Автор: Диляра Тасбулатова
Людмила Гурченко была феноменом, сочетающим в себе две ипостаси - дивы и выдающейся драматической актрисы: а ведь такое совпадение случается крайне редко, если вообще случается.
Не стареть
В этом смысле она почти Мэрилин – та тоже была и талантливой актрисой, и дивой, и красавицей с обложки, pin-up girl, умеющей обыграть свою женскую прелесть, прикинувшись милой дурочкой.
У Гурченко в каком-то смысле был замах еще шире: если вершиной мечтаний Мэрилин была Грушенька из «Братьев Карамазовых», то Людмила Марковна не боялась играть женщин попроще - директора ткацкой фабрики, работницу завода, привокзальную официантку, жену алкаша и пр. И если официантка в рязановской мелодраме женственно- элегантна, с «укладкой» и в дефицитных кофточках, то Нина Николаевна в «Двадцати днях без войны» или жена ослепшего ветерана в «Рабочем поселке» на див в своих ватниках ну никак не тянут.
Что и говорить, в молодости Гурченко совершенно не опасалась «потерять лицо», быть коротко, под мальчика, стриженой, почти без косметики, бледной и без привычного победного грима искусительницы. Со временем, ближе к солидному возрасту, ее внутренняя дива одержала над ней окончательную победу: в парфеновском фильме «Люся» она уже, конечно, гранд-дама, стареющая звезда, напомаженная и разодетая, в богато обставленной квартире с наборным паркетом, канделябрами и дорогими коврами. Исступленно, отчаянно молодящаяся, что производило, в общем, тяжелое впечатление. Не стареть любой ценой – приказ, отданный себе самой, в свое время произвел карикатурное впечатление в последнем фильме Любови Орловой, фанатично помешанной на молодости. Гурченко хотя бы не играла двадцатилетнюю в семьдесят, то бишь не оскоромилась, как это опрометчиво сделала некогда первая статс-дама сталинского двора, белокурая бестия страны Советов, вызвав оторопь у тех, кто сподобился лицезреть эту чудовищную халтуру. Дошло до того, что Орлова сама запретила этот фильм - случай уникальный, «Скворца и Лиру» положили на полку отнюдь не по политическим соображениям.
И вот тут мы сталкиваемся с удивительным парадоксом: Гурченко, в молодости переживавшая, что ее воспринимают как кафешантанную певичку, легкомысленную чечеточницу, отплясывающую на подмостках варьете, с возрастом как раз в нее и превратилась, а ее звездное великолепие уже казалось слегка нафталинным.
Пять минут и десять лет
В «Карнавальной ночи» это выглядело совсем по-другому - сыгранная со всей мощью гурченковского обаяния Леночка Крылова стала эмблемой вездесущего, тотального оптимизма, а песенка «Пять минут» - символом наступающего Нового во всех смыслах года, времени перемен и теплого ветерка Оттепели после сталинских заморозков.
Кадр из фильма "Карнавальная ночь"
Пятнадцать не пятнадцать (тут Людмила Марковна явно преувеличивает), но десять точно: именно столько времени прошло с триумфа «Карнавальной ночи» до Марии в фильме «Рабочий поселок» Венгерова (там, кстати, сорежиссером был Алексей Герман), где Гурченко, появившись на экране всего на полчаса, в конце и в начале двухчасового фильма, запоминается наравне с самим Борисовым. В паре с великим актером, который играл ее непутевого муженька-пьяницу, вернувшегося с войны слепым. Борисов, этот сверхгений (я уже писала, что его дарование сродни Джону Гилгуду или сэру Лоуренсу Оливье, ничего подобного у нас не было и уже, видимо, не будет) здесь, как ни странно, не затмевает Гурченко. Застоявшаяся на эпизодах - словно полковая лошадь, как писал Толстой о маленькой княгине, - она буквально дает жару. Причем без привычного актерства, которое ей будет свойственно позже, а на полутонах, тонко, я бы сказала – отчаянно тонко, учитывая, что Гурченко в принципе трудно сдерживаться. Человеку неискушенному может показаться, что играет она с той степенью реализма, что был принят в середине шестидесятых, особенно в «деревенских» фильмах, послевоенных эпопеях о трудностях нашей нищенской жизни. Тем более, как уже было сказано, в паре с ней – фантастический актер, который и здесь подпускает толику «сюрреализма». Но и в Гурченко чувствуется – а она всегда держит партнера, что в данном случае непросто, – что-то такое, что выделяет ее среди «типажного», сугубо реалистического, стилистически почти документального кино. Критики шестидесятых писали, что именно Гурченко играет поверх сценария, сентиментальности и некоторого морализма этой истории: Мария, ее героиня, не выдержав фокусов вечно пьяного благоверного, забирает ребенка и уезжает куда глаза глядят – но когда сынок, пожалев непутевого отца, вернется к нему, она исчезнет, чтобы появиться только к финалу. На первый взгляд – отчаянная мелодрама, не хуже мексиканского мыла, на второй, более вдумчивый – эпос послевоенного нищенского бытования, сделанный с чистыми помыслами честным человеком.
Лучшая картина Венгерова и одна из лучших ролей Гурченко, тогда еще совсем молодой, ей и тридцати не было.
В России надо жить долго
…Вообще ее карьеру можно описать горьким изречением, что в России нужно жить долго: вчера преступник, сегодня – герой; вчера, как писали о Гурченко, дрянная певичка, дрыгающая ногами «налево» ради заработков (эта заказная гадость времен пятидесятых есть в Интернете, можете ознакомиться), сегодня – звезда, которой подвластно всё, лучшая среди лучших…
Кадр из фильма "Старые стены"
Однако ей вновь придется ждать, уже чуть меньше, всего-то лет восемь (я намеренно не пишу о промежуточных работах, хотя снималась она много) – ждать одной из самых важных, если не самой важной, роли в ее жизни - в «Старых стенах». С этих «стен» и начнется ее триумфальное шествие (хотя драматических ролей она все равно сыграла до обидного мало) по экранам – до «Двадцати дней без войны» остается всего-то три года, до «Пяти вечеров» - пять лет.
Вообще удивительно, что именно Герман, патологически требовательный и въедливый, в конце концов рассмотрел в ней главную героиню, Нину Николаевну, и поставил рядом ни с кем иным, как с самим Никулиным. Правда, не сразу – поначалу он хотел Демидову, чему воспротивился сам Симонов, знаменитый писатель и автор сценария. Гурченко проходила пробы с замиранием сердца – кроме нее, на Нину претендовали такие звезды, как Алиса Фрейндлих и Зинаида Славина (третья – Лариса Малеванная, вот ее бы Гурченко положила на лопатки в два счета). С другими было сложнее - самой яркой конкуренткой, конечно, была Фрейндлих, актриса, без сомнения, выдающаяся, если не великая; хотя сейчас, свыкнувшись с фильмом, никого другого, кроме Гурченко, и представить себе невозможно.
Двадцать дней и вся жизнь
Гурченко здесь – мне кажется, намеренно, - гасит свою театральность, лоск, умения, технику, гасит даже красоту и женское обаяние, представая перед зрителем коротко стриженой, бледной, незаметной женщиной уже не первой молодости, хотя ей здесь всего-то сорок, не возраст для актрисы. Да и для обычной женщины – тоже, расцвет, можно сказать. Во всяком случае, через четыре года в «Песнях войны», ее персональном фильме-концерте, она, как говорит моя соседка, сентиментальная старушка, - «куколка».
Но у Германа она играет не то что бы даже увядание, покорность судьбе и затухание жизни – а, наоборот, робкую надежду на обновление, хотя, как вы помните, начался сорок третий, переломный год. Неизвестно, останется ли в живых Лопахин, она, по крайней мере, об этом не знает, он ведь едет на передовую; непонятно, любит ли он ее (ну, грубо говоря), не забудет ли; неизвестно, случайная это, кратковременная связь - или на всю жизнь. Вот Гурченко так и играет, сухо прощаясь («ну, всё»), хотя, возможно, в ней уже зародилась любовь – как говорят в женских романах, всей ее жизни.
Кадр из фильма "Двадцать дней без войны"
И здесь, в глубоком тылу, это каким-то чудом ощущается, хотя не сказано ни слова.
Интересно, что в отличие от Никулина, поначалу наотрез отказавшегося сниматься, Гурченко этой роли вожделела: и тандем получился на редкость, и опять-таки, именно в этой сцене - более всего. Ибо играют они так, что за необязательным бытовым разговором встает эпоха, не меньше, трагедия войны и овеществленное историческое Время. Понятно, что в первую очередь это заслуга Германа, но как оба актера ловят его настрой, поразительно. Видимо, Герман еще и гасил необузданный темперамент Гурченко, заставлял говорить на полтона ниже – не знаю. А может, обладая тончайшим внутренним настроем, она сама поняла, как это делается.
Мотор!
Ей вообще всегда был нужен режиссер, будь это Трегубович, как в «Старых стенах», или такой невозможный гений, как Герман, или в ту пору блистательный Михалков, или Тодоровский с Меньшовым, не говоря уже о самом Рязанове.
В «Пяти вечерах» тема войны, давно закончившейся - на дворе 58-й (судя по первой американской «ласточке» постсталинского СССР, Вану Клиберну из телевизора в комнате Тамары) - опять, как и в «Рабочем поселке» или «Двадцати днях», бьет, пусть и отраженно, трагедией. Я уже писала о том, что ни Володин, автор этой знаменитой пьесы, которую до сих пор ставят, ни тем более Михалков ни словом не обмолвились, где все эти годы обретался Саша Ильин, любимый Тамары-Гурченко. А обретался он, ясное дело, в лагерях – попал, может, в окружение, за что и сел, потеряв всё: любимую женщину, профессию, друзей, уважение окружающих - зэк он и есть зэк, разбираться не будут… Странно, конечно говорить за автора, который сам обошелся намеками: тем не менее в театре ставили именно так, наделяя Сашу трагической предысторией. К чести Михалкова, и он вместе с Любшиным интерпретирует его так, что нетрудно догадаться, откуда этот железный зубчик, лагерные ухватки, порой немотивированная жестокость, взвинченность, уязвленное самолюбие и настороженность… Это вам не мальчик из хорошей семьи, а зрелый мужик, прошедший ад - и Любшин здесь действительно гениален. Интересно, что за эту роль зрители признали его лучшим актером года (в первый раз он удостоился народного признания за «Щит и меч»), хотя сам Володин этой пьесы стеснялся и поначалу не хотел никакого фильма.
Кадр из фильма «Пять вечеров»
Михалков сумел уговорить, и «Пять вечеров» были сняты в рекордно короткие сроки, в состоянии ежедневного аврала, чуть ли не за месяц, в перерывах между «Обломовым». Репетировали вечерами, а потом снимали чуть ли не дубль в дубль. Забегая слегка вперед, ближе к «Аплодисментам, аплодисментам», где Гурченко, изображая некую артистку мюзикл-холла, боится, что не справится с драматической ролью, можно резюмировать, что уж она-то справится с чем угодно. Хотя «Аплодисменты» слегка биографичны: ее страх перед большими режиссерами и в то же время перед своим же водевильным амплуа (хотя одно вроде бы исключает другое) был преодолен уже и в «Рабочем поселке», и в «Старых стенах» и в «Двадцати днях без войны». Чего, казалось бы, опасаться? Однако «Пять вечеров» стали еще одним важным экзаменом – времени «на раскачку» не было ни у кого, мотор, начали, даю два дубля, Люся, поехали!
…Меня всегда поражало, как актер, только что хохотавший над анекдотом, или минуту назад отобедавший, буквально впрыгивает в трагическую сцену: на съемках «Пяти вечеров» так и было, Михалков закрывал единицу производственного плана, и сроки были настолько сжаты, что было не до отдыха и раздумий.
Так выяснилось, что Гурченко умеет играть с одного дубля – как, например, великая Чурикова, мгновенно улавливая интонацию, и обе они еще и имеют про запас два-три варианта таковой. Такая вот органика.
Синий платочек
В 1980-м Гурченко сделала получасовую программу «Песни войны», где ее исполнение перемежалось кадрами военной хроники. Не знаю, может, это всего лишь игра моего критического воображения, но мне показалось, что вкус, теплота, какой-то новый, без надрыва и актерства, тон Гурченко почерпнула (может, бессознательно) в своих «военных» фильмах. Поразительно точная интонация: и игровая, женственная, и в то же время не без надлома – так, мне кажется, делала Клавдия Шульженко, собирая стадионы со своими более чем скромными вокальными данными. Да и Гурченко все же не Каллас, дело здесь не в силе голоса, а в проникновенности, умении подать песню, «сделать» ее не только технически, но и почувствовать нутром. «Песни войны» периодически идут по ТВ, и я всякий раз зависаю, пока что-нибудь – и уже в который раз – не сгорит на плите.
Любимая женщина режиссера Рязанова
Восьмидесятые для нее триумфальны: в 81-м выходит «Любимая женщина механика Гаврилова», фильм Петра Тодоровского, хит (где Гурченко сумела его так «достать», постоянно меняя акценты и реплики, что вспоминал он об всем об этом с содроганием); «Полеты во сне и наяву» Балаяна, важнейший фильм эпохи «застоя», шедевр, где Гурченко не потерялась и во второстепенной ипостаси; и, конечно, поистине народный «Вокзал для двоих», где Гурченко блистает в роли официантки Веры, полюбившей, как вы помните, интеллигента, причем слегка пародийного.
Вера – роль в своем роде идеальная, в меру мелодраматическая, на грани «коммерческого» и авторского кино – то, чем Рязанов владел в совершенстве, виртуозно замешивая свой коктейль (как, между прочим, некогда Билли Уайлдер, со своим тонким нюхом на истории, интересные буквально всем, от продавщицы до интеллигента в очках). Говорят, что на эту роль хотели пригласить более молодую актрису, но в конце концов Рязанов не стал рисковать: было понятно, что сорокашестилетняя Гурченко, уже Людмила Марковна, а не Люся, – вариант совершенно беспроигрышный. В любом случае. Тем более в паре с блистательным Басилашвили, с его-то товстоноговской выучкой и утонченным обаянием. Вообще-то Гурченко может составить любовный дуэт с кем угодно – Янковским или Шакуровым, Басилашвили или Любшиным. И даже с Никулиным, совсем иным типажом, на героя-любовника уж никак не похожим. От кого там идет искра, непонятно: видимо, это Людмила Марковна способна зажечь любого, она вообще-то типаж любовницы, а не верной тени-жены. Недаром только последний ее брак, пятый по счету, в общем и целом удался, по крайней мере был самым продолжительным. Пока, как говорится, смерть не разлучила…
Кадр из фильма «Вокзал для двоих»
Две мелодрамы этого выдающегося тандема, «Забытая мелодия для флейты» и «Вокзал для двоих», безупречны в своем жанре: помню, как один маститый критик-сноб признался, что плакал на финале «Забытой мелодии». Поклонники арт-кино, Бергмана и Брессона (а сейчас имена еще и множатся год от года), в свое время недооценившие оба фильма, «Забытую мелодию» и «Вокзал для двоих», ныне каются (и ваш покорный слуга в том числе) и посыпают голову пеплом. Хотя ее, повинную, меч не сечет, лучше поздно, чем никогда. Понять, как сложно снять настоящую, без дураков, мелодраму, и не «Есению» какую-нибудь (хотя это ужасающая мексиканская лабуда тоже снискала на наших просторах бешеный успех, фильс был абсолютным лидером проката) – это как найти заветный ключ, как говаривали раньше, к «сердцу зрителя».
В этом смысле и Рязанов с Брагинским, и персонально Гурченко – народные, что называется, артисты, то есть избранные народом честно и неподкупно, без вбросов и каруселей.
Сыграть толпу
Гурченко ведь еще и клоунесса, игровая стихия, как, наверно, говорили ей в детстве – «Люська артистка!» – что она и продемонстрирует в фильме Швейцера «Послушай, Феллини!», целый час находясь в кадре в полном одиночестве. Трагический монолог: послушай, Феллини, кричит она в пустоту, понимая, что Феллини никогда ее, провинциальную неудачницу, не увидит и не услышит. Здесь Гурченко как бы проходится и по своей персональной судьбе, и по судьбам тысяч талантов, вопиющих в пустыне.
Кадр из фильма "Мама"
Да и сама она, с трудом пробившаяся к Олимпу, - человек-оркестр, таящий в себе целый сонм образов, от трясущейся от страха (в «Аплодисментах», например) эстрадной дивы, переживающей, что не хватит таланта, до актрисы-неудачницы у Швейцера; от грубоватой официантки до директора фабрики; от эстрадной дивы до простушки – всё это Гурченко, вместилище сотен женщин, характеров и судеб.
Были ведь еще и мюзиклы, от героической «Мамы», где она играла со сломанной ногой, до жантильной дамочки в «Соломенной шляпке» или певички в «Небесных ласточках», где талант Гурченко задействован разве что в танцевально-песенных номерах, не более. Хотя автор этих фильмов, Леонид Квинихидзе, снимал хиты, без которых не обходился ни один советский Новый год (с легким жанром у нас было так себе, соскучились), сама Гурченко чувствовала, что это не ее уровень. Не Боб Фосс, в общем…
Звезда по имени Гурченко
…Возвращаясь к началу статьи, повторюсь, что Людмила Марковна была человеком двойственным: дива и драматическая актриса, водевильная красотка и глубокий человек.
Возможно, в нашей стране она - единственная звезда, со всем сопутствующим этому определению арсеналом: обладательница идеальной фигуры (чем наши актрисы в целом не могли похвастаться), тончайшей талии и «провокационных», как у Марлен Дитрих, ног, она и вела себя как звезда – причем в стране, где, скажем, с декором женской красоты, то бишь с «тряпками», было туго. Говорят, что Гурченко шила сама и чуть ли не кружева плела, сама научилась и шляпки делать: позже у нее вроде появилась отменная портниха, художник своего дела. Фото семидесятых от знаменитых фотографов запечатлели звезду уровня опять-таки Дитрих: впору открывать музей нарядов, шляп и сумочек Гурченко, предпочитавшую несколько старомодный, голливудский стиль – боа, шляпы, меха, сложные конструкты из перьев и пр.
Видимо, она бессознательно копировала Голливуд тридцатых-пятидесятых - и это при нашей-то, повторюсь, материальной скудости: так страдал Параджанов, лепивший образ Ашик-Кериба из женского халата и обрезков кружев, драпировавшего чуть не драные простыни, изображающие дорогие царские облачения.
Конечно, Гурченко всем этим, «женским», как уже было сказано выше, не исчерпывается, хотя так называемый «шик» был для нее очень важен. Дива ее уровня самим своим существованием противостоит эпохе унисекса и так называемого мерцания пола: это именно подчеркнутая, демонстративная женственность в сочетании с жестким, целеустремленным, «мужским» характером.
Пусть к славе, будь это Лайза Миннелли, Алла Пугачева, Марлен Дитрих или Людмила Гурченко, всегда усеян обстоятельствами непреодолимой силы: и преодолеть их – вот наша задача.
Интересно, что именно к ней, как к женщине, предъявляют претензии по части эгоизма и человеческой холодности: ни одному мужчине таких требований никогда не выдвигают. Как рассказывает в каком-то желтом интервью ее давняя знакомая, Гурченко, мол, всегда жила только работой.
Так вот, если понимать женственность как умение достичь своей профессиональной цели, то как раз Гурченко – хороший пример. Можно сказать, идеальный. Ради роли эта дива в перьях могла сбить все колени, падая в снег в финале «Вокзала для двоих»; могла мерзнуть, голодать, часами торчать на морозе или сниматься в дикую жару; работать с одного дубля и со сломанной ногой; петь, танцевать, учить роль за одну ночь… И так далее.
Вот что такое на самом деле звезда, чего обыватель, отсидевший восемь часов в конторе, упорно не понимает…
фото: FOTODOM; kinopoisk.ru
