Всё, что вы прочтёте, – вымысел. Жизнь Владимира Маяковского, Лили Брик, Осипа Брика не является в этом рассказе точной копией того, что канонизировано в хрониках, в мемуарах, в литературоведении… Правду ищите там
Если честно, жизнеописание треугольника Маяковский + Брик + Брик далось мне чрезвычайно трудно. Мысли мои по поводу каждого из них (особенно мужа и жены Бриков) как-то не определились при чтении несметного количества литературных хроник – я утонул… Мои утонувшие мысли там, на дне, по сей день прыгают, кувыркаются, хихикают, корчат рожи. И не только вам, но и мне ничего не понятно: ху из ху?
На дворе зима 2019 года. За окном идёт снег – густой, тяжёлый. Я вижу каток 20-х годов XX века, и двое из троих моих героев не очень умело, но энергично скользят на коньках-снегурках.
Мужчина – Владимир Маяковский, высокий, под два метра. Женщина – Лиля Брик, тонкая, хрупкая, на голове белая вязаная шапочка с длинными ушами зайчонка. Под бравурную музыку военного оркестра они скользят, взявшись крест-накрест за руки. На трибунах Ося Брик – муж Лили. Он в круглых очках-велосипедах. Поднимает голову, видит конькобежцев и что-то кричит им. В грохоте труб слышно – что-то вроде…
– Володя, сегодня в пять в радиотеатре выступление! Не забудь!
Владимир и Лиля не слышат Осю. Владимир шепчет:
– Люблю, детик… Люблю страшно…
Повторяет многократно: «Люблю страшно», «Люблю, детик», «Люблю страшно». Скрипят снегурки. На каток выехал Ося Брик. Военный оркестр исполняет вальс композитора Золотоносова. Между валторной и фаготом стоят два работника ОГПУ – Арсений Блюмкин и Казимир Таранцев. Они не дуют в трубы, они смотрят на танцующих. Блюмкин, старший по званию, говорит в ухо Таранцеву:
– Надо быть чистоплотным, чтобы твоя внешность располагала к тебе клиентов и давала возможность вынудить из них всё необходимое…
– Вынудить? Или выудить?
– Я говорю как написано в инструкции… И постоянно помни приёмы иезуитов. Они не шумели на всю площадь о своей работе, а были скрытными людьми, обо всём знали и умели действовать… Вот ты вчера разговаривал с Маяковским…
– Я вчера с ним в карты играл… Во время игры он не разговаривает, поёт оперные арии…
…На катке пусто. Кажется, что на всей планете никого нет, кроме Владимира, Лили, Оси и оркестра духовых инструментов при ОГПУ, который вскоре станет оркестром имени Феликса Эдмундовича Дзержинского, а чуть позже будет расстрелян в полном составе. Начнут с флейты, а последним расстреляют большой барабан.
– Грешит…
– Кто?
– Маяковский…
– С Лилей Брик грешит при живом муже…
– Не о Лиле сейчас речь…
Воздушный шар с надписью «Старое и новое» на парусиновом пузе медленно взлетает в воздух. Эйзенштейн так и не сел в корзину. Не сел и Ося. А смелый Маяковский и смелая Лиля весело машут руками толпе и оркестрантам. На Тушинском поле все, кроме Блюмкина и Таранцева, задрали головы вверх. Блюмкин поясняет:
– Он грешит с Великой Русской Литературой… Мнит себя чёрт знает кем! Это страшная болезнь, Казимир. Жить ради своей славы! Таких людей немного, но они всё же есть… Великие паразиты!
– Пока есть!
– И наша задача какая?
– Уменьшить их число.
Отважные воздухоплаватели высоко поднялись над Тушинским полем. Из серых туч выглянуло солнце, озолотило парусину. И две фигуры – бритоголового гиганта в костюме, галстуке-бабочке и смеющуюся женщину, в глазах которой озорство и полное отсутствие страха высоты. Маяковский, сложив ладоши рупором, кричит вниз:
– Хорошо!
Внизу, на поле, Ося Брик тоже сложил ладоши в рупор:
– Не слышно! Кричи во весь голос!
– Кричу! Здесь хорошо!
От автора: Свет настольной лампы освещает мой стол, заваленный книгами о Маяковском. Это: «Тайна гибели Владимира Маяковского», «Пристрастные рассказы» Лили Брик, «Распечатанная бутылка», «Лиля Брик – Эльза Триоле. Неизданная переписка», «Фрагменты из воспоминаний футуриста», «Загадка и магия Лили Брик», Собрание сочинений Владимира Маяковского…
Прочтя эти тома, я, словно забыв их содержание, пишу не «про это», а о другом… Мне кажется, что я что-то понял…
Об их треугольнике знали все. Даже Иосиф Виссарионович Сталин интересовался, что это за любовь втроём? Ему не нравилось, что Маяковский написал поэму «Владимир Ильич Ленин» и никак не напишет «Иосиф Виссарионович Сталин». Он позвал однажды Маяковского. Они говорили на грузинском, пели на грузинском. В то лето они встретились в Гаграх на даче Сталина. Маяковский работал водолазом, охранял купания вождя.
Водолаз стоит на дне Чёрного моря. На нём тяжёлый водолазный костюм. Пузырьки воздуха взвиваются над скафандром. Водолаз смотрит вверх, где по морю плывёт человек. Видны длинные трусы, живот, ноги. Иногда появляются подбородок и усы. Это плывёт Сталин. Глаза водолаза (как вы догадались, это Маяковский) неотрывно смотрят на купающегося вождя. Вот усы и живот проплыли над скафандром. Забыв о всех инструкциях, водолаз оттолкнулся от дна и всплыл на поверхность моря, снял скафандр и поздоровался:
– Дила мшвидобиса, беладо! (Доброе утро, вождь!)
Сталин прервал плавание и удивлённо уставился на всплывшего со дна человека:
– Ты кто?
– Поэт Маяковский.
– Тот самый?
Владимир утвердительно кивнул головой. Сталин улыбнулся.
– Хорошие революционные стихи пишешь. «Выньте, гулящие, руки из брюк – берите камень, нож или бомбу…» (Смеётся.) Помню…
Поэту лестно слышать из уст пышноусого пловца свои стихи. Сталин перешёл на грузинский.
– Ты, я слышал, много ездишь по Западу. Он заразен. Оттуда взял моду на любовь втроём? Одна жена, два мужа. Как их… (Вспоминает.) Брик… Брик он, она в девичестве Коган… Евреи.
– Я искренне люблю и её, и его…
– И его?!
– Нет… Совсем не то, что вы подумали… Это не объяснишь… Я…
– Ты замечательный поэт. Думаю, наилучший. Этим многое прощается… Заходи в гости. Попьём красного вина. Петь умеешь?
– В детстве пел.
– Приходи. Попоём. Расскажешь, кто такая твоя Лиля… Её муж Ося… Я не понимаю… Объяснишь… Я же любопытный очень.
На мраморной веранде сталинской дачи за столом сидят Сталин и поэт-водолаз Владимир Маяковский. Они поют в два голоса. На столе графин вина, скромная закуска. Кончив пить, Сталин спрашивает:
– Володя, сколько тебе лет?
– Тридцать три.
– Возраст Христа… (Смеётся.) «В белом венчике из роз…»
– Любите поэзию, Иосиф Виссарионович?
– Я сам поэт…
Вождь потянулся к графину с вином. В полумраке, в кустах, зашевелился человек, видимо, виночерпий, хотел подойти разлить вино по стаканам, Сталин остановил его жестом. Сам разлил.
– Я маленький поэт. А ты… Гигант! Зачем Маяковскому быть водолазом?..
– Мне интересно всё в жизни, Иосиф Виссарионович…
– Знаешь, я завидую и даже ревную…
– К кому?
– К Ленину.
– Завидуете?
– Ты обессмертил его в своей поэме…
Сталин поднял стакан, улыбнулся.
– За тебя.
Выпив стакан, встал, подошёл к мраморным колоннам, прислонился, стал набивать табаком кабардинскую трубку. Закурил.
Обещай, что напишешь поэму «Иосиф Виссарионович Сталин».
В густых зарослях рододендрона идут Сталин и Маяковский. Оба нетрезвые. Сталин тихо мурлычет:
– Значит, напишешь?
– Да, Иосиф Виссарионович.
Неожиданно Маяковский стал чихать.
– Легко простужаешься? Такой большой на вид, сильный и не закалённый…
– Простуда и грипп – мои враги.
– И что за отношения у тебя с этими Бриками? Одна кровать на троих? (Пьяный смешок.)
– Иосиф Виссарионович… Если были бы не вы… (Видно, как Маяковский оскорблён.) Как можно такое подумать? У меня жизни нет без этой женщины!
– Хочешь на дуэль меня вызвать?
– Были бы времена Пушкина, Лермонтова, вызвал бы, Иосиф Виссарионович…
Сталин выдержал долгую паузу, потом отошёл к кусту, отвернулся, стал лить струю.
Трагикомичность этой сцены усиливает одна деталь. В гуще куста угадывается силуэт охранника (они сидят почти под каждым кустом).
На щёку молодого работника ОГПУ льётся сверкающая в лунном свете струя. Охранник молчит, не шевелится, не выдаёт своего присутствия. А в глазах даже некое восхищение…
Продолжая своё дело, Сталин оборачивается головой к Маяковскому:
– Ты интересен мне как поэт! Певец революции! И только… Вся эта шумиха вокруг твоей личной жизни, все эти сплетни, любопытство по поводу чужих постелей не стоят того, чтобы тратить на это время… Вне поэзии поэта Маяковского для меня не существует… Понял? Поэтому прости за лишние вопросы…
Улыбнулся Маяковскому.
– Но всё-таки. Она еврейка. Он еврей. У еврейки муж от Бога! Почему она не разлучилась с Осипом, если полюбила тебя? Боюсь, что Осип – её единственная любовь, и в вашем треугольнике ты – проигравший. Не кипятитесь! Послушай в чём-то более опытного…
Маяковский, Лиля, стоит Борис Пастернак и Сергей Эйзенштейн. 1924 год
Владимир Маяковский о чём-то ругается с Лилей, но тихо, почти что шёпотом, произносит:
– Ты не поэтому говоришь «нет»…
– А почему?
– Твой отказ имеет имя?
– Не поняла.
– Яков Израилевич… Он же композитор Золотоносов…
– Володя, ты ревнуешь?
– Почтальоны приносят в день по пять-семь писем. Я их спрашиваю: от кого? От Золотоносова. Кому? Лиле Брик!
– Володенька, я их не читаю. Мне не нравится его музыка. Мне не нравятся наглые красавчики!.. Но он подлавливает меня всюду… Я ему должна двести тридцать рублей…
В густом дыме от чугунной печки Маяковский бросает кисть, снимает с гвоздя пальто. Он счастливо улыбается:
– Тебе не нравятся красавчики… Я в «Селект», он там играет в бильярд…
– Володя, не ходи. Золотоносов играет лучше тебя. В его кулаках по двести килограмм…
Маяковский удивлённо смотрит на Лилю.
– По двести килограмм?
– Так он сказал.
Рисующий рядом художник Паладио объяснил:
– Есть измеритель силы удара. Если ударит Золотоносов, сила удара будет равна двухсоткилограммовой гире…
Маяковский посмотрел на свои кулаки, измазанные краской.
Неподалёку от плакатной мастерской РОСТА, на Большой Лубянке, стоит гостиница «Селект». Хозяева здесь – работники ОГПУ. Дружба людей искусства с органами зародилась в этой бильярдной. Маяковский порывисто, зло шагает ко входу в «Селект». Идёт снег. Владимир кричит:
– У него двести килограмм, у меня тонна!
Со всего размаху Маяковский бьёт Золотоносова – композитора, известного московского бретёра, друга Горького и прочее… Золотоносов высок, крупен, похож на английского лорда, увлекающегося греблей и гирями. Но от резкого удара Маяковского не удерживается на ногах.
Несколько посетителей бильярдной оценили удар Маяковского. Тот, отвернувшись от поверженного, взял у кого-то кий и направился к бильярдному столу.
Золотоносов, чья музыка «льётся» из репродуктора, подошёл к Маяковскому:
– Это не по правилам.
– А по каким правилам посылать любовные послания женщине, которая предупреждала, что не хочет читать твои письма, слушать твою музыку?
Стоящие в бильярдной игроки застыли, предвкушая бурю.
Двое верзил (позволим так себе назвать поэта и композитора) стояли друг против друга, не спешили, словно слушали музыку из репродуктора.
– Я оплачу её долг. – Маяковский вынул бумажник.
– Для этого Брики тебя и держат…
Маяковский вернул бумажник в карман и неожиданно вновь размахнулся. Но «лорд, увлекающийся греблей и гирями», на этот раз ловко увернулся и сам нанёс удар.
Кулаки его, один за другим, вбивались в живот Маяковского, в скулу…
Бильярдисты не очень-то старались разнять дерущихся. Композитор пустил в ход ноги… Маяковский согнулся, потом упал…
В это время в дверях бильярдной появилась Лиля, увидела, как Золотоносов орудует ногами, избивая лежащего на полу великого поэта. Лиля оглядела бильярдный зал, подбежала к рабочему шкафчику маркера, схватила гипсовый бюст Ленина. Несмотря на его тяжесть, подняла и… опустила на голову Золотоносова. Ленинский бюст разлетелся на кусочки. Бильярдисты округлили глаза от ужаса. Совершенно не заботясь о впечатлении, произведённом на огэпэушников этим актом вандализма, и сама не впечатлившись фонтаном крови, хлынувшей из разбитой композиторской головы, Лиля Брик подняла на ноги своего верзилу и с ним, шатающимся, покинула бильярдную гостиницы «Селект».
На отдыхе в Крыму. 1926 год
Компания коммунистических футуристов пьёт чай. На столе варенье, фаянсовая ваза с маринованным виноградом, засахаренные грибы. Что Лиля умеет, так это угощать гостей. Доставлять им радости, особо гастрономические. Даже в голодную пору, когда революционный смерч смёл все «вкусности» прошлого.
Владимир смотрит чуть выше голов друзей и читает свои стихи, посвящённые одному (одной) из присутствующих.
И в пролёт не брошусь,
И не выпью яда,
И курок не смогу над виском нажать.
Надо мною, кроме твоего взгляда,
Не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь, что тебя короновал,
Что душу цветущую любовью выжег,
И суетных дней взметённый карнавал
Растреплет страницы моих книжек…
Вошёл Шкловский, в чёрном кителе, невысокого роста, бритоголовый, невесёлый. Видно, что-то произошло – Шкловский не похож на себя.
Дай хоть
Последней нежностью выстелить
Твой уходящий шаг…
Владимир без паузы спрашивает Шкловского:
– Что-то случилось?
– От двоих слышал, ещё и в аптеке, что у Маяковского сифилис… в последней стадии.
Маяковский расхохотался. Лиля подскочила и превратилась в дикую кошку.
– Кто сказал?!
– Но…
– Не «но», а от кого слышал?
– От Корнея. Горький вроде бы слышал от врача, который лечит Володю.
– Так сказал Горький?!
– Так сказал Горький…
Маяковский декламирует:
Слава, слава, слава героям!!!
Впрочем,
Им довольно воздали дани.
Теперь
Поговорим
О дряни.
Лиля повернулась к Шкловскому:
– Пойдём к Горькому, поговорим с ним о дряни – что за врач… Потребую объяснений…
Просторный кабинет. Письменный стол завален рукописями. Худой, вытянутый вверх Горький отрицает приписываемые ему слова.
Напротив него сидит Лиля – одна:
– Быть такого не может! Впервые слышу!
– Александр Максимович…
– Алексей, Лилечка, Алексей Максимович.
– Алексей Максимович, вы видите, как я взволнована, что даже ваше имя перепутала… Эта нечистоплотная сплетня коснулась дорогого мне имени… Я уверена, вы что-то знаете…
– Впервые слышу… Сифилис? Кто вам сказал обо мне?
– Я позову…
– Кого?
– Сейчас, Алексей Максимович…
Лиля встала, вышла. Оставшись один, Горький занервничал. Подошёл к окну, потом к зеркалу. Вошла Лиля, за ней вкатился робкий Виктор Шкловский. Лиля повернулась к Шкловскому:
– Виктор, повторите, пожалуйста, ваш вчерашний разговор с Алексеем Максимовичем…
Шкловский посмотрел на фарфоровую чашку, в которой остывал горячий шоколад, и, не отрывая глаз от чашки, заговорил:
– Алексей Максимович, вчера вы сказали, что Маяковский обесчестил Соню Шамардину (улыбнулся не к месту) и заразил её сифилисом… Подцепил он его у…
Наклонив стриженую голову к левому плечу, Горький слушал Шкловского и смотрел на ту же чашку с остывающим горячим шоколадом. Неожиданно прервал Шкловского:
– Что за фраза «подцепил он его»?
– Он – Маяковский, его – сифилис. Что не так?
– Продолжай, «подцепил он его»…
– Стало быть, постыдную эту болезнь у жриц свободной любви…
Шкловский замолчал. Горький барабанил пальцем по столу. Лиля смотрела на Горького и яростно улыбалась. Тот после долгой паузы сказал, ни на кого не глядя:
– Не знаю, не знаю, мне сказал это очень серьёзный человек… Я вам узнаю его адрес. (Неожиданно взорвался.) А кто вы такая, что принимаете столь деятельное участие в выяснении интимнейших деталей Владимира Маяковского? Жена, мать, сестра?
Лиля с той же улыбкой отвечает:
– Друг, товарищ, жена!
– А Осипу Максимовичу Брику кем приходитесь?
– Жена!
От автора: Чуть запоздало хочу сказать, почему я пишу этот рассказ о Владимире Владимировиче Маяковском.
В 1964 году, поступив во Всесоюзный государственный институт кинематографии, я с друзьями по воскресеньям ходил в ресторан «Арагви» есть хаши. Сюда со всей Москвы съезжались хашисты. В их составе были поэты, художники-нонконформисты, секретари райкомов партии, воры в законе, спортсмены-ватерполисты, профессора медицины, я – режиссёр-первокурсник ВГИКа. Хаши, горячий бульон с коровьими потрохами, сказочное блюдо Востока, принято есть (пить) по утрам. Веками узаконенный ритуал утреннего хаши объяснялся тем, что ты всю ночь кутишь, а утром рано опохмеляешься. Хашисты – очень разношерстное войско. Из психиатрической больницы имени Ганнушкина в «Арагви» сбегал Хухунашвили Бесарион, грузинский еврей и великий математик, который лишился рассудка, решая какую-то веками неразрешимую математическую задачу. Хашистами были Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, знаменитый Амиран Думбадзе, кулачный боец. Все эти люди сидели плечом к плечу и ели горячий бульон, полный толчёного чеснока. К хаши принято пить не вино (не дай бог!), а водку. Была улыбчивая официантка Лиза Крыжовникова. Все её звали Лиза, Лизуля, несмотря на её немолодой возраст. Пятьдесят два года. Пышные губы, сильные плечи, дейнековской спортсменки фигура. Постоянно весёлые глаза. Мне было двадцать пять лет. Я влюбился в неё. Друзья по ВГИКу не понимали меня, когда я ездил на станцию Ухтомская к официантке Лизе. Я говорил, что между нами ничего не было, кроме чтения стихов Владимира Владимировича Маяковского, которого и я, и она боготворили. Странно, что душа общества воскресных хашистов Евгений Евтушенко не знал о любви Лизы Крыжовниковой к Владимиру Маяковскому. Он сам не раз с азартом декламировал за столом «Облако в штанах», Лиза исполняла все его заказы, но ни разу не признавалась ему в прекрасной болезни – «маяковскофилии».
На втором курсе я чуть остыл к ресторану «Арагви», к хаши и, должен сознаться, к великому пролетарскому поэту Владимиру Владимировичу Маяковскому. Стал снимать первый короткометражный фильм, влюбился в племянницу моего сокурсника Рустама Хамдамова Ларису, перестал ездить в Ухтомское. Неожиданно зимой в общежитие ВГИКа пришла на моё имя почтовая бандероль от Лизы Степановны Крыжовниковой. На листке бумаги Лизиной рукой была написана цитата Альберта Эйнштейна: «Самое прекрасное, что нам доводится испытывать, – это таинственное. Таинственное – источник всего искусства и науки». Дальше письмо: «Ираклий, это история моей жизни, я её написала как пьесу. Может, снимешь кино? Крыжовникова Лиза, официантка из ресторана «Арагви». Я удивился и почему-то обрадовался. В своей 416-й комнате, отгороженный шкафом от моих товарищей, мексиканцев Серхио Ольховича и Гонсало Мартинеса, я стал читать пьесу официантки Крыжовниковой. Начиналась она с семнадцатой страницы, что было странно.
«14 апреля 1930 года. Утро выдалось дождливым. Выстрел был негромким. Его никто не услышал, кроме Норы Полонской, спускавшейся по лестнице и шептавшей монолог из пьесы, который она выучила для первой репетиции во МХАТе. Услышав выстрел, Нора стремительно взбежала по лестнице, толкнула дверь и ворвалась в комнату Владимира Маяковского. Ещё не рассеялось облако дыма от выстрела. Поэт лежал на полу, раскинув руки. Глаза были открыты, он смотрел на Нору и силился приподнять голову, что-то сказать ей… Но не смог. Голова упала, лицо побледнело, в глазах исчезло всякое выражение.
В парковом тире Лиза Крыжовникова, восемнадцатилетняя, только что закончившая школу девушка, стреляет из ружья по жестяным уткам. Рядом с ней стоит лейтенант ОГПУ Казимир Таранцев. В это утро они познакомились. Таранцев смотрит, как от выстрелов Лизы Крыжовниковой падают жестяные утки. В репродукторе слышна бравурная музыка композитора Золотоносова. Лейтенант улыбается:
– Лиза, у тебя глаз-алмаз, и вообще ты чудо!
Лиза улыбается лейтенанту. В репродукторе прервалась музыка, и мужской голос сообщил:
– Сегодня в своём доме на Лубянском проезде выстрелом из пистолета застрелил себя великий пролетарский поэт Владимир Владимирович Маяковский. Был ли это случайный выстрел или самоубийство, следствие устанавливает…
Репродуктор продолжает говорить, но его не слышно из-за крика Лизы Крыжовниковой. Она бросила духовое ружьё в ноги тирщику и побежала сквозь мокрые кусты. Бритоголовый лейтенант ОГПУ Казимир Таранцев помчался за ней…»
От автора: Меня не покидало чувство, что то, что я читаю, – мистификация официантки ресторана «Арагви».
«...Утром Лиза познакомилась с молодым работником ОГПУ Казимиром Таранцевым. Тот вечером, пьяный, сознался ей:
– Лиза, здесь я прячусь от тех, кто послал меня ликвидировать твоего любимого поэта. Они вложили в мои руки пистолет калибра 7,65, чтобы им я убил Маяковского. Посмертное письмо, написанное его почерком, я держал в кармане, чтобы переложить в карман трупа. Что я и сделал…
О чёрном ходе в доме Маяковского на Лубянке мало кто знал. По нему осторожно поднимается Казимир Таранцев. Лицо напряжено, движения осторожны. Скрипнула дверь. Казимир проскользнул на коммунальную кухню. Она пуста. Оглянувшись, Казимир открыл вторую дверь. Там тоже пусто. Ближайшая дверь – Владимира Маяковского. Беззвучно сделав три-четыре шага, Казимир Таранцев остановился у дверей поэта, приложил ухо и услышал голоса… мужской бас – Маяковского и женский – Вероники Полонской, актрисы МХАТа.
– Володя, я люблю тебя! Но мне нельзя опаздывать на репетицию… Это первая репетиция у Немировича-Данченко. Открой дверь! Прошу!
– Уходишь?! Уходи…
С обратной стороны двери в замочную скважину ткнулся ключ, Казимир отскочил от двери назад к кухне, забежал в туалет. Стоит у бачка. Сквозь матовое стекло проникает свет. Лицо Казимира бледно. Руки достают из кармана пистолет, взводят его. Тишина. Таранцев выходит из туалета. На кухонном столе, в чугунной сковороде, застывшая яичница. Таранцев тянет руку к яичнице, несёт ко рту.
И тут слышно, как открылась дверь комнаты Маяковского. Женские шаги звучат на лестнице парадного входа. Казимир выскочил в коридор. Открыл дверь комнаты Маяковского. Поэт улыбнулся, видимо, решил, что вернулась Нора, удивился, точнее – не успел удивиться, так как пистолет уже выстрелил. Казимир вновь зажмурил глаза (вряд ли так его учили в ОГПУ производить выстрелы). Вынув заготовленное посмертное письмо, вложил в карман упавшего Маяковского.
Повернувшись, выбежал из комнаты. Проскочил кухню. Оказавшись на лестнице чёрного хода, остановился, прислушался. Кричала женщина, это Нора Полонская, вернувшаяся в комнату Маяковского, увидела распростёртого на полу великого пролетарского поэта.
Казимир Таранцев подходит к трамвайной остановке. Приближается трамвай. Казимир вновь посмотрел на медные пуговицы, ниже той, которую он уже облизнул, увидел яичное пятно. Стёр и поднялся в трамвай».
На последующих двадцати страницах Лиза Крыжовникова описывала свою жизнь с работником ОГПУ Казимиром Таранцевым, который стал её мужем. Они уехали в Грузию. Казимир сменил паспорт на имя Терентия Гладышева. Работал на метеостанции в Батуми. Работал лодочником-спасателем на пляже санатория Министерства мясной и молочной промышленности СССР. А также в этом санатории был культмассовиком-затейником. Началась война с гитлеровской Германией. Он воевал, дошёл до Берлина. Когда штурмовали Рейхстаг, Казимир был одним из тех, кто пытался водрузить красное знамя на куполе Рейхстага. Все знают, что водрузили Знамя Победы Кантария и Егоров. Но мало кто знает имена других смельчаков, посланных на это великое дело, их было четыре пары. Каждая пара шла своим маршрутом. Каждая пара несла своё знамя. Повезло Кантарии и Егорову. Их подвиг был увековечен, а Казимир Таранцев, убийца Маяковского (если верить Лизе Крыжовниковой), был убит в шаге от купола Рейхстага. Его напарник, раненный, выжил. После войны виделся с Лизой, рассказал о подвиге мужа.
Читая откровения официантки из «Арагви», мне захотелось увидеть Лизу. В ресторане, где я давно не был, мне сказали, что в Ухтомском случилась беда. Лиза Крыжовникова шла по полю в грозу, её догнала шаровая молния. Столкнувшись с Лизой, молния не испепелила её, а, пройдя через всё тело, вышла, опалив её пятки и лишив её голоса. Лиза стала немой. На электричке я поехал в Ухтомское. Лиза совсем не изменилась, разве что беззвучно смеялась. Мне хотелось знать, почему она именно меня посвятила в свои тайны. Она писала карандашом на маленьких листках ответы на мои вопросы. Да, любила Казимира Таранцева. Много лет жили вместе. Немецкая пуля отомстила ему за убийство великого пролетарского поэта. Странно, да? Она встречалась с Лилей Брик. Была у неё на квартире, что рядом с гостиницей «Украина». Брик любила всю жизнь двух мужчин, Владимира и Осю. А почему Лиза не может любить Владимира и Казимира? Казимир тоже любил Маяковского, все стихи его знал наизусть. Смешно декламировал «Стихи о советском паспорте». Начинал с последней строчки и завершал первой. Почему он убил Владимира? Время было такое. Приказали. В доме Крыжовниковой множество книг Маяковского. Книг о нём, о Лиле Брик.
Руки Лизы, заполняющие листки, сообщили о Казимире Таранцеве, что до знакомства с ней и до убийства Владимира Маяковского он был шофёром у поэта. Маяковский привёз из Парижа автомобиль «Рено», подарил Лиле Брик. Казимир стал личным водителем Лили. Стал вхож в квартиру с медной табличкой на дверях: «Брики. Маяковский». Здесь жили идеями любовной коммуны. Это было модно. Здесь собирались поэты. Среди них высокие шефы ОГПУ в ранге друзей. Вскоре их стало больше, чем поэтов. Он был водителем не только для Лили, но и для Владимира, и для Оси. Казимир знал много тайн треугольника.
За рулём Казимир Таранцев. На заднем сиденье Маяковский и молоденькая актриса Нора Полонская. Машина едет по лесной дороге: то ли на дачу, то ли с дачи. Нора тихо шепчет Владимиру:
– Почему ты никогда не говоришь, что любишь меня?
– Я люблю Лилю. Ко всем остальным отношусь хорошо или очень хорошо.
Казимир ухмыльнулся осторожно, незаметно. Владимир продолжает улыбаться.
– Хотите, Нора, буду вас любить вторым номером?
Полонская попросила остановить машину. Вышла. Углубилась в лес. Не вернулась.
На другой день Лиля Брик вместе с высоким киргизским партийным чином Абдрахманом едет в Ленинград. Абдрахман чрезвычайно красив восточной, экзотической красотой. Этакий Чингисхан с партийным билетом. Лиля шепчет:
– Дикий киргиз, покажу тебе высокую европейскую культуру… Эрмитаж.
«Дикий киргиз» смеётся:
– Я знаю, зачем мы в действительности едем. За туфельками, которые шьёт вам ленинградский сапожник Зинкин.
Лиля недовольно дёрнула плечами:
– Останови машину, Казимир!
«Рено» остановился. Лиля открыла дверцу и с силой вышвырнула высокого партийного босса Киргизии. Крикнула Казимиру:
– Езжай!
В машине сидят Ося и Лиля Брики. Молчат. В окнах низкое солнце, темнеет лес. Лиля говорит:
– Останови, Казимир!
Муж и жена вышли из машины. Исчезли в густых зарослях. Казимир ждёт. Потом осторожно пошёл за ними следом. Слышит приглушённые любовные стоны. Видит полускрытые зарослями два обнажённых тела. А его глазах зависть, желание.
От автора: В двадцать четыре года я приехал в Москву из грузинского городка Багдати, где по странности пересечения судеб через улицу от нас жила семья русского лесничего Маяковского. В далёком 1893 году в их семье родился мальчик Владимир Маяковский. Он любил Грузию, знал в совершенстве грузинский. Уехав в Москву из Багдати, всегда мечтал вернуться туда, но не случилось. Будущий герой штурма Рейхстага убил его 14 апреля 1930 года. Лиза Крыжовникова заставила меня поверить во все зигзаги и пересечения судеб названных ею героев.
Во времена вгиковского студенчества на стенах почти каждой комнаты общежития висели фотографии Маяковского с чёрной мохнатой собакой на руках. Фотографии Лили Брик в обнимку с Владимиром и Осей. Групповые фотографии Маяковского с Эйзенштейном, Прокофьевым, Пастернаком, Мейерхольдом. Все они были моими кумирами. И не только моими. Захотелось написать сценарий по рассказам немой официантки ресторана «Арагви».
Я начал его, но не завершил. Обрывки его вошли в этот рассказ.
фото: FAI/LEGION-MEDIA; ALBUM/EAST NEWS; LEGION-MEDIA; GETTY IMAGES RUSSIA; МИА"РОССИЯ СЕГОДНЯ"
