Когда Пастернаку было четыре года, он (по его воспоминаниям) первый раз в жизни увидел Льва Николаевича Толстого. Что, конечно, дало отсвет на всю его жизнь.
Это произошло в Москве, в доме родителей, на пересечении Оружейного переулка и Второй Тверской-Ямской улицы. Царивший в доме «культ Толстого» оказал огромное влияние на всю творческую жизнь Бориса Леонидовича и достиг вершины - в обруганном, охаянном, оплеванном и ошельмованном в СССР романе «Доктор Живаго».
Он должен был стать композитором: «Никто не сомневался в моей будущности. Судьба моя была решена, путь правильно избран… И, несмотря на это, я оставил музыку».
Не стал он и философом, хотя весьма успешно изучал философию в Марбургском университете. В том же году и в том же Марбурге потерпел неудачу при попытке жениться на Иде Высоцкой. Красивая дочь крупного торговца чаем Д. В. Высоцкого Борису отказала, и этот отказ он описал в стихотворении «Марбург»:
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Он рано осознал, что истинное его призвание – создавать музыку слов, и в 1912 году публично выступил с первыми своими стихами.
В 1913-м его стихи увидели свет – в коллективном сборнике группы «Лирика».
В 1914-м он знакомится с Владимиром Маяковским, «давно поразившим и привлекавшим меня». После самоубийства Маяковского в автобиографической повести «Охранная грамота» Пастернак опишет свои чувства: «Аляповатый город горел финифтью и фольгой, как в “Золотом петушке”… Я был без ума от Маяковского и уже скучал по нем».
Его первая книга называлась «Близнец в тучах». Он считал ее очень незрелой. Но именно тогда, когда в книжные магазины поступили первые экземпляры «Близнеца в тучах», пришло к Борису Леонидовичу счастливое озарение, что отныне и навсегда профессия его – литература.
В 1922-м он женился на выпускнице ВХУТЕМАСа, художнице Евгении Лурье, женщине властной и считавшей, что «и поэт должен уметь по хозяйству». Сын Евгений родился в 1923 году. После чего Пастернак стал «хорошо уметь по стирке пелёнок». А за несколько лет до этого брака был у него бурный, но короткий роман с Еленой Виноград. Они часами гуляли по Москве, в Сокольниках и Воробьевых горах, и однажды Елена пришла к нему в комнатку на верхнем этаже доходного дома в Лебяжьем переулке и приходила туда ровно четыре месяца. Их мучительный разрыв длился вдвое больше, почти год. Всё это было в 1917-м, и эту любовную горячку он сравнивал с «движением революции», выразив в своей поэтической книге «Сестра моя – жизнь». Посвященной Лермонтову и наполненной больше высокой лирикой, чем революцией:
Как я трогал тебя! Даже губ моих медью
Трогал так, как трагедией трогают зал.
Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил,
Лишь потом разражалась гроза.
В двадцатые были написаны поэмы: «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт», «Спекторский». А завершились они его внезапной и страстной влюбленностью в Зинаиду Николаевну Нейгауз. Не сразу, но влюбилась и она в него, и вместе они уехали на Кавказ. В 1933-м он на ней женился, оформив официальный развод с Евгенией Лурье. До сих неизвестно, кому из этих двух женщин принадлежат слова: «Руки Пастернака — их невозможно забыть. Вся полнота его чувств, всё состояние души оживали в их движениях, воплощались в них». Возможно, что слова эти принадлежат вовсе не им, а какой-то ещё «таинственной незнакомке», рожденной светлым воображением поэта. Откуда-то оттуда, где «мерцающий свет свечи» не загораживает всего остального.
В 1925 году на встрече с писателями Б.Л. Пастернак впервые увидел в Кремле Сталина: «На меня из полумрака выдвинулся человек, похожий на краба. Все его лицо было желтого цвета, испещренное рябинками. Топорщились усы. Этот человек-карлик, непомерно широкий и вместе с тем напоминавший по росту двенадцатилетнего мальчика, но с большим старообразным лицом».
Через несколько лет этот «краб» стал абсолютным диктатором и полновластным хозяином огромной страны, и в 1936-м Пастернак в телефонном разговоре с ним – Сталин позвонил ему САМ - заступился за арестованного Мандельштама. Приложил немало усилий, чтобы из тюрьмы были освобождены сын и муж Анны Ахматовой. Не подписал ни одного письма с требованием «поголовного расстрела участников этой банды», которых в кошмарном 1937-м было несколько, и все «участники» ставили своей целью «свергнуть первый в мире самый справедливый социальный строй и убить товарища Сталина».
В 1938-му к Пастернаку пришёл человек с требованием поддержать московских писателей, осуждавших Тухачевского. Пастернак спустил его с лестницы, а потом, когда его убеждали все-таки подписать, говорил: «Готов погибнуть, но такой гадости вы ни за что от меня не дождетесь».
Он до конца жизни не понимал, почему его тогда не арестовали. Зинаида, уверенная в аресте, устала собирать чемодан, понимая, чем все это кончится. Но кончилось тем, что - по одной из версий - Сталин своим подручным как бы между прочим сказал: «Не трогайте этого небожителя».
Он с детства знал французский и немецкий. Английский выучил уже взрослым, чтобы переводить Шекспира. Он перевёл его почти всего, в том числе и самую знаменитую его пьесу, «Гамлета», которую во МХАТе репетировал Немирович-Данченко. Роль Гамлета на всех репетициях оттачивал Борис Ливанов. Премьера не состоялась: Сталин запретил. Стареющий вождь с подозрением относился к всякого рода проявлениям «гамлетизма».
В 1945-м появились первые черновые наброски романа «Доктор Живаго», поначалу он назывался «Мальчики и девочки». Главы автор читал своим друзьям. И все, кому он читал начальные главы своей будущей эпопеи, «Войны и мира ХХ века», понимали, что ни под каким видом, никоим образом этот роман не может быть опубликован в СССР. Ибо идея романа - христианская, толстовская, не говоря уже об описанных им ужасах Гражданской войны... Нет, нет, это невозможно…
В письме 1957 года, присланном из редакции «Нового мира», Пастернаку в публикации разумеется, отказывают, именно так аттестуя книгу сказано: «Дух Вашего романа – дух неприятия социалистической революции».
За 11 лет до этого, в 1946-м, Борис Леонидович, заглянув как-то в «Новый мир», знакомится там Ольгой Ивинской, редактором и переводчиком. На неё это знакомство производит оглушительное впечатление: «Это был такой требовательный, такой оценивающий, такой мужской взгляд, что ошибиться было невозможно: пришел человек, единственно необходимый мне, тот самый человек, который собственно уже был со мною. И это потрясающее чудо. Вернулась я домой в страшном смятении».
Она стала его последней музой и прообразом Лары в «Докторе Живаго». Её арестовали в 1949-м по обвинению в том, что она тайно готовила побег с Пастернаком за границу, и осудили на пять лет. Пытали, требуя признания несуществующей вины; она потеряла ребенка; следователь ей говорил: «Мы давно знаем, что Пастернак – английский шпион». Освободили Ивинскую в 1953-м, после смерти усатого карлика. Она вернулась к Борису Леонидовичу, вопреки слухам, домыслам и неприятию семьей поэта. Он в это время завершал свою прозаическую эпопею, написав об этом колоссальном труде, что «ни у какой истинной книги нет первой страницы. Как лесной шум, она зарождается бог весть где, и растет, и катится, будя заповедные дебри, и вдруг, в самый темный, ошеломительный и панический миг, заговаривает всеми вершинами сразу, докатившись».
«Докатились» все его книги и до нас – вплоть до вершины его творчества, «Доктора Живаго», публикация которого за рубежом и присужденная ему Нобелевская сопровождались грандиозным международным скандалом.
Формулировка же гласила: «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и за продолжение традиций великого русского эпического романа».
Торжественного вручения, как вы понимаете, не было, и Пастернак не вальсировал в королевском дворце в Стокгольме. «Под давлением общественности» автор вынужден был отослать телеграмму в адрес Шведской академии: «В силу того значения, которое получила присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от неё отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».
В отличие от Шведской академии, в СССР не на шутку оскорбились, да так, что отголоски слышны до сих пор. И сегодня знаменитый «мем» - «Пастернака не читал, но осуждаю» - до сих пор в ходу.
Ну и тогда Литературка в припадке «праведного гнева» опубликовала позорный пассаж:
«Пастернак получил тридцать сребреников, для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды… Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение».
На собрании писателей Москвы докладчики выступили ещё подлее, злобно третируя великого поэта, объявив его «предателем» и потребовав немедленной его депортации за пределы Советского Союза. Депортировать не депортировали, но годы жизни резко сократили.
…Никаких официальных объявлений о его смерти 30 мая 1960 года не было. Лишь на задворках «Литературной газеты» мелким шрифтом напечатали сообщение, что в Переделкино на 71-ом году жизни скончался «литератор» Б.Л. Пастернак.
Роман «Доктор Живаго» напечатали в 1988-м, в журнале «Новый мир» - в период только что начавшейся перестройки. Через несколько лет вышло полное собрание сочинений человека, по словам Анны Ахматовой, «награжденного каким-то вечным детством» и столь же необъяснимого, словно строки стихотворения героя романа и талантливого врача Юрия Живаго:
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
фото: Topfoto/FOTODOM
