Радио "Стори FM"
Трактат о меде

Трактат о меде

Автор: Ираклий Квирикадзе

Борис Леонидович Пастернак любил бывать в Грузии. В его дневниковых записях есть такие строки: «Проехали Гори, видим, кто-то торгует на дороге персиками. Купили. Очень вкусные. К нам подошли двое, спросили: «Пастернак?» – «Да». Вручили большую банку мёда. «Вам подарок». Два пасечника. Грузин – Ноэ Гиоргадзе. Русский – Павел Сорока»

Почему меня заинтересовала эта ничего не значащая запись? Я знал Ноэ Гиоргадзе и Павла Сороку. Они появлялись в Тбилиси три-четыре раза в год, были немолоды, выглядели очень провинциально. Их можно было встретить на мосту через Куру, на проспекте Плеханова, несущих тяжёлый сорокалитровый бидон. В бидоне мёд. Они спрашивали у прохожих, где живёт философ Мераб Мамардашвили, интересовались адресом Михаила Месхи, великого левого крайнего Тбилисского «Динамо». Когда в город приехал «Нью-Йорк сити балле», они постучались утром рано в номер к Джорджу Баланчину, величайшему балетмейстеру всех времён и народов.

Это было давно. Я сидел в столовой железнодорожной станции «Мцхета», ел горячие мцхетские пирожки, начинённые печёнкой и острым перцем (кто знает, что это такое, уверен, изобразит на лице восторг!). Рядом сели те двое. Мы разговорились. Тогда я только окончил школу и работал внештатным корреспондентом газеты «Молодой сталинец»… Сталин умер, а газета продолжала так называться. У меня был блокнот и чернильная авторучка. То, что я записал, назвал «Трактат о мёде». 

Вот первые строчки в блокноте:

…Родился Ноэ Гиоргадзе в 1896 году в деревне Сио. Пас овец, свиней. Был отдан в ученики священнику Метревели. В девятнадцать лет Ноэ был высок, мускулист, смекалист, не знал женщин, молился Богу. 

Метревели предупреждал о скором пришествии нового потопа. Он строил во дворе церкви огромную лодку. Во время потопа в этой лодке он спасёт всех несчастных, отвергнутых, обездоленных.

– Его надо отстранить от церкви! Он сошёл с ума! – говорят двое святых отцов, присланных из Кутаиси посмотреть, что творит этот безумец Метревели. Похожая на скелет гигантской рыбы, стоит недостроенная лодка. Святые отцы медленно обходят её.

– Со своим учеником с раннего утра уходит в лес. Они рубят деревья, свозят их сюда и строят этот чёртов ковчег! Ожидают новый потоп! – говорит сопровождающий их местный дьякон.

– Пьёт?

– Трезвенник! Но проповеди его неразумны!

Метревели и его ученика Ноэ отстранили от церкви. Но они продолжали строить лодку. 

Крестьяне деревни Сио, для которых они возводили ковчег, не верили в их идею спасения. Крестьянам нужна была земля, чтобы жить, кормить скот, кормиться самим. Земли было мало. Из-за неё ссоры, скандалы…

Придавленный тяжёлым стволом дерева, умирает Метревели. Ноэ один сколачивает борта лодки. Но однажды он разогнул спину, выпрямился и сказал:

– Для кого я строю? Не себя же буду спасать!

В деревню приехал вербовщик рабочей силы и сообщил, что есть такая страна Америка, там можно заработать большие деньги. Деревня решила, пусть поедут мужчины года на три-четыре, скопят деньги. Когда они вернутся, деревня купит для всех много десятин земли, все заживут счастливо...

Перед отъездом крестьяне собрались у вербовщика выяснить, кто что может делать в Америке. Этот умеет печь хлеб, этот каменщик, этот кузнец.

– Найдётся для вас работа! – обнадёжил вербовщик.

– А я священник... Чем же мне зарабатывать? – спросил Ноэ.

– Проповеди твои в Америке не нужны... 

Ноэ растерялся. Хромоногий крестьянин рассмешил всех:

– Вчера, когда мы с Ноэ встали из-за стола и пошли в огород отлить, он расстегнул штаны, я увидел такой инструмент, аж испугался! В Америке он им заработает огромные деньги!!!

Хромоногий оказался провидцем.

В нью-йоркском приёмном пункте иммигрантов на обнажённого Ноэ Гиоргадзе смотрели врачи медицинской комиссии с нескрываемым восхищением.

– Великолепный образец кавказского самца!– сказал санитар Конклин, заполняя иммиграционную карточку Ноэ.

Он позвонил своему брату доктору Джеймсу Конклину, директору лечебницы богатых бездетных американок, и тихо зашептал в телефонную трубку:

—Джеймс, я нашёл то, что ты ищешь!

Три года работал Ноэ Гиоргадзе в лечебнице доктора Конклина лодочником. Директор звал его «моё тайное оружие в борьбе с бездетностью». Он сам подбирал пациенток, с которыми Ноэ уплывал на небольшой остров, где росли душистые травы. Женщины, потерявшие надежду на зачатие в многолетних супружеских объятиях, падали в эти травы вместе с чудесным исцелителем Ноэ. 

Ираклий Квирикадзе

Пять-шесть рейсов в день совершал он на этот «остров любви». Деньги, и изрядно большие, получал от доктора Конклина. Ноэ не тратил их и хранил для нужд далёкой грузинской деревни. Его друзьям, приехавшим в Америку, не везло. Хашная, которую открыли грузины в Лос-Анджелесе, не пришлась по вкусу американцам, её закрыли. Работа на каменноугольных шахтах давала возможность жить впроголодь. Многие вообще не находили работы и скитались по Америке в поисках мелких заработков. Грузинская колония решила вернуться на родину. 

Разыскали Ноэ, который в то время жил в Голливуде и был возлюбленным второсортной звезды немого кино. Ноэ принял решение соотечественников, на свои деньги купил многим из них билеты на обратный путь домой. Десятка два американок различных национальностей, возрастов, цвета кожи, плача, прощались с ним в порту Айленд-Бич в 1921 году, когда уезжал он назад в Грузию. Женщины кидали ему серпантины, и эти цветные нити было последнее, что связывало их с Ноэ Гиоргадзе, кометой любви, так недолго горевшей на американском небосклоне. 

(Когда на станции «Мцхета», я слушал старого Ноэ, я почему-то верил ему, он не был похож на враля, красочно расписывающего свои эротические приключения.) 

Мужчины деревни Сио прибыли во Владивосток. Год добирались до Кавказских гор через всю Россию, охваченную революцией. В деревне организовывалась земельная коммуна. Первым председателем стал Ноэ Гиоргадзе. Дни и ночи, не зная сна, покоя, возводил он хозяйство коммуны. Завистники нашли аргумент против него – он бывший священник, как можно доверять ему? Ноэ опутывали паутиной лжи, несправедливости. Отстранили от дел. Приехал молодой карьерист, аккуратный, в круглых очках. На глазах Ноэ развалилась коммуна, которую выстроил он этими вот руками. 

И тут Ноэ встретил своё счастье – русскую женщину Ксению Гончарову и женился на ней. После Америки он не имел женщин. Сейчас, впервые полюбив, он, Великий Самец, завоеватель всего тихоокеанского побережья Америки, в которого была влюблена звезда немого кино Франческа Бертини, сбежавшая к нему со съёмок боевика «Затерянные во мраке», она неделю не вставала с кровати гостиницы в пригороде Лос-Анджелеса и шептала: «Ноэ, Рудольф Валентино никто перед тобой!» – этот Ноэ сейчас оказался бессильным перед молодой рыжеволосой Ксенией. Рано утром после несостоявшейся брачной ночи он вышел из дому и удалился в горы. Неделю блуждал в одиночестве среди скал, спал на земле, мок под дождём. 

Был вечер, когда он услышал тихий шорох за своей спиной. Ноэ оглянулся и увидел огненный шар, медленно плывущий по воздуху, рассыпая электрические искры. Ноэ понял: это – шаровая молния, это – смерть! «Хочу тебя», – прошептал Ноэ. Молния плыла к нему. Он был на склоне единственным предметом, притягивающим её, и молния столкнулась с ним. Но, вместо взрыва, который должен был погубить Ноэ, молния тихо вошла в его тело. Пройдя по внутренностям, она вышла из пальцев ног, слегка опалив траву. Ноэ стоял с закрытыми глазами. Он был жив. В ушах звенело. Потом звон прекратился. Первая мысль была вернуться в дом. Он побежал.

Какие-то силы скинули тяжёлый камень с его души, высвобождая энергию! Он нашёл Ксению на кухне среди медных котлов, она варила сливовое варенье. Он уволок её в спальню, она не успела даже смыть с рук липкий сливовый сок... Когда ослабевшая от неистовой любви Ксения вернулась на кухню, в медных котлах варенье выкипело. А Ноэ шёл деревенской улицей, ступая по лужам и хлипкой грязи с единственным желанием найти председателя и при всех ударить его. И он это сделал. 

От удара Ноэ, тяжёлого, сокрушительного, председатель пролетел три-четыре метра и свалился. Ноэ уже уходил, обернулся и увидел, как его враг встал на ноги, снял с глаз круглые очки, сложил их в карман френча и пошёл к нему решительной походкой опытного кулачного бойца. Ноэ получил удар такой силы, что его большое тело сбило забор. Председатель в один прыжок оказался около Ноэ, замахнулся ногой, обутой в офицерский сапог. Ноэ не смог защититься от первого удара, но от второго он увернулся и вскочил на ноги. Два председателя, бывший и нынешний, жестоко бились посреди деревни. 

Мужчины пытались их разнять, но безуспешно. У худосочного на вид карьериста из райцентра оказались мощные кулаки, валившие Ноэ с ног при каждом ударе. Но Ноэ каждый раз вставал, пренебрегая адской болью. Он не мог позволить на глазах всей деревни проиграть эту битву. Дрались до темноты. Однообразие ударов утомило зрителей, женщины разошлись. Мужчины продолжали смотреть на дерущихся. Те уже не различали друг друга, глаза, залитые кровью, не находили противника...

– Завтра утром ты придёшь сюда! Продолжим! – услышал Ноэ слова председателя.

Всю ночь Ксения обмывала раны на голом теле мужа. Утром в густом тумане Ноэ шёл туда, где была назначена встреча с председателем. Долго стоял в одиночестве, от сырости и холода ныли разбитые кости. К нему подошли три милиционера из районного центра. Председатель ночью позвонил в Кутаиси, и милиционеры забрали Ноэ Гиоргадзе прямо с покрытого туманом поля.

Только через тринадцать лет вернулся он в деревню. Ксения, имевшая одну ночь любви, родила двойню, мальчиков Антона и Михаила. Однажды, срывая мальчикам груши, она упала с дерева, треснули шейные позвонки, она умерла. Мальчиков воспитывали родственники.

Ноэ приехал в Сио с маленькой девочкой, о матери которой он никогда ничего не говорил. Девочка Лиза понимала только по-русски, потом научилась произносить грузинские слова. Врага Ноэ давно уже не было в деревне, он был переведён в Тбилиси на повышение. Ноэ стал работать конюхом на колхозной конюшне. Началась война. Ноэ попросился на фронт. Ему отказали. Молодёжь уходила с песнями, казалось, что врага можно прогнать пинком в зад, как чужую свинью, забежавшую в огород. Опустело Сио. Деревня вспомнила о бывшем председателе коммуны. 

(Почему я пишу всё про Ноэ? Павел Павлович Сорока здесь, в столовой станции «Мцхета», или молчит, или улыбается. А мне, молодому-журналисту-сталинцу, хочется знать, а как он воевал в Великую Отечественную. Сорока ответил очень странно: «Я сжёг усы маршалу Будённому». Я не понял. Сорока улыбнулся: «Потом, потом расскажу, пусть Ноэ договорит…»)

В ту зиму большая стая волков кружила в окрестных лесах деревни Сио. Волки загрызли двух коров, трёх лошадей, полстада овец. Ноэ собрал немногих мужчин, способных на охоту. Они выстаивали ночами в засадах, видели большие тени волков, бегущих по пригорку, освещённому лунным светом, но оказались беспомощны в борьбе с волками. 

К Ноэ пришла старая Сирануш Погосян.

– Я прогоню волков! – сказала она.

Ноэ знал, что восьмидесятилетняя Сирануш колдовала, лечила любую хворь, умела отводить дурной глаз, умела говорить с птицами и зверьём. Старуха велела Ноэ взять её туда, где видел он волков. Это была странная ночь, расскажи о ней кто другой, Ноэ не поверил бы. Старуха постелила на землю шаль и села. Вдруг она завыла. Протяжно, по-волчьи. Когда умолкла, наступила долгая тишина. Откуда-то издали послышался волчий голос. Старуха вновь завыла. На какой-то новой ноте. Волки ответили.

med 4.jpg
 

Ноэ, поражённый, слушал. Несколько волчьих голосов, уже не воющих, а как-то лающих, слышались вблизи. На пригорок вышло несколько волчьих фигур. Ноэ непроизвольно сел на шаль. Монолог старухи состоял из ритмичных гортанных звуков. Волки кружили у ног старухи, подбираясь к самой шали. Ноэ чувствовал их горячее дыхание. Он онемел от страха. Ему хотелось закрыть глаза и не видеть того, что происходит... Старуха смолкла. Волки стали отходить. Последняя пара светящихся глаз исчезла в кустах. Старуха обернулась и сказала:

– Они больше не придут!

Когда к старухе пришла «похоронка» на внука, Ноэ пошёл к ней. На балконе плакала невестка старухи. Сама Сирануш сидела в комнате и мяла в руках воск. Пчелиный рой кружил над её головой. Старуха не обращала на пчёл внимания и сосредоточенно лепила из воска человеческую фигуру.

– Я убью Гитлера! – сказала она.

И Ноэ поверил, что старуха может послать на Гитлера проклятие и оно пронесётся с быстротой молнии за тысячи километров в далёкую Германию и там настигнет его, ворвётся в его сердце, и упадёт он бездыханный. Ноэ стал ходить в дом старухи. Он жил двойной жизнью: бывал на виноградниках, на кукурузных полях, во дворе церкви, где когда-то строил ковчег. Сейчас тут разводили шёлковичного червя. Шёлк нужен был кутаисской парашютной фабрике. А если ночь была лунная, шёл к старухе Погосян и попадал в магию её мистических ритуалов. Убийство Гитлера совершалось поэтапно. Его большая восковая фигура была утыкана длинными медными иглами.

– Завтра утром у него будет сильно болеть голова! – говорила старуха, вкалывая иглу в висок фигуры. Перед этим она окунала кончик иглы в какую-то скверно пахнущую жидкость. Старуха распевала понятные только ей слова заклинания. Ноэ, заворожённый, слушал её. Он знал, что в груди восковой фигуры замуровано сердце летучей мыши. На прошлой неделе старуха долго решала, чьё сердце может биться в груди у Гитлера. Шакала? Гиены? Свиньи? Решила, что летучей мыши, и послала Ноэ поймать летучую мышь. Всю ночь в полнолуние Ноэ и его дети гонялись за летучими мышами. Лиза, у которой были густые рыжие волосы, кричала, чтобы братья гнали мышей в её сторону, мыши запутаются в её волосах. Среди летучих мышей, имевших привычку залетать в женские волосы, нашлась одна, которая попалась в ловушку. Выпутать её из Лизиных волос они не смогли. Старуха состригла волосы вместе с летучей мышью. При каждом появлении Ноэ старуха сообщала об ухудшающемся здоровье Гитлера.

– У него отнялась речь, он волочит правую ногу, он писает кровью. Но чтобы убить его, надо знать день его рождения!

Только в этот день, утверждала Сирануш, она может послать последний, сокрушительный импульс. Ноэ не знал, как выяснить день рождения Гитлера. Он поехал в Кутаиси. В военкомате, он спросил о дне рождения Адольфа Гитлера. На него посмотрели подозрительно. Он пытался объяснить и этим усугубил впечатление о себе как то ли о сумасшедшем, то ли о шпионе. Вернувшись в деревню, Ноэ не зашел к Погосян, он перестал ходить к ней. Война кончилась.

В первое послевоенное лето ушла из жизни старая Сирануш. А осенью вновь появились волки. Они вновь набросились на колхозные стада… Ноэ казалось, что смерть Сирануш сняла табу, наложенное ею на волчий разбой. Но деревня на этот раз собрала под ружьё вернувшихся с войны солдат. Волки бежали. Ноэ сдал свои председательские полномочия Котэ Лобжанидзе – молодому капитану артиллерии. Но всё это случится потом, а сейчас Ноэ сидит на балконе дома и смотрит на школьную учительницу английского языка, доящую корову. 

Молодая женщина недавно приехала в деревню и поселилась в доме напротив. Под платьем учительницы чувствовались полные груди, на лице насмешливая улыбка, обращённая к самой себе по поводу неумелой дойки коровы. Ноэ смотрел на учительницу английского и вспоминал те несколько фраз, которыми он пользовался в Америке. «Ай лав ю! Май дарлинг!» Ноэ встал, пошёл к сундуку, где на дне лежали старые письма, фотографии, документы... Вот он в шляпе с закрученными вверх усами на фоне Манхэттена. Вот он в полосатом трико на пляже Лос-Анджелеса. Вот он в обнимку с двумя тонкими, как лилии, женщинами, а рядом явно Рудольф Валентино. А вот то письмо, ради которого он полез в сундук. В день отъезда из Америки он получил его, и так нераспечатанным пролежало оно уже много-много лет. Ноэ взял конверт и перешёл улицу. Учительница сидела на кровати, словарь лежал на её пышных коленях, она внимательно читала. Ноэ сидел на стуле у железной печки. В комнате пахло свежей краской. У Ноэ кружилась голова.

Учительница читала: «Дорогой, наша маленькая тайна весит четыре килограмма, я с трудом родила его. Чудесный мальчик, как он похож на тебя и как счастлив мой муж, находя в нём сходство с собой. Он говорит, что у Юджина, так мы назвали малыша, его глаза, нос, подбородок. У него твои глаза, твой нос, твой подбородок...» На двух пожелтевших от времени листках подробно описывался некий Юджин, младенец весом четыре килограмма, сын Ноэ Гиоргадзе и женщины по имени Ширли Роуз. Она, видимо, была безумно влюблена в истинного отца Юджина, вспоминала лодку, на дне которой лежала в объятиях Ноэ.

Учительница подняла голову и улыбнулась. Она смотрела на старого человека, растерянно сидящего перед ней. Всю ночь шёл дождь. Всю ночь Ноэ сидел на балконе своего дома, ошеломлённый мыслью, которая посетила его. А что если он приходится отцом многих американских сыновей и дочерей, неизвестных ему. Он не помнил Ширли Роуз, как не помнил имена других женщин, пациенток лечебницы Коклина, где три сезона работал лодочником.

Спустя тридцать лет «тайное оружие в борьбе с бездетностью» сидел в горах Кавказа, глядел в тёмное дождливое небо и гадал, сколько детей сотворил он на том далёком «острове любви».

Председатель Котэ Лобжанидзе вызвал Ноэ и вручил путёвку: «Поедешь в Мацесту, подлечишься, государство посылает тебя!!!» Ноэ поехал в Мацесту. Соседями его по палате оказались Павел Павлович Сорока, пчеловод, четверть века проработавший на пасеке, говорящий только о пчёлах, и Исидор Гоголь, водолаз, страдающий хроническим радикулитом. Трое этих людей сдружились за месяц.

Вначале они вместе гуляли по длинным аллеям санаторного парка. Сорока, голубоглазый, в выцветшей тюбетейке, как у Максима Горького, ко всему относился с восторгом. Водолаз Гоголь был курчавоволос, молчалив. Совместные морские купания, скромные кутежи вокруг бочки вина на мацестинском базаре, сестра-массажистка Зоя, в руках которой замирали и вновь рождались Ноэ и его соседи по палате, – все эти маленькие курортные радости сблизили их настолько, что месяц назад чужие друг другу люди знали о каждом всё, что можно рассказать в долгие лунные вечера в палате после санаторного отбоя ко сну. И Сорока и Гоголь знали, что Ноэ влюблён в учительницу английского языка, что ночами, там, в Сио, он влезал на дерево и смотрел на спящую учительницу, что два раза плакал на дереве от бессилия и злости, он стар, она предпочитает ухаживания капитана артиллерии Котэ Лобжанидзе. Сорока предложил: «Похитим англичанку». Водолаз поддержал его. Весь месяц курортники только об этом и говорили. Возвращаясь в деревню, Ноэ испытывая смутную тревогу. 

«Котэ Лобжанидзе женился на английской учительнице». Эту фразу произнесла Лиза после расспросов о Мацесте, после прикладывания к уху раковины, в которой слышался глухой шум морских волн. Ноэ стоял под деревом, рука его была поднята к спелой жёлтой груше, но фраза эта заставила опустить руку, Ноэ увидел мацестинскую ванну, где он лежит голый и смотрит, как опустошается ванна.

Врач-психиатр в Кутаиси, к которому сыновья возили отца, сказал, что у него наступило резкое нарушение памяти. Два года Ноэ никого не узнавал. 

Сыновья учились в Ленинграде, Лиза ходила за отцом повсюду, так как если он уходил в лес, то мог заблудиться, не найти дороги назад. 

На следующий год в апреле месяце, полном солнца и цветения, в Сио приехал Павел Павлович Сорока со своими пчёлами. 

(О Павле Павловиче Сороке у меня отдельного рассказа не получилось. Немногое, что я о нём всё же узнал: Сорока воевал в Первую мировую войну, был ранен под Трапезундом. Во Второй мировой работал личным парикмахером маршала Будённого. Однажды по неосторожности спалил знаменитые пышные усы маршала. Гнев хозяина усов был ужасен, тот не мог появиться перед товарищем Сталиным, перед своими кавалеристами без вопросов, которые ему задавали: «Что с усами, Семён Михайлович?» Сорока попал в штрафной батальон, стал взрывником, пускал под откос поезда, взрывал мосты. После войны отошёл от бритья щёк, полюбил пчёл… Жена и дети погибли при бомбардировке Таганрога.)

Сорока приехал в Сио, нашёл Гиоргадзе, который в Мацесте не раз звал его вместе с пчёлами в гости.

– Здравствуй, Ноэ! 

– Кто ты?

Ноэ улыбался, но Сорока чувствовал, что тот не помнит его. 

Павел Павлович стал злиться.

– В конце концов, мне не Ноэ нужен, а цвет!

Сорока оглянулся: «Здесь рай для меня».

В часе ходьбы от деревни Сио построил Павел Павлович свой пчелиный городок.

Мёд шел нежнейший на вкус, гораздо качественнее, чем мёд тех мест, откуда он две недели назад тайно бежал, когда ему приказали отдать свои личные сорок ульев колхозу «Маяк революции». Загрузив грузовичок ульями, Сорока исчез. Передвигался только ночами и через неделю приехал к Ноэ, тот же его не узнал.

Месяц с лишним мучался Сорока обидой, думал о непонятном приёме, оказанном ему на грузинской земле. «Чего же в Мацесту звал в гости?»

Сорока не был человеком большой образованности, но очень любил стихи. В его «будке» лежало несколько потрёпанных книжек, изгрызенных полевыми мышами, постоянными соседями в бродяжьей жизни пчелиного пастуха. Это были стихи Пушкина, Лермонтова, Омара Хайяма, тоненькое приложение к журналу «Огонёк», «Поэты Грузии», где последние три страницы были съедены начисто. Сорока читал при керосиновой лампе. Галактиона Табидзе «Тринадцать пуль отлей мне, оружейник…».

Так жил Сорока в одиночестве до дня, когда вновь встретил Ноэ Гиоргадзе. Через овраг было переброшено бревно. Ноэ вступил на него, сделал шаг, второй, раздался треск. Ноэ полетел вниз. Совершив падение с высоты четырёх метров, Ноэ лежал на дне оврага. Сорока стоял на коленях и лил воду ему на лицо. Ноэ открыл глаза. 

– Сорока?! – удивлённо спросил он.

Утерянная память вернулась. Сорока поднял Ноэ, помог ему дойти до пасеки. Заварил лечебные травы, смазал мёдом раны на теле. Ноэ остался жить на пасеке, стал учиться у друга сложнейшей науке общения с пчёлами. Зимой родилась идея «медовой эпопеи». Она родилась случайно, когда Сорока читал сборник «Поэты Грузии». Сорока сказал:

– Я бы послал мёд Галактиону Табидзе!

Ноэ ничего не ответил. Но через несколько дней дома, в деревне, дал Павлу Павловичу газету на грузинском языке.

– Знаешь, что здесь написано?!

– Что?!

– Галактиону Табидзе справляют пятьдесят лет творческой деятельности. Поедем в Тбилиси?

– Поехали.

Большой бидон, заполненный густым душистым мёдом, они вдвоём несли к автобусу, отправляющемуся в Кутаиси. Оттуда поезд Кутаиси – Тбилиси должен был доставить их в столицу республики. Они сели в автобус.

med 5.jpg
 
Ночью выпал снег. Шофёры расчищали снег, пассажиры мёрзли в автобусе... Поезд уже давал гудок отправления, когда на перрон вбежали два старых человека, волоча бидон с мёдом. Они с трудом втащили его и свалились на скамью, дыша, как рыбы, выброшенные на берег. Было поздно, когда они позвонили в дверь Галактиона Табидзе. 

– Потерял орден Ленина! Оставляет его в залог в ресторанах, потом забывает где… А завтра же юбилей… Нашёл, лёг спать! Не очень трезв... – виновато улыбалась в дверях женщина.

– Мы принесли мёд! Возьмите! Это для него...

Когда они на кухне сливали мёд, заполняли кастрюли, банки, мимо кухонных дверей, не замечая их, прошёл Галактион. Женщина поднесла палец к губам. Ноэ и Павел Павлович застыли, прижавшись  к стене. Мёд лился с бидона на пол. Раздался шум спускаемой в туалете воды, и поэт вновь прошёл мимо них. В пролёте дверей он задержался на мгновение, похожий на белого бога – в белой ночной рубашке,  с белыми растрёпанными волосами и босыми ногами, посмотрел на мёд, стекающий густой струёй, подставил палец, облизнул его, улыбнулся и исчез...

«Мёд – для всех!» – стало девизом, стало смыслом их жизни.

Павел Павлович Сорока и Ноэ Гиоргадзе, сидя на ступеньках деревянного сарайчика, писали трактат о мёде. Вот его первые строки:

«Летают пчёлы. Они собирают нектар цветов. Делают мёд. Мёд прекрасен. Прекрасное нельзя продавать. Нельзя продавать радугу в небе, нельзя продавать шум дождя, нельзя продавать свет луны, нельзя продавать жужжание пчёл, нельзя продавать мёд. Прекрасное нельзя продавать, а нужно дарить. Человек страдает бессонницей. У него болит живот, у него устало сердце – мёд облегчает страдания человека...»

Они не дописали трактат. Им проще было залить бидоны мёдом, готовясь к новому путешествию…

(Всё это было рассказано внештатному корреспонденту газеты «Молодой сталинец» летним днём на железнодорожной станции «Мцхета». Я слушал и записывал. Подошла красивая рыжеволосая женщина старше меня лет на десять. Звали её Лиза. Дочь Ноэ посидела с нами. Ушла. Я, обалделый от рыжей красоты, пошёл за ней, сказав Ноэ и Павлу Павловичу: «Провожу и вернусь». Она уехала в Амбролаури. Когда я вернулся, их уже не было. Не было и блокнота. Два года спустя в редакцию газеты, переименованной в «Молодёжь Грузии», пришла Лиза Гиоргадзе с блокнотом и улыбкой: «Я воровка. Украла ваш блокнот. Вы всё писали и писали, не обращая на меня внимания». Лиза и досказала мне историю двух пасечников.) 

Не хочу утруждать вас описанием их встреч с людьми, кому предназначался мёд. В этом списке есть имена, которые знал мир, – кинорежиссёр Резо Чхеидзе, индийский актёр Радж Капур, китайский полководец Чжу Дэ; есть и неизвестные имена – кассирша тбилисского оперного театра Чулкова Лидия Николаевна, таксист Иллиопуло Одиссей Эсхилович, который возил их не раз из Кутаиси в Сио. Выдающегося философа, постоянно изгоняемого с разных служб, Мераба Мамардашвили, которым зачитывалась вся Грузия, вся Россия, они встретили в толпе ожидающих троллейбус. Философ не подал виду, что удивлён словами людей, подошедших к нему. Особое чутьё подсказало не садиться в троллейбус, а пригласить странных мужчин в дом. 

– В наше время многие забираются в свою скорлупу и живут в ней. А вы идёте к людям, несёте им мёд. Вам это доставляет удовольствие? 

– Да! – односложно ответил Сорока.

Мамардашвили говорил по-русски из уважения к русскому гостю.

– Скажите, Сорока, а сколько килограмм мёда в этом бидоне?

– Сорок литров.

– Это около… (Философ посчитал в уме.) трёхсот рублей. На сегодняшний день огромные деньги!

Мамардашвили уже понял, что люди эти не фрики, не сумасшедшие... Но форма, какой они выражают своё отношение к миру, необычна. Может, объяснить её можно тем, что живут они на пасеке, в горах, а не в перенаселённом городе, что их окружают не люди, а пчёлы. Дела, которыми они заняты, просты и ясны. Нет у них неврозов, они не участвуют в непрерывном беге к успеху, который превращается в «манию преследования». Они не думают о том, что жизнь их недооценила, отодвинула в тень... Преисполненные доброты к миру, они нашли простую форму, как выразить эту доброту, – разлить её по миру мёдом.

Философ понимал, что картина, которую он нарисовал, была простой до чрезвычайности. А может, перед ним монахи, которые после бурных лет, полных терзаний и надежд, разочаровались в жизни. И бидон мёда есть их последняя попытка примирения с миром, последнее доказательство своей любви. Если это не так, то зачем пускать на ветер столько рублей?

Мераб Мамардашвили провёл с гостями весь день за столом, разливая им и себе молодое кахетинское вино.

На следующий год произошёл ряд событий. Разболелся Сорока. Лиза, долго не принимавшая ничьих ухаживаний, вышла замуж за киномеханика из Амбролаури. Свадьба прошла весело. Лиза переехала к мужу. Ввиду болезни Сороки пчёл с пасеки перевезли во двор дома Ноэ. Несколько раз Ноэ и Сорока ездили в Амбролаури. 

Вечерами они ходили смотреть фильмы, зять усаживал их в ложу. Из этой ложи Ноэ увидел человека, который чрезвычайно его заинтересовал. Человек был американским сенатором. Появился он на экране в очередном номере республиканской кинохроники. Сенатор вместе с другими сенаторами приехал в Грузию на какое-то американо-советское мероприятие.

Диктор назвал его Юджином Уинчестером. Был он высок, смугл, черноволос. В кратком интервью он сказал, что с детства слышал о прекрасной Грузии, что его мать знала наизусть строки из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» и научила его нескольким грузинским фразам. Сенатор Уинчестер уморительно смешно проговорил ряд труднопроизносимых гортанных слов «лягушка квакает в болоте». Далее делегация сенаторов оказалась в кахетинском селе на сборе винограда. 

Сенатор Юджин Уинчестер, мужественно выпил до дна большой рог вина. Стол был накрыт прямо в винограднике. Сенатор Уинчестер пустился в танец с крестьянской девушкой. Движения танцующего были порывисты и точны, словно он всю жизнь танцевал этот грузинский танец. К сожалению, эпизод хроники был очень краток, но Ноэ узнал этот блеск горящих глаз. Таким был когда-то он сам. 

Кинохроника кончилась. Ноэ не стал смотреть фильм, вышел в ночной Амбролаури, взволнованно стал бродить по улочкам городка. Потом вернулся к кинотеатру. Сеанс закончился. Зять-киномеханик вышел из будки. Ноэ попросил его ещё раз показать хронику. Зять зарядил аппарат. 

– Смотри и, если что заметишь, скажи! – загадочно шепнул Ноэ Сороке.

Десять минут пробежали быстро. Зажёгся свет.

– Я ничего не заметил! – честно сказал Павел Павлович.

Ноэ расстроился. И тут Сороку осенило.

– А-а-а! Ты же говорил мне о своих американских детях. Этот сенатор Юджин Уинчестер, «лягушка квакает в болоте»...

Сорока неумело повторил по-грузински языколомку.

– Да-да-да. Он очень похож...

Зять, будучи человеком любезным, предложил: 

– Я вырежу кусочек плёнки с этим сенатором и дам вам... Он так и сделал. Когда Ноэ и Павел Павлович вернулись в деревню Сио, они вынули из сундучка старые фотографии. Вооружившись увеличительным стеклом, сравнивали молодого Ноэ с сенатором Юджином Уинчестером. Нос тот же, глаза те же, подбородок. В пожелтевших листках письма Ширли Роуз они разобрали имя младенца – Юджин.

med 3.jpg

Сын Ноэ Михаил, приехавший из Ленинграда, услышав историю с «братом Юджином», был недоволен желанием отца написать письмо сенатору и узнать, является ли он сыном Ширли Роуз. Михаил привёл доводы против этого письма, которые звучали в его устах убедительно:

– Папа, он сенатор! А сенатор должен иметь безупречную репутацию, у него множество политических конкурентов, которые только и ищут повода скинуть его с сенаторского кресла. А ты своим письмом даёшь им этот повод: сенатору Юджину Уинчестеру пишет из далёкой Грузии бывший лодочник, который катал его мамочку за девять месяцев до рождения сенатора... Ха-ха-ха...

– Но я же не буду об этом писать!

– Узнается! Нужен только повод! Ты спрашиваешь Юджина Уинчестера, сын ли он Ширли Роуз, а если он сын, то привет ей от давнего знакомого... Всё просто и безобидно. Вот тут-то и выясняется, что привет от лодочника, который завалил мамочку в кусты и отодрал её на славу. Так родился сенатор! Глядишь, будущий президент США!!!

– Замолчи!

– Своё я сказал! Поверь мне, оставь в покое американского детишку!

Михаил уехал. Ноэ и Сорока сидели по ночам на балконе дома. На столе стояла бутыль вина. Пил обычно один Ноэ. Сорока, больной, накрывшись шалью, сидел рядом и слушал Ноэ. 

– Мешать политической карьере Юджина я не хочу. Пусть он там, в Америке, продвигается вверх по лестнице.

Ноэ изобразил пальцами это движение вверх.

– Сегодня он сенатор и, как говорит Михо, завтра президент! Будет хорошим президентом, изберут на второй срок. Но если он задурит, если устроит какую-нибудь взрывоопасную ситуацию, клянусь: сдеру с него штаны и ремнём! (Видно, что Ноэ пьян.) Завопит благим матом! 

– Перестань пить! Хватит!

Ноэ бил по столу, изображая, как лупцует будущего президента Соединённых Штатов Америки! Сорока встал, убрал бутыль на кухню. Когда он вернулся, Ноэ спал, уронив голову на стол. 

Утром они решили послать Юджину мёд. Без письма. Просто бочонок мёда в сенат, подарок из Грузии. 

– Международная? – спросили на почте. – Родственникам?

– Да, родственникам.

Им выписали квитанцию. Неизвестно, какими путями добирался бочонок с мёдом до Америки, какие таможни, какие границы пересекал он, но через полгода в деревню Сио пришло письмо от Юджина Уинчестера. Вот выдержки из этого письма:

«Уважаемый господин Ноэ Гиоргадзе! Позвольте поблагодарить вас за чрезвычайно вкусный мёд, который вы прислали мне! Вместе со мной благодарят вас мои дети (идёт перечисление шести детских имён), благодарит вас также моя жена (имя жены) и моя мать Патриция Паркер, которая, когда я назвал от кого мёд, тут же вспомнила вас! Мама считает вас своим давним другом!»

– Патриция Паркер!!! – в два голоса произнесли Ноэ и Сорока.

Значит, Юджин сын не Ширли Роуз, а некой Патриции Паркер! 

Письмо им читала сестра киномеханика, студентка тбилисского института иностранных языков, она делала множество ошибок, но общий смысл был понятен. 

В конце письма приписка другим почерком: «Ноэ, мне 77 лет, но я помню всё, как будто это происходило сегодня перед завтраком. Патриция Паркер».

Ноэ молчал весь день. Думал. Во время захода солнца Ноэ произнёс, ни к кому не обращаясь:

– Что же я такого натворил в Америке? Сколько там моих Юджинов? 

Потух последний отблеск заката. Ноэ побрёл к своей холодной постели. Он остановился около старых фотографий, разбросанных на комоде, вновь посмотрел на себя молодого с закрученными вверх усами и захохотал. В июне умер Павел Павлович Сорока. Умер он в телефонной будке переговорного пункта города Армавир. Его предсмертное дыхание слышал Ноэ на расстоянии семисот километров, держа у уха телефонную трубку на переговорном пункте в Кутаиси. Сорока уехал в Краснодарский край навестить родственников. Смерть настигла Сороку в момент, когда он говорил Ноэ, что ему тут хорошо, что племянница Соня родила близнецов.

– Оставайся, Павел!

Ноэ было грустно, что уехал последний друг...

– Ноэ, вышли мне пальто и...

В телефонной трубке наступила пауза, потом раздался глухой звук ударившейся обо что-то трубки...

– Павел! Что и…?!

Никто не отвечал. На другом конце провода были слышны чьи-то неясные голоса. И неожиданно ровный голос телефонистки:

– Разговор окончен.

Резкий щелчок и протяжное «ту-ту-ту». 

На другой день пришла телеграмма: «Дядя Павел скончался. Соня». 

Мода есть на всё, даже на рисование больших в человеческий рост портретов усопших родственников. Все свои сбережения (600 рублей) отдал Ноэ художнику, а тот, не имея фотографии Павла Павловича, лишь по устному портрету нарисовал на клеёнке мужчину с лицом, очень похожим на Павла Павловича, – так казалось Ноэ, и это подтвердили Лиза и муж её, киномеханик. Над головой Сороки кружились пчёлы, у ног росли цветы.

«Дорогой брат Павел» было написано бронзовыми грузинскими буквами.

Началась зима. Сперва шли дожди, потом выпал снег. Портрет Павла Павловича Сороки, прибитый к балкону дома Ноэ, яркими цветами напоминал о лете. Краски постепенно поблёкли. Ноэ ходил в пальто, на плечах была накинута шаль. Странное желание – купить дубовый гроб – он осуществил, держал в чулане. Куры облюбовали гроб для носки яиц. Ноэ вначале сгонял их, потом махнул рукой и позволил даже высиживать в нём цыплят. Лиза ухаживала за отцом. Приехали сыновья Антон и Михаил. Антон вернулся из Средней Азии с большими деньгами, с машиной. Жил и работал в Тбилиси, купил целый этаж дома. 

Ноэ стал вести себя неразумно, шептался с пчёлами, вынес гроб из чулана и тщательно помыл его.

– Он сошёл с ума здесь в одиночестве! Надо увезти его в Тбилиси! – решительно сказал Антон.

Ноэ не хотел слышать об отъезде, он заперся ото всех, на стук не отзывался. Волокли отца к машине силой. Он молчал всю дорогу, молчал в Тбилиси, в доме Антона, куда его поселили. Он облюбовал балкон, выгнать его оттуда было невозможно. Антон запер двери на балкон. Ноэ разбил дверное стекло будильником. Как ни уговаривал Антон отца, объясняя, что дом этот его дом, что вот его комната, вот его постель, Ноэ не уходил со своего места ни днём, ни ночью. В квартире сына по субботам собиралась компания в пять-десять человек играть в нарды. Это были соседи Антона, друзья по бизнесу. Вечера проходили шумно.

Стучали кости, игроки обыгрывали друг друга – ссорились, мирились за столом, накрытым щедрой рукой хозяина. Первое время все здоровались с Ноэ, но потом, свыкнувшись с его неподвижностью, перестали обращать на него внимания, как на вынесенный на балкон пустой бочонок вина, старую люстру, бесплодный куст лимонного дерева. После обильного ночного пиршества у соседа, директора тбилисской бойни Матвея Мартыновича Пуго скоплялись в желудке газы. Он выходил на балкон, тужился и громко, бесстыдно освобождался от газов, весело подмигивал при этом старому человеку.

В первый день мая расцвело дерево перед балконом Ноэ. Прилетели пчёлы. Старый человек закрыл глаза. Закрыл их навсегда.

Из открытого рта старого человека вылетела пчела, пожужжала над ничего уже не слышавшим ухом Ноэ и поднялась ввысь. Вот окно квартиры директора бойни, пчела влетела в окно, подлетела к спящему Пуго. Ошалев от укуса, директор бойни вскочил, с визгом погнался за пчелой, голый выбежал на балкон и увидел Ноэ. Тот сидел, морщины его лица розовели в утренних лучах солнца. Пчела летела вверх, её манили цветущие склоны горы Мтацминды, за ними Икалто, далее леса Бетани. Пчела летела к медоносным цветам...

P. S. Я начал свою историю встречей Бориса Пастернака с Ноэ Гиоргадзе и Павлом Сорокой на шоссейной дороге у города Гори. Обрадовавшись подарку – трёхлитровой банке мёда, Пастернак поехал дальше, повторяя: «”Мы не берём денег за мёд”… Странные люди…» Ноэ и Сорока продолжили путь в деревню Сио на попутных машинах… Закончить «Трактат о мёде», они не смогли, он у них не получился… Почему я вспомнил этих людей, таких далёких от сегодняшней жизни, сегодняшних проблем? Вряд ли они могут быть кому-то примером. Но стать после жизни пчелой очень бы хотелось…

иллюстрации: Оксана Григорьянц

Похожие публикации

  • Много желтых ботинок
    Много желтых ботинок
    Мы снимали финальный эпизод фильма «1001 рецепт влюблённого повара», смерть героя. Пока ставили осветительные приборы, Пьер Ришар веселил всех очередной смешной историей, мы хохотали... И тут раздалась команда: «Внимание! Мотор! Камера!» Непонятно, как ему это удаётся?! Пьер стал играть смерть героя, плакали все, даже шофёр «Лихтвагена», даже гримёрша Эльза, которая постоянно сбегала к возлюбленному... и где-то рядом выла совсем по другому поводу
  • Одиссея шантрапы
    Одиссея шантрапы
    Кино – это аргентинское танго с Диной Дурбин, которая прижимает к себе бутылку «Хванчкары», –  мечталось Ираклию Квирикадзе. Но реальность оказалась совсем другой

  • Два чучела, идём и хохочем
    Два чучела, идём и хохочем
    Ираклий Квирикадзе – о Никите Михалкове, о чём вы не знаете и чего он сам не знает или не помнит…