Илья Авербах: Судьба интеллигента

Автор: Диляра Тасбулатова

Илья Авербах – «советский», как пишут в энциклопедиях, режиссер, так и не дожил до Перестройки, предвидя, что так и будет – как вспоминал его ближайший друг, драматург Павел Финн, автор сценария «Объяснения в любви», фильма о ХХ веке, увиденного глазами alter ego самого Авербаха.

Записки молодого врача

…«Советского» в нем действительно было мало – не припомню, говорил ли он что-нибудь о «ленинских нормах», которые якобы нарушил Сталин, распространенном заблуждении шестидесятников – зато, судя по воспоминаниям, в «советской» шкуре ему было явно тесно. Не то чтобы он был «западник», принципиально чуждый почвенничества и «особого пути» России, - скорее, человек, открытый всему миру. Образованный, начитанный, живущий, несмотря на запреты и сложности с информацией, что называется, на острие смыслов. Интересная личность – слишком требовательный, строгий в оценках (друзья его даже опасались, он был непререкаемым авторитетом в своей компании, а там ведь самый цвет был, включая Бродского) - и в то же время восторженный, умеющий восхищаться, ценить талант в других; совершенно не завистливый и притом вечно сомневающийся, порой балансирующий на грани, ищущий, сложный…

Его отец, тоже чрезвычайно требовательный, опасаясь, что из его сына не выйдет – ну, скажем, Эйзенштейн, буквально заставил его поступить в медицинский, несмотря на афронт и явное отвращение Ильи к этой профессии. Приводя в доказательство судьбу Вересаева и Чехова (не помню, шла ли речь о Булгакове) – кстати, это довольно распространенный страх, что ваш отпрыск не сможет укорениться в такой зыбкой профессии, как режиссура или актерство. Врач – вот занятие достойное, необходимое, уважаемое, это вам не фигляр какой-нибудь. Никто не знает, сколько великих режиссеров умерли «во врачах» - с другой стороны, сколько врачей погибли в неудачливых актерах.

Пробиться, что тогда, что сейчас - так устроено кинопроизводство, система «блата», знакомств, «кинодетей» и прочие препятствия, - было и есть чрезвычайно сложно, так что родительские опасения понять можно. Мне до сих пор звонят родители старшеклассников с мучительным вопросом – надо ли поступать во ВГИК, будет ли у ребенка будущее? Что ему предстоит? Сможет ли хотя бы к сериалам пристроиться? Как, в общем, и тогда – при производстве шестисот (!) картин в год (включая продукцию всех студий шестой части суши, и республиканских в том числе) много вы назовете навскидку заметных, талантливых, не говоря уже гениальных, советских фильмов? Притом, что на полке лежали, наверно, десятки, если не больше, таковых – это и есть так называемая неизвестная история советского кино, наш золотой фонд, в свое время запрещенный и потому невидимый… Параллельная история – лучшее пылится, худшему дают первые залы в прайм-тайм.

Авербах, однако, при всей своей неуверенности (а кто в себе заранее уверен, не знаю таких, даже Феллини боялся) что-то такое, видимо, знал, чувствовал, понимал – и чутье его не обмануло. Он, возможно, не самый великий режиссер советского кино, не Тарковский и даже не Параджанов, но зато именно у него была собственная, ни на кого не похожая интонация, свой почерк, мир, манера, стилистика. Что, если кто не в курсе, особенно сложно – быть не эпигоном, а оригинальным, ни на кого не похожим… Всегда в стороне от генеральной линии победных реляций, героических свершений, треска и идеологического шума, Авербах, как и Муратова, снимал свои «провинциальные мелодрамы» - хотя, скажем, в «Объяснении в любви» герой проходит сквозь целый век, а профессор Сретенский из «Монолога» - ученый с мировым именем.

Провинциальные анекдоты

Строго «провинциальная» история – это, пожалуй, «Фантазии Фарятьева» - самая, на мой взгляд, совершенная его картина, самая, что называется, «щемящая», какая-то чеховская в своей недосказанности и эвфемизмах.

Недавно, с полгода, наверно, назад, в Фейсбуке разгорелась нешуточная дискуссия: один, в общем-то, славный, интеллигентный парень так и эдак поносил «Фантазии», вопрошая своих подписчиков – о чем это? Что за, дескать, чушь, чего им всем надобно – героям то бишь? Ну, мы, конечно, как следует поругались, потом долго мирились – ругалась по своей любимой привычке, собственно, я, возмутившись такой профанной оценкой.

Потом призадумалась – может, картина все же устарела, кто его знает? Пересмотрела. Пришла в неописуемый восторг – помимо всего прочего, здесь такой кастинг, где каждый играет не в пандан сверхзвездам, Неёловой, Миронову и Шарко, не подыгрывая им и служа фоном, а столь же блистательно, как и они. Что, согласитесь, редкость – Андрей Миронов и Марина Неёлова все же актеры мирового уровня. Там, собственно, есть еще трое: мальчик за пианино, Лилия Гриценко (тетя Миронова-Фарятьева) и Катя Дурова, тогда еще совсем юная, в роли младшей сестры Шуры-Неёловой.

«Фантазии» в принципе картина совершенная – на мой непросвещенный взгляд даже более, чем знаменитый «Монолог», хотя последний вошел, так сказать, в анналы; прославленный фильм, широкий зритель знает Авербаха прежде всего благодаря ему. У «Монолога» и охват проблем шире, и, так сказать, полифония общественно-философского, переплетающегося с личным, мощнее – а вот поди ж ты. Зато «Фантазии» (ну для меня лично) – в своем роде таинственнее, они - более, что ли, трифоновские, даже, может, чеховские – ты никуда не денешься из захолустного городка, каким бы идеалистом, выдающимся умом и нравственным человеком с естественными при таких совершенствах притязаниями ты ни был… Этот Фарятьев, врач-фантазер с его инопланетянами, эта мечта вырваться из провинции и уехать в Киев, эта мучительная Шурина любовь к некому Бедхудову, гению, как все его здесь аттестуют, и одновременно манипулятору, мучающему Шуру; эти две пожилые дамы, осколки империи, с повадками «бывших», еще одни лишние люди… И этот городок, унылый, скучный, где индустриальные безликие здания перемежаются с трогательными домиками заброшенной жизни… Восхитительно. Просто восхитительно – если не «Три сестры», то уж точно – две, и обе такие живые, что просто диву даешься. Юная, школьница еще, Люба, которую играет дочь великого актера Льва Дурова, Катя Дурова, органична настолько, что слово «виртуозно» (которым я порой злоупотребляю) здесь даже как-то не вяжется: это так отчаянно прекрасно, что и слов не подберешь. Ну а Неёлова, всегда, впрочем, мастеровитая, тоже будто растворяет здесь свое мастерство, фантастическую технику в такой предельной искренности, что дух захватывает. Дмитрий Долинин, выдающийся оператор, снимавший с Панфиловым «Начало» и «В огне брода нет», вглядывается здесь в ее лицо, то прекрасное, то искаженное горем, с удивительным, каким-то рембрандтовским проникновением в суть «портретируемой». Неёлова и сама себя не щадит – если Дитрих, например, отслеживала свои крупняки, требуя выгодного ракурса или фильтров, то Неёлова (как и в «Монологе») не боится быть зареванной, некрасивой, несчастной, униженной.

Недобитки

В «Монологе» (который я тоже недавно пересмотрела, чтобы сверить свои старые впечатления с нынешними) именно на Неёловой – и, пожалуй, ее антиподе, Тереховой, - и держится драматургия. Замечательный Глузский, большой актер, здесь (не убивайте меня) все же слабее их. У Тереховой и Неёловой - поразительная интуиция, интонационно они могут всё, если не больше.

Ну и, пожалуй, именно от Габриловича, которого считают титаном советской драматургии (так оно и есть, в общем, при всех привходящих) исходит тема преимущества советской науки перед западной, что, сами понимаете, спорно в принципе. Другое дело – знание Габриловичем, так сказать, жизни, ее парадоксальности и непредсказуемости: оттого-то и тема отношений внучки и деда, Неёловой и Глузского, до сих пор исторгает слезы, как и тема предательства, переживаемого дедом, может, еще больше, чем самой Ниночкой, внезапно брошенной пошляком…

Как и в «Фарятьеве», герои «Монолога», живущие в семидесятых, то бишь в «застой», в эпоху брежневского маразма, - те самые «бывшие», потомки «недобитков» - интеллигентов, случайно уцелевших и в мировой бойне, и после нашего собственного, «рукотворного» геноцида.

Авербах говорит об этом косвенно, вполголоса – умный поймет, к чему он клонит: да, собственно, и сам Габрилович, родившийся в канун ХХ столетия, в 1899-м, и попавший в самое пекло (оттого и вынужденный писать сценарии типа «Коммуниста», где Урбанский приходит просить гвоздей, извините, у Ленина), наконец, приступит на старости лет к СВОЕЙ теме.

Победа индивидуализма

«Объяснение в любви», написанное по повести Габриловича Павлом Финном, посвятившем другу большое эссе, в котором он с горечью сокрушается о ранней смерти Ильи (всего 51, кошмар), - еще один «монолог» об ушедшей эпохе предреволюционной России, стоящей на пороге ужасной катастрофы. Филиппок, Юрий Богатырев, тоже ушедший неоправданно рано, великий актер, - здесь alter ego Габриловича, прошедшего искушения века-волкодава и сохранившего, как это ни странно, свой талант, вопреки всяким там «коммунистам». Будучи человеком двойственным, как, собственно, все удачливые люди эпохи сталинизма, он позже пробивал и «В огне брода нет», и «Начало» - то есть не только не растерял свой талант, но и смог пронести его сквозь, как говаривали раньше, лихолетье. Случай, заметьте, в своем роде уникальный, так не бывает. Не говоря уже об искушениях славы, обласканности властью и пр. Ко времени панфиловских фильмов ему уже было за шестьдесят – поднаторевший на своих коммунистах и партократах, он вдруг обрел новое дыхание.

«Объяснение в любви», вроде как частная история безответного чувства - бесконечной, всепоглощающей и всепрощающей любви робкого интеллигента к роковой женщине, - происходит на фоне событий большой Истории, коллективизации и войны. Время, когда снималась эта картина, опять-таки - пик застоя, ХХ съезд с его разоблачениями культа личности и относительно свободные шестидесятые уже позади, история вновь переписывается, а при упоминании имени Сталина в каком-нибудь фильме зрители аплодируют. Иногда стоя.

Поэтому история Филиппка, начинающего писателя, посланного редакцией газеты (не «Правды» ли?) на «места», где «колхоз» все равно победит «индивидуалиста» и кулака, рассказана как бы вскользь, намеками, уклончиво. Война – более правдоподобно: да тут любой, какой угодно патриот, живущий мифами, знает, что в начале, в 41-м, немцы продвигались вглубь страны с ужасающей скоростью.

Нелепый Филиппок, смешной и слишком интеллигентный, нежный для таких грубых обстоятельств, выдерживает всё, остается в живых, хоронит друга и, видимо, любовника своей жены – в мирной жизни мачо и, как сейчас говорят, «решалу», хозяина жизни. Этот мачо, главред партийной газеты, погибает, смертельно раненный, перед уходом в мир иной намекая Филиппку, что взял его в журналисты «не только ради Зиночки». Оговариваясь, что, мол, в Филиппке всегда что-то было, талант, по-видмому. И вот это «не только», оскорбление мужской чести, Филиппок намеренно пропускает мимо ушей, какие, помилуйте, счеты к умирающему… Будто не слышит – ибо этот обманутый муж, жалкий и всеми презираемый персонаж водевилей, несет, как говаривали раньше, знамя своей неугасимой любви сквозь времена и пространства. И потому не слышит соперника, которого пытался спасти ценой собственной жизни, только потому. А не из-за трусости, как иные, прячущие голову в песок, не замечая неудобной правды.  

Авербах, интеллигент бог знает в каком поколении, недаром так педалирует именно интеллигентность Филиппка, а не какие-то иные его качества: намек, что именно интеллигенция, а не, скажем, рабочий класс, - соль земли, спасение России от вездесущих бесов. В своем роде открытие – если в так называемых военных фильмах героем был либо простой солдат, деревенский мужик (никто не отнимает у него мужества, больше всех погибали как раз рядовые), либо генерал, глядящий на битву в бинокль с холма, - то Авербах поставил во главу угла человека «слабого», очкарика с книжкой. Между тем, интеллигентом был и Януш Корчак, и расстрелянные Сталиным члены Еврейского антифашистского комитета. Одна из них, женщина, ученый, выдержала все пытки, не оговорила себя…

Да и сам Авербах, несмотря на спортивность, внешнюю мужественность (в молодости он напоминал Бельмондо), довольно жесткий характер, был тем самым интеллигентом с книжкой, ранимым и сложным, как всякий, кто читает и размышляет. Филиппок – не только alter ego Габриловича, и в самом деле пережившего роковую любовь к своей непостоянной жене, но и отражение самого Авербаха, тоже рожденного в года глухие, перед самой войной, и пережившего всё, что пережили люди той эпохи, и интеллигенты в том числе…

Можно сказать, что его фильмография и есть эпопея интеллигентского бытования - в стране, не слишком расположенной к таковому, стране, отвергающей саму мысль, как опасное искушение интеллектуального единообразия.

Собственно, все его фильмы – об этом. О том, как жить в тисках реальности, не превратившись в мертвеца, жить в полной мере, хотя это очень сложно, почти невозможно.        

фото: Советский экран/FOTODOM; Из личного архива Д. Долинина