Журналист Евгений Додолев собирает для будущей книги истории из жизни советской рок-н-ролльной богемы, и предметы в этих байках играют сюжетообразующую роль. Поэтому всё, что изложено ниже, − не только об известных всем людях, но и о культовых вещах эры тотального дефицита
Первые видеомагнитофоны в СССР начали привозить из загранкомандировок и гастролей где-то на излёте 70-х. В 1983 году у нас стали выпускать «Электронику ВМ-12» для VHS-кассет. А в апреле 1986 года вышло постановление Совмина РСФСР об открытии видеозалов, где эти «Электроники» эксплуатировались, но одновременно стали появляться подпольные салоны, в основном, конечно, в квартирах счастливых обладателей импортной техники. 1 августа 1986 года указом Президиума ВС РСФСР в Уголовный кодекс РСФСР в дополнение к статье 228 о порнографии был внесён пункт «Об уголовной ответственности за изготовление и распространение произведений, пропагандирующих культ насилия и жестокости». Кассеты изымались таможней в «Шереметьеве», но «процесс пошёл», и пиратский видеопрокат стал массовым. Милиция перед облавой, как правило, вырубала электричество в квартире − кассета застревала, и злоумышленников брали с поличным. Многих тогда арестовали за семейный просмотр «Греческой смоковницы», которую сейчас крутят по федеральным каналам.
Однако на рубеже 70-х и 80-х видеотехника была ещё экзотикой. Многие даже не подозревали о существовании диковинных шайтан-машин. Одна из первых появилась у моего приятеля студенческой поры Жени Фёдорова, который после МГИМО служил в Алжире и привёз из-за рубежа японский аппарат.
А смешную штуку с фёдоровским «видаком» придумал Макс Капитановский, который в ту пору работал в ВИА «Добры молодцы» и «Лейся, песня». Так вот, Максим с помощью друзей-телевизионщиков из Главной редакции информации ЦТ записал на VHS некий сюжет в интерьерах программы «Время»: как бы он лично ведёт вечерний выпуск державных новостей, начиная с «протокола» и кончая сакраментальными «закромами Родины». Такой весь из себя солидный, хаер аккуратно зачёсан назад, светлая сорочка со строгим галстуком, пиджак цвета navy.
А ведь диктор во «Времени» тогда и вплоть до «революции» 1991 года был всего один – Игорь Кириллов. Поэтому, когда мы тем летним днём познакомились с девчонками, что сидели за соседним столиком в кафе «Арбат», никто из трёх минских красавиц не поверил, что Макс ведёт главную программу страны. Тем не менее троица студенток согласилась поехать в гости к Фёдорову в Матвеевское, хотя, конечно же, снисходительно улыбалась, выслушивая реплики Капитановского, что-то вроде: «Успеем как раз к началу «Времени», хочу посмотреть, как у меня получается, всё-таки работа новая и ответственная». А кассета с фейковым выпуском «новостей», общим хронометражем минуты на три, уже была, подобно пехотной мине, заложена в экзотический японский мультисистемник, что примостился под большим теликом в гостиной.
Короче, ровно в 21.00 хозяин квартиры включил видео. Надо было видеть лица барышень, когда после стандартной заставки в студии возник суровый Макс, официально поприветствовавший зрителей и начавший гнать дежурную пургу про удои, прокаты да награждения. Девчонки попросту окаменели, отвалившиеся челюсти лежали на полу…
Как жаль, что тогда не было гаджетов: снять бы эти изумлённые мордашки и выложить на YouTube – миллион просмотров гарантирован, и даже не в контексте происходящего, просто такую гамму эмоций не сыграть Николь Кидман в компании с Кристиной Асмус и Моникой Беллуччи. Нам стало ясно − нас ждёт ночь чудес и эротических приключений.
Однако, как говорится в «магазинах на диване», но это не всё!
На второй минуте в речи диктора вдруг промелькнуло сленговое «клёво»! А ещё через 30 секунд с экрана государственного ТВ профессионально поставленным голосом лжеведущего упало небрежное словосочетание «полная …ня». Зрительницы в фёдоровской гостиной были за гранью истерики: у миниатюрной брюнетки, которую я некоторым образом обхаживал, начались схватки астматического порядка. А в финале записи «диктор» вообще вскочил на стол! Со зловещий усмешкой Люцифера и пронзительным воплем «Ну, как я вас на…л?!». Ко всему прочему, ТВ-звезда оказалась хоть и в пиджаке, но без брюк, а в тщательно подобранных для премьеры труселях. Стоит ли описывать реакцию жертв розыгрыша? Хорошо, что помимо ТВ-сюрприза в Женькиной квартире заготовлен был ординарный портвейн «777» в ассортименте.
Любитель микроволновок Крис Кельми
Первый автоответчик появился у Криса Кельми, которого злые языки дразнят Толей Калинкиным. Я его помню ещё со школьной поры и свидетельствую, что Калинкина – девичья фамилия его мамы, а вот Кельми, как и полагается, – папина. Ария Кельми я помню хорошо. По паспорту Крис всё-таки Анатолий Ариевич, Калинкиным он был в школе, потому что жил с матерью.
Крис сотрудничал с «Ленкомом» Марка Захарова и с подачи Пьера Кардена поехал с «Юноной и Авось» на гастроли во Францию. Из Парижа он вернулся с кучей модных новинок, включая и телефонную диковинку.
Когда по Москве прошёл слух, что у Крисули дома есть такое чудо и можно, набрав его домашний номер, безнаказанно говорить что угодно, это развлечение стало хитом сезона. «Ну что, Калинкин, ноги побрил перед сегодняшним концертом?», «Толя, ты деньги когда отдашь, бездарный ты м…а?»
Особым шиком считалось приехать в квартиру на Делегатскую, 14 вместе с Крисом и попросить прослушать сообщения. КВН просто отдыхал.
Короче, через месяц от роскошной новинки Крис отказался. И достал её из шкафа, только когда автоответчики стали делом обыденным.
Одна из первых микроволновок в Москве появилась тоже у Криса, и с тех же французских гастролей. Но кто-то из музыкантов «Машины» сказал Крису, что этот кухонный прибамбас вреден для здоровья − вызывает импотенцию. Кельми, помню, пытался выяснить подробности: Интернета не было, что-либо нагуглить было невозможно. Крис переживал до тех пор, пока однажды во время пьянки Макс Капитановский с абсолютно невозмутимым видом на вопрос коллеги: «Ну а вдруг вправду стоять не будет?» − ответил: «Да ты не суй его в эту свою микроволновку, и всё у тебя будет в порядке».
Градский в ударе
Однажды Александр Буйнов рассказал мне историю, которую я не мог не перепроверить у одного из её героев, Александра Градского. Но начал я издалека.
– Могу сказать, что тебе концертный марафон после «Голоса» на пользу, хотя бы в том смысле, что ты похудел основательно, здорово похудел, ты сбросил…
– Ну, ещё не здорово.
– Килограмм тридцать ты, по-моему, сбросил всё же из своих ста двадцати.
– Да, но ещё двадцать предстоит.
– А вот с курением как?
– Если бросаешь курить, два-три месяца мокрота в горле, и ты не можешь конфигурировать звук. Если между периодами, когда ты куришь и когда ты бросил, надо петь, то петь совершенно невозможно.
– Ну, ты знаешь, все твои подельники уже бросили курить. Я здесь беседовал с Сашей Буйновым…
– А он курил разве?
– Ну, он «бамбук курил», если ты знаешь…
– Это я не курю.
– Буйнов рассказал мне одну историю, которую я хочу, чтобы ты прокомментировал сейчас.
Цитирую Буйнова: «У меня всё, что связано с Александром Градским, самое позитивное в моей жизни. Он собирал деньги, чтобы меня освободить от армии. У меня с ним связано очень много хороших моментов. Один гениальный просто – из далёкой юности. В одном из Домов колхозника я как-то утром просыпаюсь, пробивается солнышко, клёво так, весна. У меня были джинсы, предмет зависти если не всей Москвы, то, по крайней мере, половины. Я так думаю, что и предмет зависти и Полонского Володьки, и Градского тоже. Может, этим двоим надоело, что я их бесконечно таскаю, они все штопаные, а тогда было не модно носить рваные. Они на коленях рвались, я их подштопаю, как подворотничок солдатский, и снова ношу осторожно. Потом я перестал их стирать и носил так, без стирки. На ночь ставил их, любовался и ложился спать. Однажды утром встаю, а мои джинсы, настоящие «Kansas City», валяются на грязном полу в этом Доме колхозника. И эти падлы, Полонский с Градским, хихикают злорадно. Я ничего не заподозрил. Ну валяются, и всё. Я их поднимаю − кых, и становится ясно, что они были прибиты гвоздями к полу. И они моментально на глазах расползаются − дыры везде, и на заднице тоже. Эти сволочи их где шурупами привинтили, где гвоздями приколотили. Догадались, что я их с пола рвану. Джинсы я на фиг порвал, а эти двое тогда от меня убегали. Но я плакал. Слёзы у меня были искренние. «Kansas City», «блю джинс». Вот такая история».
− Ну что, Александр Борисыч, ты ведь всегда любишь говорить, что все, мол, помнят неправильно, все всё вечно путают.
– Не, ну конечно, он фантазирует здесь, Сашка.
– Как, не было разве всего этого?
– Нет. Мы под кровать джинсы положили.
– Положили или прибили?
– Прибили, конечно. Саня был из нас самый романтичный. А мы были просто артистами филармонии. Понятно, что играли какую-то там, в общем, не свою музыку. Мало того, что нам на концертах позволялось очень многое, а Саня был свободный человек, активно себя вёл, и ещё в этих джинсах расхаживал. Штаны его имели триста дыр примерно, он первым «придумал», что джинсы должны быть дырявые.
– То есть он как бы дизайнер?
– Ну конечно. Из-за драных штанов всё время какие-то проблемы были. То с милиционерами, то с руководством филармоний. В конце концов, какая-то зависть тоже была, потому что ни у меня, ни у Полонского не было этой фирмы, правда. И мы, конечно, мерзавцы, мы ему приколотили штаны. Но Буйнов, когда их отодрал, снова зашил и ходил в них ещё долгое время, пока они совсем уже не превратились ни во что.
P.S. Каким-то непостижимым образом рок-бунтари стали певцами поколения «детей колбасы». Почему так? Да потому, что «Америка, где я не буду никогда» («Наутилус Помпилиус») ассоциировалась не только со свободой слова, шедеврами Голливуда и запретным рок-н-роллом, но и с дефицитными материальными благами: джинсы донашивали до заплат, в заветные бутылочки из-под кока-колы заливали кофейную бурду и выставляли это «богатство» на почётную полку в престижной финской «стенке», а смотреть на привезённый из Штатов Сашей Градским лимузин (у коего – о боги! – зеркала управлялись электроникой) съезжались на улицу Марии Ульяновой со всей державы. Однако я помню и знаю: та эпоха, когда «песни протеста» наравне с Высоцким и Галичем тиражировались почти подпольно, подарила отечественной богеме несравненное ни с одним легальным наркотиком чувство драйва и слово «пионер» соотносилось не с организацией имени Ленина Владимира Ильича, но с первооткрывателями неведанного. Уходящая натура, утраченные иллюзии – времена, когда некоторые вещи были абсолютными символами.
фото: из архива автора; Владимир Саяпин/ТАСС
