Автор: Владимир Вестерман
Один осведомленный человек как-то сказал, что Илья Эренбург – самый забытый из всех самых знаменитых советских писателей. Это не совсем так: Эренбург, конечно, ныне не так знаменит, как прежде, но его имя все еще на слуху. По крайней мере, у старшего поколения. Самое время напомнить о нем современникам.
Оттепель
…Современники его, конечно, не читают или читают редко, но зато еще живы те, кто помнит, что именно Эренбург ввел в обиход слово-символ «оттепель», назвав наиважнейший отрезок отечественной истории столь емко и точно, что оно мгновенно стало мемом и до сих пор отзывается в нас ностальгией по благословенному времени перемен. Лед тронулся, как в одном фильме, где мы видим буквальный визуальный символ – весенняя река, по которой плывут таящие льдины, еще недавно сковывающие ее, мешающие свободному течению...
На самом деле «Оттепель» - название его романа, написанного в 1954-м, через год, как вы помните, после важнейшего не только для СССР, но и для всей Европы, если не для всего мира, события - то есть долгожданной смерти тирана. Интересно, что всего-то заголовок очередной книги преодолевает, неожиданно для самого автора, рамки литературы и выходит, так сказать, на широкие исторические просторы, становясь знаковым. Недаром уже в наше время режиссер Валерий Тодоровский использует именно этот «мем» для названия своего фильма…
Сон разума
За тридцать два года до «Оттепели» он написал роман «ХХ», полное название которого звучало так: «Необычайные приключения Хулио Хуренито и его учеников…».
Героя звали гораздо более длинным именем: Хулио-Мария-Диего-Пабло-Анхелина Хуренито.
«ХХ» имел грандиозный успех, поскольку с одной стороны был авантюрно-приключенческим, а с другой - модернистским. В общем, Эренбург смело порвал с традицией, написав книгу, которую так и называли - «случай откровенного модернизма». Отметил новаторство Эренбурга и сам Шкловский:
«В нем хорошо то, что он не продолжает традиций великой русской литературы и предпочитает писать “плохие вещи”. Он не только газетный работник, умеющий собрать в роман чужие мысли, но и почти художник, чувствующий противоречие старой гуманной культуры и нового мира, который строится сейчас машиной».
Эренбургу удалось предсказать даже нечто большее, чем строительство нового мира с помощью «машины» (видимо, Шкловский имел в виду машину в широком смысле этого слова).
Краткое название, «ХХ», сигнализирует читателю, что здесь могут быть зашифрованы предвидения о недалеком будущем, ибо тогда век-волкодав только-только начинался. И как это ни ужасно, предвидения мистически точные: неслыханные по смелости прогнозы касательно одного из самых чудовищных столетий нового времени, произнесенные «вслух», то есть описанные ясно и точно, без экивоков, сбылись, к сожалению, как по нотам.
Сошлось все: Вторая мировая и атомная бомба, Ялтинская конференция и гибель миллионов в газовых печах, Хиросима и крах пролетарской революции, закончившийся распадом СССР и, в свою очередь, распадом уже обломков империи.
Как это ему удалось, интерпретируют все кому не лень, и крупные умы в том числе, его визионерство изучают чуть ли не под лупой, и тем не менее никто не может понять, как он смог прозреть будущее с такой пронзительной провидческой ясностью.
Для публициста, то есть, в обывательском понимании человека «поверхностного», удивительная, согласитесь, способность – видеть, подобно ученому-интеллектуалу или гениальному писателю-фантасту, будущее. Писатель Леонид Жуховицкий был поражен пророческим даром Эренбурга:
«Меня до сих пор потрясают полностью сбывшиеся пророчества из «Хулио Хуренито». Случайно угадал? Но можно ли было случайно угадать и немецкий фашизм, и его итальянскую разновидность, и даже атомную бомбу, использованную американцами против японцев. Наверное, в молодом Эренбурге не было ничего от Нострадамуса, Ванги или Мессинга. Было другое — мощный ум и быстрая реакция, позволявшие улавливать основные черты целых народов и предвидеть их развитие в будущем. В былые века за подобный дар сжигали на костре или объявляли сумасшедшим, как Чаадаева».
То, что Эренбург был замечательным публицистом и выдающимся журналистом, автором блестящей автобиографической прозы, как раз лежало на поверхности и было всеми признано, удивило другое, дар прорицателя.
А вот «Люди, годы, жизнь», более безобидный, чем его роман-предвидение, к тому же шедевр автобиографической прозы, был издан с купюрами - в полном объеме публиковать его не решались, и даже во времена оттепели. Однако те, кто хотел, роман все же прочли, в машинописных списках Самиздата.
Коммунистическая утопия
Политикой он занялся в юном возрасте, как-то сказав, что, мол, «Чехов, будучи еще Антошей Чехонте, говорил, что медицина – его законная жена, а литература – любовница; медицине он долго учился, получил диплом, практиковал. А я, когда мне не было и шестнадцати лет, занялся политикой». На самом деле, по меткому замечанию Бенедикта Сарнова, Эренбург был «двоеженцем», припадая то к чистому искусству, то к политической публицистике, причем своей раздвоенностью отнюдь не тяготился.
Странно звучала и его партийная кличка – Илья Лохматый. Позже он старательно пытался избавиться от своего партийного прошлого, но окончательно так и не смог, втайне мечтая, чтобы от него прежнего не осталось и следа. Иносказательно этот процесс избавления от своего идеологического «детства» показан в рассказе «Ускомчел», где герой гибнет вместе с коммунистической утопией:
«Огромные, стеклянные дома, бетонные городища, пружинистые люди, скакуны в квадратных рубахах, смешались с игуменьями, с кельями, с подворотнями, с было полнотелой, любодеянной, кровавой суетой. Люди мигом насиживали просторные квадратики, и становились они уютными, жаркими, смрадными, как монашьи норы…».
Ничего не напоминает? Если чисто визуально, без подтекста, то, видимо, «хрущобы» или нынешние «человейники», детища реновации и тотальной беззаконной застройки – и всё это так выпукло и наглядно, будто между нами и этим описанием ада, пугающей «антиутопии», тяжелого сна наяву, нет огромной дистанции почти в сто лет.
Сталин разрешил
В Париже, где Эренбург был собкором «Известий», он пишет роман «Второй день», с библейским эпиграфом «Да будет твердь среди воды. И стало так. И был вечер, и было утро, день второй».
В СССР это произведение публиковать отказались категорически, и Эренбург решается на беспрецедентно смелый, отчаянный шаг: заказывает в Париже несколько сот нумерованных экземпляров и посылает в Москву – членам Политбюро, редакторам газет и журналов и писателям.
Один экземпляр предназначался – внимание – не кому-нибудь, а самому Сталину. Он и решил судьбу книги, в которой был, скажем, такой пассаж:
«По привычке в душной темноте бараков строители еще обнимали женщин. Женщины беременели, рожали и кормили грудью. Но среди грохота экскаваторов, кранов и лебедок не было слышно ни поцелуев, ни воплей рожениц, ни детского смеха».
«Второй день» настолько выразителен и беспощаден (как и этот короткий отрывок, судите сами), что, скажем, Бабель, прочитавший его в рукописи, сильно сомневался в возможности публикации, - мол, если издадут, это будет настоящее чудо. Книгу издали, то есть «чудо» все же свершилось. Правда, Эренбург в первом томе своих знаменитых мемуаров о природе этого «волшебства» выразился весьма недвусмысленно:
«В тридцатые – сороковые годы судьба книги зависела от случайности, от мнения одного человека. Это было лотереей, и мне повезло – несколько месяцев спустя я получил длинную телеграмму от издательства: высылают договор, поздравляют, благодарят».
Предсказал войну
Начало Великой Отечественной войны он предсказал с точностью до числа. Каверин вспоминал:
«Первого июня 1941 года мы вместе поехали навестить Тынянова в Детское Село, и на вопрос Юрия Николаевича, как вы думаете, когда начнется война, Эренбург ответил: через три недели».
Ровно через три недели война, без объявления таковой, началась...
Ему принадлежит и слово «фриц», которое вошло в обиход с его легкой руки, и первенство в роли пропагандиста, чья ненависть, к сожалению, распространялась и на простых немцев, в чем он превзошел даже самого Сталина. Это ему вместе с Симоновым принадлежит сомнительный лозунг «Убей немца!», которым вдохновлялись наши войска в 45-м, когда Германия уже была повержена, к тому же такая яростная антинемецкая пропаганда повлияла и на судьбу советских немцев.
В советских газетах того времени были созданы специальные рубрики с типичным заголовком «Убил ли ты сегодня немца?», где публиковались письма-отчёты советских бойцов о количестве убитых ими немцев и способах их уничтожения.
Сам Гитлер оказал ему «честь», записав в свои личные враги и заодно объявив злейшим врагом всей Германии – уверенный в победе, он заранее распорядился вздернуть Эренбурга, как только немцы войдут в Москву, а нацистская пропаганда называла Эренбурга «Домашний еврей Сталина».
Если принять точку зрения Вальтера Нейрата, в тридцатых сторонника мягкого варианта событий германской политики (за что он впал в немилость у Гитлера и впоследствии избежал смертного приговора на Нюрнбергском процессе), то Эренбург, мягко говоря, «пересолил» в своем радикализме, что в конце концов стоило жизней и немцам, и нашим и, что важнее, отчасти дало фору Сталину в послевоенном разделе Европы на сферы влияния.
«Проповеди ненависти Ильи Эренбурга, которые уже принесли свои первые плоды на Востоке, план Моргентау, то есть план предполагаемой территориальной «кастрации» Германии и требование безоговорочной капитуляции пресекли всякие попытки немцев как-то договориться и придали сопротивлению очень острый и ожесточённый характер не только в Европе, но и во всем мире. Подавляющее большинство немцев не видело для себя иного выхода, кроме борьбы. Даже явные противники нацистского режима становились теперь отчаянными защитниками своей родины»
(Вальтер Людде-Нейрат «Конец на немецкой земле».)
Видимо, чувствуя, что хватил лишку, Эренбург пишет статью «Оправдание ненависти», объясняя, почему «Волкодав - прав, а людоед – нет».
В принципе Эренбург – один из немногих, если не единственный в своем роде, среди этнических евреев, кто был так радикально настроен не только против нацистской идеологии, но и против любого мирного немца. Для еврея такая позиция - более чем экзотическая, несмотря на все ужасы, которые пережил этот народ. Гроссман, который вместе с Эренбургом принимал участие в создании «Черной книги», был настроен менее жестко.
Один в поле
Вообще Эренбург был фигурой, что называется, амбивалентной: советский до мозга костей, можно сказать, идеолог и пропагандист, разделяющий большевистские взгляды, первый журналист страны и фаворит Сталина, принятый «при дворе», в 1953-м он совершает настоящий подвиг самоотречения. То есть наотрез отказывается подписать чудовищное письмо о депортации евреев на Дальний Восток, несмотря на мощное давление, причем самого Сталина. По сути это было бы продолжение Катастрофы, стоившей еще одного миллиона жертв вдобавок к тем шести, которых удалось уничтожить Гитлеру.
«…Подписали будто бы все – и Ойстрах, и Дунаевский, и Ботвинник, и Левитан, и Рейзен, и Ландау, и Маршак, и Гроссман. Говорили, что даже самый главный еврей Советского Союза – Лазарь Моисеевич Каганович – и тот поставил под этим письмом свою подпись. И только Эренбург – единственный из всех! – категорически отказался его подписать», - пишет Сарнов в документальном очерке «Сталин и Эренбург».
Как ни странно, упорство Эренбурга способствовало тому, что письмо о депортации, подписанное знаменитыми советскими евреями, да еще в «Правде» (по сути приговор миллиону людей, ибо Сталин не привык отменять свои решения), было …отложено. Приближалось пятое марта 1953 года, то есть смерть диктатора и освобождение от тирании и, как следствие, спасение советских евреев от неминуемой гибели.
«Смерть, уже занесшая свою косу над головами миллионов людей, отступила», - писал Сарнов.
И хотя чуть позже Сталин все равно заставит Эренбурга подписать это позорное письмо, к тому же вручит ему – как раз в день его рождения, в торжественной обстановке, в Свердловском зале Кремля, - Сталинскую премию, время было выиграно.
Загадка, почему всего-то из-за упорства Эренбурга, фигуры, конечно, значительной, но все же «не равной Черчиллю», Сталин отложил публикацию письма. Оставалось ему, слава богу, немного, он просто не успел совершить новое злодеяние, по масштабам сравнимое с Холокостом. Но тогда никто еще не знал, что «Хозяин» скоро протянет ноги…
Русская душа
Стихи и романы, рассказы и очерки, статьи и заметки Ильи Эренбурга читали в СССР миллионы. Сегодня о нем, как ни странно, знают немногие, но есть надежда, что круг читателей вновь расширится – возможно, в следующих поколениях. Во всяком случае, по популярности он был сравним с самим Сталиным, недаром Гитлер первым делом, войдя в Москву, собирался повесить не кого-нибудь, а именно Эренбурга. Москву, как известно, Гитлер не взял, а Эренбург всю войну получал сотни писем с фронта, в одном из которых есть забавный пассаж:
«Хотя я тебя не видел, но знаю, что душа у тебя хорошая. Русская. Хорошая у тебя душа. Пиши, если можешь».
Гм…Как сказать – свидетели времен «дела врачей» рассказывают, с какой готовностью люди откликались на клевету о «злокозненности» евреев – Сталин, готовясь к депортации, распространял антисемитскую истерию повсеместно, на всех уровнях, в прессе и среди широких народных масс. Захватила она, правда, не только русских, но и так называемых советских людей, просто русских в стране было большинство. Всё, в том числе, и настроения масс, было готово к депортации, а газеты без конца публиковали «гневные» письма трудящихся, инициированные властью и осуждающие «врачей-убийц», требовавшие немедленной расправы. Сталинский лозунг тридцатых «Расстрелять как бешеных собак!» вновь приобрел свое зловещую актуальность…
Собственно, позорное «дело врачей» и было подготовкой к депортации - уж в чем, в чем, но в разветвленных широкомасштабных интригах Сталин, этот гений зла, настоящий Вельзевул, был дока. Для него запустить «фейк» или «вброс», как мы сейчас бы выразились, являлось делом профессиональной «чести» - вспомните его показательные процессы, так называемые сталинские постановки, срежиссированные столь виртуозно, что сами жертвы начинали верить в свою вину, или дело Промпартии, убийство Кирова, повсеместный террор, абсурдные обвинения и пр. Впрочем, этим чудовищным преступлениям против человечности несть числа, слишком долго перечислять, – и открытые недавно архивы тому свидетельством.
Но здесь, видимо, вмешалось само Провидение – Сталин, повторюсь, просто не успел – вагоны, однако (как бы тщательно ни отрицали этот факт), причем вагоны для скота, уже стояли на запасных путях.
Да, Эренбург часто балансировал на краю пропасти, но сейчас трудно понять, в каком аду жили люди, причем все без исключения, и приближенные к трону в то числе. Возможно, даже более, чем люди простые. Без этой смертельно опасной ходьбы по канату выжить тогда было невозможно.
Его сто раз могли убить и в Испании, и в осажденном немцами Париже, арестовать после знаменитого Антифашистского конгресса, на котором он отвечал за работу советской делегации и на котором Пастернак «сказал что-то не то».
Он был на волосок от гибели и в 1938-м, и в 1949-м - во время кампании борьбы с космополитизмом, и раньше, и позже, в общем – почти всегда.
И выжил не только потому, что был пропагандистом – Кольцова, как известно, казнили, хотя он служил рупором Кремля в еще большей степени.
Это или судьба, фатум, везение, или все же заинтересованность Сталина в таком пере, каким владел Эренбург. Во всяком случае, этот подвиг – а противостоять в те годы Сталину не осмелился бы ни один человек, кроме Эренбурга, - навсегда будет связан с его именем.
фото: GETTY IMAGES
