20 мая великому комику Роману Карцеву могло бы исполниться 85. Алла Боссарт, золотое перо, знала его лично, что – как видно из ее блестящего текста – не сократило необходимой дистанции, каковая пролегает между нами и гениями, даже если они сидят рядом. Алла – и рядом, и поодаль, тем ценнее ее заметка.
Я от Карцева, можно сказать, родила.
На последних сносях пошла в театр «Эрмитаж» на «Хармс, Чармс, Шардам». Хармс плюс Карцев. Уровень, чистоту, мощь, строй и глубину этого гомерического абсурда, кто не видел, не представит себе нипочем.
О, Рома такое вытворял на сцене... Никогда я так не хохотала – до боли в подреберье. На этом представлении оборот «умереть со смеху» обретал плоть. Умереть, впрочем, я не умерла (как можно догадаться), но назавтра успешно родила.
«Хармс, Чармс, Шардам, или Школа клоунов» – спектакль, гениальный в кубе. Гений Хармс, гений Левитин и гений Карцев.
Артист, состоящий из вещества комического. Ему даже говорить ничего не надо – просто посмотреть. А говорить он умел и любил, как все одесситы. Но свою врожденную одесскую речь – речь Привоза, Приморского бульвара, пляжей Аркадии «Ромка-артист» со школьных лет уснащал феноменальным клоунским даром.
Мне повезло в жизни. Я много раз бывала с Ромой в Одессе, сидела за столом, стояла за кулисами и слушала его бесконечные байки об этом городе. Черт побери, их никто не записывал. А какое это было пиршество – великий одесский рассказчик не на сцене!
Однажды я брала у него интервью. Оно не сохранилось. И я не жалею. Потому что Роман Карцев – это голос, интонация, это тихий, экономный, очень смешной смех. Это физика комика, весь его физический состав, без которого Ромы Карцева, гениального, алчного собирателя, хранителя и ювелира юмора – не существует.
Успел родиться в Одессе – 20 мая 1939 года. С грудным Ромой и малолетним Аликом родителям пришлось перебраться в Тирасполь, где папа-футболист играл нападающего местной команды.
Там и застала семью война. Аншель Лейзерович Кац сразу ушел на фронт, Суру-Лею с пацанами эвакуировали в Омск. Замысловато, кстати, «тасуется колода», трудно не согласиться. Мамин отец, дед Рувин (что в советской метрике внука трансформировалось в «Романа») Фуксман служил в Одессе синагогальным кантором. Сура-Лея же пошла после войны по партийной линии. Красноармеец и футболист Аншель демобилизовался в 46-м с тремя ранениями и с хорошей антисоветской прививкой, навидавшись за пять лет всякого.
Рома вырос в обстановке жарких политических споров, они же еврейские скандалы, родителей. Мама (контролер ОТК и парторг) писала ночами конспекты пленумов, а папа (футбольный судья и тренер) слушал «голоса». Так и жили.
Война прошлась по Одессе страшно. Советские войска оставили город, и евреи, не успевшие бежать, были уничтожены. В том числе, погибли и старики Кацы, и старики Фуксманы.
Вот такая закваска великого комика.
Роман знал, что он – клоун. Обожал и всегда уважал свой жанр. С детства и на всю жизнь любимый артист – Чаплин. В школьном драмкружке подражал Чарли. Был с ним, кстати, почти одного роста – 1 метр 60 см (Чаплин – метр и 65). Понимал главную составляющую природы великого клоуна: абсурд и трагикомедию. Многие годы собирал и собрал грандиозную коллекцию керамических, фарфоровых, деревянных, тряпичных клоунов. После школы подавал заявление в цирковое училище. Мимо. В отличие, кстати, от брата Алика, который стал-таки фокусником.
Да, не был Карцев до поры драматическим артистом. Весь огромный дар, отпущенный ему, ушел в смех. И он стал гением смеха.
Из лучших в мире.
Послевоенные годы в Одессе, как и везде, были голодными. Семнадцатилетним Рома Кац устроился наладчиком оборудования на швейную фабрику «Авангард». Попутно играл в драмкружке Дома культуры моряков. Там его заметили люди из студенческого театра Одесского института инженеров морского флота.
В этом театре Парнас-2 подвизался не кто иной, как – да, именно он. Миша Жванецкий. Который был романтиком, и главным объектом его романтизма было море. Отсюда и выбор института. Там Миша и обрел Витю Ильченко. И вот, когда оба уже работали в порту (Жванецкий – инженером портальных кранов, Ильченко – механиком по автопогрузчикам, господи, твоя воля), к ним и прибился Рома Кац. И встреча этих троих была, конечно, божьим знаком.
В один из летних месяцев в Одессе отдыхали Райкин и Гердт. Оба оказались зрителями спектакля самодеятельного театра. Гердт, умеющий (в отличие от Райкина) влюбляться в чужие таланты, посоветовал Аркадию Исааковичу обратить внимание на вон того, маленького, смешного. Великий Райкин благосклонно зашел за кулисы и приказал Роману – только ему – прибыть завтра с утра к нему в санаторий.
Встреча их на 16-й станции Фонтана была недолгой.
Райкин угостил арбузом и дал Роме отпечатанное типографски заявление: «Прошу принять меня на работу в Ленинградский театр миниатюр».
По словам Жванецкого, «человек, с трёх раз не попавший в низшее цирковое, шесть раз посылавший свои фото в обнажённом виде в разные цирки страны с оплаченным отказом, сошел с ума».
Аркадий Исаакович, человек искушенный, велел взять псевдоним, Кац – фамилия «незапоминающаяся».
И стал Рома Кац – Романом Карцевым. Настоящим артистом в настоящем театре Райкина и даже любимцем «Самого».
Ильченко уже к тому времени женился, что-то возглавлял в пароходстве «и приобрёл первые навыки в демагогии и безапелляционности». Карцев заставил его приехать в Ленинград и показал Райкину. А то, писал потом Жванецкий, быть бы Вите «замминистра или зампредоблсовпросра з пайкамы, з бабою, з дитямы, и по субботам напывавсь у компании таких же дундуков, объединенных тайным знанием...»
Скоро пришла пора сноса крыши и у самого Жванецкого. В 60-м (обоим чуть за 20) Роман прислал ему письмо вдвое толще обычного, в излюбленном своем библейском стиле:
«И сказал он (Райкин - А.Б.) мне: завтра у нас шефский концерт, может, попробуешь что-нибудь свое? И прочел я твой монолог, и хорошо принимали его, и сказал он: включим тебя с этим монологом в избранное. Посылаю тебе программку, посмотри там в глубине».
Разворачивает Миша программу – и бежит до начальника Пупенко: смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фамилия!
«Я полез в трюм, где сломалась выгребальная машина С-153, что выгребает уголь на просвет под грейфер, и только слеза на пыльной щеке – благодарность себе, судьбе, Карцеву-Кацу и сказочному стечению обстоятельств».
В этой обстановке Миша не мог дальше тихо выгребать уголь и «по огромному собственному желанию» уволившись, тоже стартовал в Ленинград, где три товарища, известные позже в Одессе как «Сухой, Малой и Писатель», снова объединились, чтоб уже не расставаться никогда. Книжку, которую Роман Андреевич написал в 2001 году, он так и назвал – «Сухой, Малой и Писатель».
Годы у Райкина вызывали, как в анекдоте, «смешанные чувства». Возможность выходить на профессиональную сцену, да еще с самим Райкиным – это дорогого стоило. Но в том-то и дело, что Райкин не любил делить сцену ни с кем.
В театре царил абсолютизм. Роман и Витя уговаривали ревнивого монарха: ну позвольте нам играть эту миниатюру, на концерте зал так смеялся! На что Аркадий Исаакович вкрадчиво спрашивал: думаете, у меня смеяться не будут? Выступать на альтернативных сценах Райкин не разрешал никому. Жванецкого мучил своими правками и участью безымянного автора. «Как сказал Райкин» – было постоянным кошмаром автора всех знаменитых шуток. И вот однажды Миша выступил где-то с сольником. Райкин узнал – и без долгих разговоров выгнал его из театра.
Карцева с Ильченко никто не увольнял. Но, к изумлению Аркадия Исааковича, они по-мушкетерски ушли сами. А Ильченко ко всему еще и напечатал заявление на машинке, чем почему-то привел Самого в особую ярость.
1970-й был в жизни Карцева урожайным на события.
В этом году они с Ильченко и Жванецким ушли от Райкина и стали лауреатами конкурса артистов эстрады. Я была на концерте финалистов и помню этот обвальный хохот в зале, где впервые (!) прозвучала со сцены фамилия автора – Жванецкий.
Тогда же Сухой, Малой и Писатель вернулись в Одессу. Пустой город, где бушевала холера. И никто не обратил внимания, когда под шумок эпидемии и карантинных мероприятий эта компания взяла да и открыла свой собственный театр миниатюр.
Тогда же Малой женился.
Вику он увидел четыре года назад, когда она танцевала в кордебалете какого-то одесского ансамбля.
Надо сказать, что в отношении женщин Роман придерживался трех принципиальных приоритетов. Или приоритетных принципов. Он обожал девушек высоких, русских и сразу предлагал жениться. Русская красавица, рост 170, ноги от зубов, да еще и пляшет (сам Рома с малолетства танцевал как бог)…
Роман потерял голову. Но Вика была не только на 10 сантиметров выше, но и на 10 лет моложе, и в пору их знакомства еще не достигла совершеннолетия. А ухажер к своим двадцати семи был, хоть и «малой», но настоящий красавчик: атлет, да кучерявый, да веселый как черт, да так роскошно шутил!
Короче – любили его бабы, спору не получится. Когда-то все они втроем ухаживали за одной полькой и поставили вопрос выбора ребром. И полька твердо заявила: «Хочу малОго!» Эта история даже где-то отражена.
В общем, дождался Роман совершеннолетия Виктории, и вопреки воле родителей с обеих сторон, жених и невеста помчались в ЗАГС. Причем, по причине большой спешки, на поливальной машине.
Недолго пожили они всем составом в Одессе: Роман с Викой, Виктор с Таней и Михаил с многопрофильным контингентом.
У Шендеровича есть фраза: «Тараканов нельзя уничтожить, но можно сделать их жизнь невыносимой». Такими тараканами в Одессе стало это трио.
Холеру победили, и власти – как одесские, так и киевские, – опомнились. Что это еще за шутки юмора под носом, понимаете ли, у товарища Щербицкого? Не время хохотать, товарищи. Что у нас, понимаете ли, своих юмористов нет? Есть товарищи Тарапунька и Штепсель. Есть товарищ Водяной. А товарищ Жиманецкий нам тут не нужен. И эта его пара гнедых.
И давай травить идеологическим дустом.
Ну и снарядилась компания в Москву. Рома с Викой, Витя с Таней, Миша… Нет, увы, десант одесских красавиц пришлось оставить.
А я вот чего подумала, с наслаждением пересматривая записи Ильченко и Карцева.
Во-первых, малый рост Романа был ему большим подспорьем. Особенно в дуэте с Виктором – худым («сухим») и длинным. Вряд ли стал бы он таким грандиозным комиком, уродись обычным красавцем – высоким атлетичным брюнетом. Нет, бог, как правильно говорят, не фраер. Знает, в кого вкладывать дар.
А во-вторых, дуэт Ильченко-Карцев сразил и пленил эстраду своей уникальностью. Это был не столько дуэт, сколько симбиоз равных. В популярных советских парах так называемых сатириков, как в авиации – были ведущие и ведомые. Ведомые – Новицкий, Штепсель, Нечаев, Рыкунин играли роль спарринг-партнеров, этакой скучноватой подтанцовки у ведущих комиков – Мирова, Тарапуньки, Рудакова, Шурова.
Виктор Ильченко и Роман Карцев были посланы друг другу – ну как посланы им обоим были их жены.
"Небеса обетованные"
Собственно, и не пережил. Многие годы потом Роман Карцев пытался заделать эту брешь, зарастить рану. Он шутил и валял дурака. На дне рождения Жванецкого вынудил Шойгу поменяться с ним галстуками… Артист Карцев искал (и находил) новые формы. Но без Ильченко это стал другой Карцев. Юмор по-прежнему переполнял его, переливался через край, по-прежнему он насквозь, гениально понимал природу смешного. Но те, кто знал его близко – жена Вика, Жванецкий, Таня Ильченко, Олег Сташкевич и еще несколько друзей – видели этот надлом, который болел, как старая рана, как осколок.
Впрочем, до этого было еще далеко.
Предстояло покорить Москву, родить детей, вместе сняться в нескольких фильмах, сыграть в спектаклях у Левитина, стать единственными актерами в новом театре миниатюр Жванецкого.
Хотя нет. В этом театре была еще одна солистка – Клара Новикова. Собственно, она была, конечно, сама по себе, да и театр был, скорее, компанией единомышленников (не путать с террариумом). Мы часто говорили с ней, не пора ли выходить с кольцевого маршрута эстрады на оперативный простор драматического театра. И каждый раз Клара говорила – «не потяну». Не знаю. Тогда мне казалось, смогла бы. Сейчас-то, конечно, поздно. Эстрада ломает артиста, упрощает его, загоняет в ярмо амплуа, делает рабом зрителя.
И в этом тоже Роман Карцев и Виктор Ильченко были уникальны. Вдвоем (втроем – с Жванецким) они-таки стали театром. Никогда не исчерпав себя, не замылив приемами, не отрастив на лицах маски, которые в конце концов убивают даже хорошего артиста.
Роман сыграл много комических ролей.
Таких уморительных и бенефисных, как портной Боярский, жених Двойры в фильме Аленикова «Биндюжник и король». Но он умел сыграть и настоящую человеческую драму, как в «Небесах обетованных» Рязанова, где на его скрипача-бомжа Соломона трудно смотреть без слез.
"Собачье сердца"
И, конечно, была у него роль на все времена – Швондер в «Собачьем сердце» Бортко. По-настоящему страшный персонаж, за несколько минут экранного времени рассказавший о времени и о стране больше чем весь фильм.
Роман Карцев был очень крупным артистом. Он выламывался из рамок, не умещался в образы смешных евреев, куда его хотели загнать режиссеры. Без Ильченко Карцев стал больше артистом и меньше комиком.
Но все равно остался великим. И великим одесситом в том числе.
Вот что написал в день его смерти Михаил Жванецкий, коренник могучей одесской тройки:
«Мы пойдём легко по Пушкинской, потому что нас знают и любят, потому что люди останавливаются, увидя нас троих, и улыбаются. Это зыбко – любовь масс. Это быстротечно, как мода. И у нас в запасе есть огромный мир на самый крайний случай – наш внутренний мир.
Три внутренних мира, обнявшись, идут по Пушкинской к морю. К морю, которое, как небо и как воздух, не подчинено никому, которое расходится от наших глаз вширь, непокорённое, свободное. И не скажешь о нём: «родная земля». Оно уходит от тебя к другим, от них – к третьим. И так вдруг вздыбится и грохнет по любому берегу, что попробуй не уважать.
Мы идём к морю, и наша жизнь ни при чём. Она может кончиться в любой момент. Она здесь ни при чём, когда нас трое, когда такое дело и когда мы верим себе».
С днем рождения, Рома, и великая тебе благодарность за то, что делал иногда нашу жизнь такой веселой, такой смешной – до слез.
фото: FOTODOM; kinopoisk.ru
