Радио "Стори FM"
«Женитьба»: Над кем смеётесь?

«Женитьба»: Над кем смеётесь?

Автор: Диляра Тасбулатова

«Женитьбе», поставленной по пьесе Гоголя режиссером Виталием Мельниковым, исполняется 45 лет. Выпущенная в самый пик застоя, в 1977-м, причём реалистично и без постмодернистских вывертов, именно эта экранизация является, по-видимому, лучшей интерпретацией упоительного гоголевского текста.

Хотя пьесу, к которой Гоголь возвращался в течение девяти лет, пока не дописал окончательно и отдал «на театр», как тогда выражались (хотя всеми силами презирал его), как водится, не оценили. За исключением двух критиков, один из которых – сам Белинский, до сих пор не забытый, несмотря на солидную временную дистанцию, двести лет без малого. Вполне, кстати, заслуженно, коль скоро именно он оценил Гоголя (да и не только его), буквально упиваясь его языком, стилизованным под реальный язык тогдашнего купеческо-дворянского сословия. Правда, сама купеческо-дворянская публика пьесой была весьма и весьма недовольна, что, впрочем, дело привычное: это сейчас кажется, что, мол, раньше люди были такие чуткие, такие глубокие, аж страшно, особенно за нынешнее падение нравов. Каждое поколение, я заметила, костерит молодежь за дурновкусие, то и дело восклицая, что, дескать, раньше был МХАТ с этой его Тарасовой или Гоголевой (обе поперек себя шире и с такими поставленными голосами, будто речь на съезде компартии декламируют), а что сейчас? Ну, не прямо сейчас, а тогда, когда «Современник» выстрелил, с тех пор тоже уже несколько поколений народилось. Ныне же, на втором десятке второго тысячелетия бабушки, помнящие Тарасову, фраппированные молодой режиссурой, так вопят о безнравственности, что хоть святых вон.

То же самое, повторюсь, было и тогда: ну сватовство, и что? Ну женихи, числом целых пять, и на всех на них всего одна невеста, зато с богатым приданым, от которой к тому же прямо в окошко сиганул единственный ее избранник, г-н Подколёсин, надворный советник и дворянин. Так какие, господа, будут оргвыводы? Что вы нам показываете? Бессвязный набор сцен, где каждый жених старательно задвигает соперника, распустив свой облезлый хвост, что кажется ему павлиньим (правда, предварительно осмотрев невестины реквизиты, и это даже не носик-губки-глазки, а каменный дом и надворные постройки). Между прочим, в спектакле Коляда-театра эти павлиньи хвосты были натуральными, сзади пришпиленными к пятой точке каждого претендента.

Все они, и Никанор Иваныч Анучкин, и Иван Кузьмич Подколёсин, и человек по фамилии Яичница, экзекутор в каком-то присутствии, и даже Жевакин, который, кажется, больше по части женских достоинств, ножек-ручек и всего такого, но тоже не прочь завладеть каменным домом вкупе с надворными постройками, сиречь сараями.

О том и речь: Гоголь, «ядовитый» человек, как говорил Захар, слуга Обломова, про своего хозяина, и так, и эдак разделал всю гоп-компанию под орех (пятого жениха, купца, режиссер Мельников не показал, да он и в пьесе, кажется, еще на старте исчез, в дом к невесте не явившись): Подколёсин, прообраз будущего Обломова, разве что не на ходу спит, а уж жениться, стало быть, изменить свою беззаботную холостую жизнь, хотя и приданое завидное, – слуга покорный; Анучкину почему-то непременно надобно, чтобы будущая его жена говорила по-французски, хотя сам он в нем не бельмеса; г-н Яичница, еще не видя невесты, деловито пройдется по двору, оценивая выгоды; ну а нищеброду Жевакину, похоже, все равно – главное полненькая, плюс, конечно, домина – каменный, в два этажа. Полнота невесты, надо отдать должное этому перезрелому бонвивану, отставному морскому офицеру, вроде как важнее ее имущества, и на том спасибо. Хотя… что в лоб, что по лбу: на троих практичных - один похотливый; и если те торгуют живого человека, едва завидев, и двух слов не молвив с невестой, из-за приданого, то этот, «знакомый с морскими бурями», в мечтах уже сжал ее в объятиях.

Такая вот сатира, в конце позапрошлого века и уж тем более прошлого внезапно прославившаяся, при жизни автора недооцененная или вообще неоцененная, что доставило Гоголю немалой горечи. Когда тебе со всех сторон талдычат, что это явная неудача, попробуй устоять: сам Николай Васильевич от своего детища чуть ли ни отрекался, невысоко ценя: так, мол, как-то… К тому же ему явно не везло с Кочкарёвым, сватом, тем самым, что буквально силком тащил Подколёсина к алтарю – в те времена, сороковые годы XIX века, его почему-то играли вяло, что называется, вполноги, монотонно чеканя блещущий остроумием текст.

…Я уже писала в статье об Олеге Борисове, как он умел расцветить любую роль, хоть самую захудалую, где диалоги писал отнюдь не Гоголь (да и где на всех гоголей отыщешь, он один такой, сверхчеловек буквально), а вот тут повезло так повезло. И не только самому Борисову, Мельникову, партнерам и даже самому Гоголю, но и нам с вами: я всякий год пересматриваю и не надоедает ведь. Хочется наизусть выучить и в компаниях цитировать (порой так и делаю, и если кто-то не помнит или, не дай бог, не читал-не смотрел, лавры великого человека достаются мне). Эти диалоги Подколёсина-Петренко с Кочкаревым-Борисовым: вот где упоение-то – лениво-глуховатая оголосовка роли мастеровитого Петренко сталкивается с бешеными взвигами стремительного Кочкарёва, создавая неповторимый ритмический рисунок. И на каком языке, боже ты мой: так больше никто не умеет, хоть ты тресни, хотя на русском писали хорошо, порой даже и слишком. (Набоков, например, с его утомительным витиеватым красноречием).

Но дело ведь не только в «симфоническом» мастерстве актеров и даже виртуозной режиссуре Мельникова – дело в подтексте, каковой проглядывает сквозь высокотехничную игру актеров. То есть потаенный месседж, концепция пьесы – о вечном застое, в котором веками живет Россия, боязни нового, о непомерно раздутом бюрократическом аппарате чиновничества, трусливого и опасающегося перемен, - сделана чисто актерски, то бишь незаметно, без деклараций и подсказок. Хороша и невеста, которую бессовестно торгуют словно вещь, и она не противится (позже бесприданница Лариса Огудалова у Островского, предтечей которого был Гоголь, восстанет на такое положение и погибнет). У Агафьи Тихоновны – одно предпочтение, чтобы был непременно дворянин, а какой, ей, похоже, все равно: широко известное «если бы нос Никанор Иваныча да приставить к носу Ивана Кузьмича…» уж давно стало, как сейчас говорят, мемом. И то правда: дворянин, субтильного не надо, лучше полный (сваха говорит – да в дверь еле влезет, будет тебе полный), не пьяница чтоб и.. собственно, всё. Похоже на современные брачные объявления о стройной блондинке с грудью пятого номера для редких встреч на ее же (!) территории или, наоборот, как у Гоголя, стройная блондинка (уже не та ли, она же самая?) ищет топ-менеджера – ну, скажем, Газпрома (считай, нынешний «дворянин»).

Мельников, постановщик редкого таланта, в свое время на целых десять лет отправленный в ссылку науч-поп кино, а потом снявший бессмертный хит «Начальник Чукотки», здесь делает акцент на великолепный ансамбль исполнителей – и выигрывает: у него каждый слышит, как он дышит, еще и прислушиваясь к другому. Агафья Тихоновна (юная тогда Светлана Крючкова, будущая звезда), жалкая в своих попытках «возвыситься» за счет дворянского звания будущего мужа, купца она не хочет; все эти женихи, один другого смехотворнее, Жевакин, который уже в семнадцатый раз (!) получает отказ, циничный Яичница, хлопотливый не в меру Кочкарёв (и вправду, из чего хлопочет?) и прочие – «маленькие люди» с такими мелкими интересами, что и под микроскопом не разглядишь.

Каким был тогда театр, представления не имею, но судя по репертуару, основа – то бишь сами пьесы – в большинстве своем ходульные, развлекательные, поверхностные, с непременным хэппи-эндом, в нашем конкретном случае – свадьбой. Зритель, да и, как выяснилось, большинство критиков к гоголевской сатире были явно не готовы, жанр, близкий уже к фантасмагории, определить не смогли и посему были разочарованы. Ибо «Женитьба», несмотря на искрометность языка, - далеко не водевиль, в ней есть что-то кромешное, фатально негероическое – собственно, это пьеса о завзятых пошляках, как, собственно, и «Мертвые души», где «положительный» герой один – смех.

Потому-то эта пьеса, так сказать, «бессмертна», что описывает не конкретный период в истории России, а ее суть, как, собственно, и «Ревизор»: люди пьют, едят, говорят, а в это время рушатся их жизни, как через полвека скажет уже Чехов. У Гоголя же – врут. Постоянно и непреложно, обманывая друг друга и находясь в постоянном коловращении мелочного обмана – как Городничий, как наши незадачливые женихи, как сама Агафья Тихоновна со своей «аристократоманией». Мельников же, вроде как оперевшись на безупречных актеров – ни Леонов, ни Крючкова, ни Борисов, ни даже Брондуков или Стржельчик, не говоря уже о Талызиной в роли свахи сфальшивить просто не смогли бы – сделал тем не менее нечто большее, чем бенефис звезд. И дело даже не в том, что каждый их выход упоителен своей точностью и филигранностью, а в том, что за этим карнавалом типажей стоит грозная фигура Николая Васильевича: над кем смеетесь, над собой смеетесь.

фото: Советский экран/FOTODOM

Похожие публикации

  • Александра Ильф: Сумбур вместо лошади
    Александра Ильф: Сумбур вместо лошади
    Умирая, Илья Ильф, автор культовых романов «Золотой теленок» и «Двенадцать стульев», завещал своей жене их дочь Сашеньку, в то время двухлетнюю. Как будто наперед знал, что когда-нибудь Сашенька станет самым преданным, внимательным, дотошным исследователем его творчества
  • AC/DC: Монстры рока
    AC/DC: Монстры рока
    «Монстры рока», фестиваль, прогремевший 30 лет назад в Тушино и вошедший в Книгу рекордов Гиннесса, посетили миллион (!) москвичей. Потрясены были не только фаны, но и сами рокеры группы AC/DC, участники этого грандиозного события эпохи перемен
  • А был ли призрак?
    А был ли призрак?
    В парижской «Гранд-опера» проходили премьеры опер Сен-Санса, Массне и Делиба, пели лучшие голоса мировой сцены, она принимала у себя «Русские сезоны» Дягилева. Но вряд ли кто-то прославил этот театр больше, чем не отличавшийся ни слухом, ни голосом французский писатель Гастон Леру. Он обнаружил в «Опере» призрак! Обнаружил... или всё-таки выдумал?