Автор: Юрий Богомолов
Каждый год, в день кончины Гриши, Григория Горина, трудно поверить, что это правда. В эти дни, когда ему могло бы исполниться 82, страшно подумать: 20 лет без малого, как его нет с нами. Хотя как сказать…
Обет молчания Свифта
Почему-то кажется, что он всё еще с нами, среди нас, что он никуда не уходил.
Память – живучее существо. В иных случаях она живет много дольше чем человек: вот же он – рядом, на расстоянии протянутой руки… На виду и на слуху со своей доброжелательной иронией и шепелявой дикцией.
И дольше века будет длиться память о нем. Как веками реет память о его героях – Тиле Уленшпигеле, бароне Мюнхгаузене, Джонатане Свифте, авантюристе Калиостро, библейском царе Соломоне…
В том числе благодаря спектаклям и фильмам, поставленным и снятым по его пьесам. А если сегодня нет его новых пьес, новых рассказов, так это потому, что он всего лишь дал обет молчания, как и его герой Свифт.
Молчание большого писателя – от отчаяния. Оно не сатирическое; оно саркастическое, как у нафантазированного Гориным Свифта.
Кадр из фильма "Дом, который построил Свифт". 1982 год
…Джонатан надвинул на глаза черную повязку и плотно сомкнул уста, чтобы отрешиться от реальности. Он не смеется над ней, не борется с ней и не судит ее; он судит о ней. О лилипутах с лилипутскими амбициями. О Великане с его неуместностью в этом лучшем из миров.
Наконец, о рыжем констебле, который прожил несколько жизней в разных эпохах, и в каждой из них служил тюремщиком. Хоть при Георге, хоть при Эдуарде, хоть при Генрихе…
Обидно и стыдно стало рыжему констеблю, и он выпустил на волю арестованных артистов.
Другие страны
…Оборачиваешься на 2000-й и думаешь: господи, так ведь автор жил и умер в другой стране. В другом Государстве. С другой Конституцией. С другими представлениями о том, что прилично, что неприлично в обществе.
Наконец, с другим телевидением.
С тем телевидением, когда еще было живо ток-шоу «Час пик», основанное Владом Листьевым. И если хватит воображения представить – с ведущим… Дмитрием Киселевым, тогда казавшимся вполне приличным человеком.
И трудно поверить, но в той РФ еще выходила шоу-программа «Куклы» с текстами Виктора Шендеровича и невозможна была «Международная пилорама» с кривляющимся Кеосаяном.
…А пьеса «Дом, который построил Свифт» была написана в третьей стране, называвшейся Советским Союзом и столь похожей на нынешнюю Российскую Федерацию.
В той стране мы и познакомились.
С Гришей мы встретились на временной работе в "Спутнике фестиваля" - издание информационно-развлекательного назначения, выходившее в те дни, когда Москва становилась столицей мирового прогрессивного кино. (Так велено было считать.) То были лихорадочно веселые дни: в светлое время суток - просмотры, потом до утра ночной бар в гостинице "Москва". Приоткрывалось окно, то бишь форточка, и с Запада начинало сквозить свободой: отчасти - мысли, но в большей степени чувств.
Потом минуло порядочно лет, и мы встретились уже домами и семьями в Большом Гнездниковском переулке. У него был спаниель Патрик, жуткий флегма. (Гриша говаривал, что он бы на него смотрел целыми днями, если бы не надобность что-то сочинять.) У меня - северная лайка Мишка. Мы нередко встречались на собачьей площадке с видом на Госкино с одной стороны и на новое здание МХАТа - с другой. При встрече он говорил: "Пообщаемся как люди". Пока наши спутники обнюхивались и делали свои дела, мы обменивались новостями из мира искусств и впечатлениями о фильмах, спектаклях…
Чаще всего разговор шел о цензурных покушениях на авторские тексты. Многое удавалось отстаивать, но не всё. В фильме «О бедном гусаре» герой Евгения Леонова, войдя в роль карбонария, хотел было перед фальшивым расстрелом для пущей выразительности выкрикнуть: «Прощай немытая Россия, страна господ, страна рабов…». Но какой-то Мерзляев из Госкино решительно воспротивился, и пришлось Лермонтова поменять на Пушкина: «Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой…».
Мерзляеву, правда, и эта метафора не понравилась.
Дом, который построил Горин
…Самое памятное из тех общений - рассказы о претензиях цензоров к его "Свифту".
Шел 1982 год - картина тогда с большим трудом продиралась на телеэкраны. Снятая Марком Захаровым, она была уже готова к выходу в эфир, а тут возьми да и умри один из генсеков - не припомню какой. Помню только, что его с подобающей пышностью хоронили. И нам, жившим близ Елисея, вышла даже некоторая польза, поскольку центр был перекрыт, и мы почти без очереди могли в этом Елисее отовариваться сосисками.
В общем, нам-то хоть какая выгода, а картине - вред, в ней ведь профанировалась погребальная церемония. Фильм начинался как раз с похорон Свифта под колокольный звон, да еще понарошку и как бы не впервой.
Теленачальники объясняли Горину и Захарову: "Ну, вы же должны понимать, как это будет бестактно смотреться...".
И они были правы. Вид прихожан собора Св. Патрика, скорбящих по декану, который умирает всякий раз ровно в пять, хоть часы проверяй, не может не вызвать по меньшей мере улыбку. Прихожане готовы подтвердить:
Во всем порядок любит, аккуратность,
И если переходит в мир иной, то ровно в пять.
Но самую крайнюю бестактность цензоры обнаружили как раз в новелле о рыжем констебле.
Перелистывая свои прошлые жизни, констебль не на шутку испугался. Будучи человеком набожным, Джек припомнил себя среди стражников, ведущих связанного Иисуса на Крест. И свидетельство тому нашел. Аккурат в соборе Святого Патрика на одной из картин он опознал себя – рыжие усы, веснушки, уши торчат… И дальше со всеми подробностями описывает, как все было.
Явственно помню, словно случилось это вчера... Помню, как вывели Его, как орала толпа, "как воины, раздевши Его, надели на Него багряницу, и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость, и, становясь перед Ним на колени, насмехались над Ним, говоря - радуйся..." А я стоял рядом. Вооруженный. Смотрел... И пальцем не пошевелил, чтоб спасти невинного...
Джек предупреждает, что он мог бы простить себе многое, но такого простить не в силах.
Советская цензура тоже не простила этого Горину. В пьесе Иисус присутствует, а в фильме его нет. Почему, гадать особо не приходится. Примерно по той же причине, по какой Берлиоз остался недоволен антирелигиозной поэмой Ивана Бездомного. Идеологические вертухаи не могли допустить хотя бы условной легализации Господа Бога.
Автора деликатно попросили, чтобы его герой вспомнил бы себя охранником не у Христа, а у вождя восставших рабов Спартака. Начальство предпочитало религиозному раскаянию - классовое.
…Один из «стражников» в Худсовете, как рассказывал Гриша, не рискнул прямо упрекнуть его в негативном отношении к человеку из правоохранительных органов. В кулуарном разговоре во время перекура член худсовета старался объяснить, что констебль вполне себе положительный герой; он из эпохи в эпоху исполняет свой профессиональный долг. У него нет оснований менять свою судьбу.
Видно было, что его эта история лично задела. Потом выяснилось, что в претензии к автору был бывший сотрудник КГБ.
Сегодня-то мы знаем, что жизнь по части иронии превзошла вымысел. Стражники становятся губернаторами, а то и бери выше.
…За окном «Дома, который построил Свифт» лица горожан, равнодушно взирающие на Доктора и на нас.
Вот они - настоящие "еху"! Вглядитесь в эти тупые физиономии... Их ничто не волнует, ничто не может растормошить! Свифт окружен стеной непонимания!! Он нанял актеров, чтобы те несли людям его мысли. Но наш губернатор оказался хитрее - он нанял зрителей!.. Круг замкнулся!..
Ну, не совсем. Захотелось чуточку поправить моего любимого автора:
- Наш губернатор нанял телезрителей.
Любимец Бога
Недорассказанная притча о царе Соломоне, - самом, может, изысканном легендарном мудреце…
Что касается фабулы, то она обрывается на самом интересном месте. Следует сцена официального свидания при стечении народных масс.
Они обнялись и расцеловались, чем вызвали всплеск ликования толпы… Солнце опустилось за стену городских ворот, и Иерусалим начал быстро погружаться во тьму…
Это последние строчки сценария. Фабула погрузилась во тьму, но контуры сюжета более или менее очевидны. Как и пообещал автор: «…многое уже ясно».
Ясно, что царю Соломону предстоит трудный выбор. Он слишком страстен, чтобы позволить разуму возобладать над чувствами. Он достаточно мудр, чтобы дать волю чувствам.
А как жить? И как быть?
Может, так, как жил да был Григорий Горин.
«Он не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума, чтобы уметь судить…».
Он не хотел, чтобы его числили сатириком.
Согласен был значиться юмористом.
«Для меня, - записал он в своей автобиографии,- сатирики - это узаконенные обществом борцы, призванные сделать окружающую жизнь лучше. Я давно заметил, что наша жизнь от стараний писателей лучше не становится. Другое дело - ее можно сделать чуть легче, если научить читателей не впадать в отчаяние».
Одним из лекарств от болезни, именуемой «отчаянием», считается ирония. На нее и был необычайно щедр доктор (по своему образованию) Горин.
Кадр из фильма "Формула любви". 1984 год
Как царь Соломон.
Доисторическому Соломону было в чем-то легче слыть мудрецом и сыпать афоризмами, обладая неограниченной и бесконтрольной властью. А в чем-то - сложнее.
Чем примечательны доисторические времена? Тем, что тогда не было морали, регулирующей человеческое общежитие; она только складывалась, отстаивалась. Библейский царь Соломон, видимо, и олицетворял этот противоречивый и извилистый процесс.
В начале 1990-х, коими датируется работа Горина над «Любимцем Бога», старая мораль сдулась, новая не вызрела.
Жизнь и быт огромной страны зависли между Разумом и Инстинктом.
Забыть Герострата
…Еще в глухое советское время Горин написал пьесу «Забыть Герострата». Некий чиновник сказал ему с искренним состраданием: «Григорий Израилевич, вы же русский писатель? Так?! Зачем же вы тогда про греков пишете, а?».
Писатель не нашелся, что ответить. Ответил, что называется, на лестнице, то есть мысленно и в том духе, что, кроме учреждения, в котором служит чиновник, существует иное пространство, имя которому - Вселенная.
И кроме календарика с красными датами есть иное время, имя которому - Вечность.
И что если жить по такому календарю, то получается, что нет «вчера» или «завтра», а все люди – современники.
фото: Архив фотобанка/FOTODOM
