели.
Или вот перебраться в деревню, но не разводить скотину, а просто жить по-дачному при бане и огородике.
Но в душе он знал, что эта история им тоже не по силам.
Когда-нибудь он найдет у Катейки первый седой волос, а она у него, и еще узнает, что у Жоры ночами болит нога.
Хлебову не спалось, он включил свой прокуренный лэптоп и отстучал то, что приснилось, но давно сидело в голове:
«Можно научиться жить и в этом растрепанном мире без сожалений и оглядки. Но при этом чувствовать себя, как на вокзальном гальюне. Сидишь на толчке и слышишь, что поезд отправляется. А все потому, что бесовский зрачок семафора зажегся минутой раньше. Или может, вранье, и поезд стоит, а это вокзал с гальюном тронулись? Вместе с милым городом, где любое время года похоже на осень со слепым солнцем. Где кошки похожи на крыс, а собаки на волков».
Иногда они топают в стекляшку, где познакомились.
Свежевыбритые официанты восточного вида, с поджатыми губами и неподвижными лицами, несут им салаты.
Горит свеча.
Подросший боярышник царапается в окно.
Над деревьями в закате струятся дымы.
Из-за этого Катейке кажется, что они давно у моря, и в порт причаливают пароходы из разных симпатичных стран. Но это дымят трубы котельной.
Тогда Катейка выходит покурить, кормит птиц крошками и бормочет хрипло и горько: «Ребят, может кто-нибудь заберет меня отсюда на хрен, а? Ладно, не сейчас. Но хоть когда-нибудь…»
фото Pablo Heimplatz on Unsplash
