Автор: Ираклий Квирикадзе
«Маленьким мальчиком ночью я шёл по тёмному Тбилиси, искал орден Ленина. Рядом со мной шёл Бог». Так хотел начать свой рассказ Ираклий Квирикадзе... Но начал иначе...
Как-то рассказывал Лене Кузьменко о моих нелепых встречах со знаменитостями (мы сидели в кафе книжного магазина «Республика», что у площади Маяковского). Лена, смеясь, сказала: «Напиши про них. Про Галактиона Табидзе, Лаврентия Берию, Милоша Формана, Ван Клиберна, Сергея Довлатова - такой каталог знаменитостей». Засмеявшись в ответ, я обещал написать, потом забыл…
На днях, переселяясь в новый дом и укладывая в картонные коробки всевозможные ненужности вроде: семи мраморных слоников, куклы с фарфоровой головой, один глаз закрывается, второй нет, акварельного рисунка «Ленин в гробу среди хризантем», нарисованного неизвестным художником и датированного 1924 годом, - я наткнулся на серебряную сахарницу с надписью: «Екатерине Григорьевне Бухаровой от Мишо и Като в день её свадьбы».
Говорилось о свадьбе моей русской бабушки. Секретарь-машинистка вышла замуж за своего босса Давида Алексеевича Миндадзе. Дело происходило в Баку. Дедушка имел завод по производству осетровой икры и отсылал её (икру, а не бабушку) к столу его императорского величества Николая II.
В старом тбилисском доме, помню, была фотография дедушки и императора со страннейшей хулиганской надписью на обратной стороне: «В п…де тонут большие корабли». Странно, домашние фотоальбомы всегда кем-то тщательно редактировались. На групповых фотографиях вырезались головы людей, объявленных врагами народа… а эта фотография дедушки и императора с крайне неприличной, заборной надписью хранилась в нашем доме нетронутой. Кто автор этой надписи - не знаю. В классе третьем я прочёл её по слогам, не очень понял, но спросить у взрослых не решился…
Давид Алексеевич Миндадзе был богат, щедр, хлебосолен, купил трёхэтажный особняк в центре Баку, по воскресеньям устраивал «общий стол». Приходили рыботорговцы, грузинское землячество, гастролирующие артисты, дедушкины любовницы… Дедушка был весельчак, и не важно, кто был ты, главное, что ты выпивоха, умеешь говорить красочные тосты и петь, когда все поют. Приходил и один скромный юноша из какого-то технического училища, где учился дедушкин племянник. Приходил каждое воскресенье в течение трёх лет. Бабушка как-то особенно приметила его.
Была у рыжего Лаврика (так его звали) привычка вскакивать из-за стола и мыть на кухне свою посуду. Съест суп, съест хашламу - несёт тарелки на кухню. Бабушка (её рассказ) говорит ему: «Лаврик, в доме столько прислуги, зачем вы сами моете?» В ответ слышала: «Екатерина Григорьевна, я жуткий чистюля. Не могу иначе, простите». Ему прощалось, так как Лаврик хорошо пел, входил в постоянный дедушкин домашний хор. Если Лаврик Берия не приходил в какое-то воскресенье, дедушка слал за ним «линейку» (так назывались коляски, запряжённые лошадьми).
Создатель «Каталога знаменитостей» – Ираклий Квирикадзе
Попасть к высокому начальству тогда, как ни странно, было не очень сложно. Она сидела в приёмной Лаврентия Павловича, ждала. Ровно в восемь утра открылась дверь, вошёл сам. Ни на кого не глядя, пересёк просторное помещение приёмной. Бабушка встала, подошла, сказала: «Здравствуй, Лаврик». Берия остановился, улыбнулся: «Здравствуйте, Екатерина Григорьевна. Всё помню… Такой хашламы, как у вас в Баку, нигде не ел…» Бабушка воспользовалась бериевской улыбкой: «Я по поводу Леонида». Получила ответ: «Очень нечистое дело, Екатерина Григорьевна, а я, как вы помните, жуткий чистюля (засмеялся). Ничем не смогу помочь, ничем». Вынул из кармана своего плаща деревянную коробку: «Это передайте Давиду Алексеевичу, на удачу». Сказал и скрылся за дверь своего кабинета.
Бабушка вернулась домой. Из коробки высыпались семь мраморных слоников. Дядю Леонида сослали. Бабушка хотела разбить молотком мраморных слоников. Дедушка не велел. «Назло этой твари пусть охраняют нас». Почему так решил Давид Алексеевич, почему эти слоники всю жизнь стояли на пианино в нашем старом доме? И сейчас я не нахожу сил избавиться от них, хоть знаю, что они не приносят счастья…
Пианино давно уже нет, нет никого из участников этой истории, слоники скинуты в один из ящиков моего письменного стола, но они есть. Может, через двенадцать дней, в день моего 75-летия, я разобью их мраморные хоботы, уши, ноги, растолку, как хотела Екатерина Григорьевна, и выкину. И что-то изменю в своей жизни! А может, нет? Ведь никто не стёр с фотографии императора « В п…де тонут большие корабли».
Когда я снимал фильм «Пловец», альбом с фотографиями и какие-то предметы нашего домашнего интерьера я увёз на съёмки в Батуми. В суматохе за всем я не уследил, пропало многое, в том числе и это мудрое предупреждение мужчинам.
Главные люди страны
Вспомнил букву А! Генерал артиллерии Авксентий Антадзе. Герой Великой Отечественной войны. Вот уж нелепая и странная история нашего знакомства! Я видел его фотографии в газетах военных лет. Красивый генерал, отец моих соседок Лизы и Зины Антадзе. Кончилась война. Генерал артиллерии Авксентий Антадзе вернулся домой поздно ночью. Он приехал с вокзала на двух машинах. Вторая машина была набита немецкими кожаными чемоданами – с подарками дочерям, жене. Антадзе жили на нашем этаже.
Жена генерала в моём детском представлении была похожа на фею из «Волшебника Изумрудного города», не злую, что раздавила летящий дом девочки Элли, а на последнюю фею, добрую. Сознаюсь, я был тайно влюблён в неё. Помню тёплую ночь, радостные крики генерала: «Тассо, я вернулся!» На веранде третьего этажа накрыли длинный стол, праздновали возвращение героя! Генерал обнимал жену, целовал девочек. Я обалдело глядел на немецкий корабль в руках Лизы, где в трюме работала корабельная топка, из труб валил белый дым, капитан в белом кителе поднимал руку, приветствуя меня - ротозея.
Жена генерала сказала мужу, указывая на меня: «Жених твоей Лизы». В действительности я не любил Лизу, а сходил с ума по её маме, хотя слышал шёпоты: «Тассо гуляет с маршалом Рокоссовским». В пять утра дом заснул… Я был первым, кто сполз с кровати, поплёлся в туалет. Он на этаже общий. Когда зашёл, меня испугали босые ноги, медленно раскачивающиеся в воздухе. Я поднял голову и закричал. Генерал Авксентий Антадзе висел на собственном ремне.
Прошло шестьдесят восемь лет, увиденный первый в жизни мёртвый постоянно раскачивается в моём воображении. Почему он это сделал? Его артиллерия в клочья разнесла Берлин, Иосиф Виссарионович Сталин подарил ему серебряный портсигар с лаконичной надписью на грузинском: «Авксентий от вождя». Он привёз восемь чемоданов подарков (корабль «Олимпия» стал-таки моим, по сей день в моём воображении капитан в белом кителе машет рукой, я слышу слова на немецком: «Ираклий, полный вперёд!»).
Зачем красивый, сильный, с орлиным профилем супермен-победитель удушил себя? И где? В туалете! Я, маленький мальчик, смотрел на него огромного и кричал. Несколько часов назад он танцевал с женой лезгинку, не стесняясь при всех целовал в мушку на щеке. Неужели были правы те, кто считал причиной нелепого ухода боевого генерала Авксентия Антадзе слова жены, которые она вроде бы сказала в постели: «Я спала со многими, и с маршалом Рокоссовским в том числе»?
Жуткий чистюля Лаврентий Берия
Вот буква Г – это Галактион Табидзе. Именно Г, а не Т, так как в Грузии его зовут только по имени Галактион, редко добавляют фамилию. Все знают: Галактион - он один. Мы с моим школьным другом Элизбаром Балавадзе столкнулись с ним на лестничной площадке дома, где были в гостях у одноклассника. Не по школьным учебникам литературы мы знали, что по ночным тбилисским улицам часто бродит большущий, нетрезвый, белобородый бог поэзии. Такого бога мы и встретили.
Он медленно спускался по лестнице, тщательно оглядывая каждую ступеньку. Бог искал что-то потерянное. Мы робко обогнали его, робко поздоровались. Галактион посмотрел на нас и спросил: «Не видели ордена?» Рукой указывал на пустой лацкан пиджака, где виднелась протёртость и маленькая дырочка: «Я потерял его! Это ужасно!»
Все морщины на его лице были напряжены. Мы спешили, но не смогли быстро сбежать по ступенькам… Нам показалось, что Великий Галактион нуждается в нашем нюхе, наших молодых глазах. «Он для меня очень дорог! Я должен его найти!»
Мы включились в поиск. Вышли на улицу Марджанишвили, медленно шли рядом с Галактионом, глядя себе под ноги. Элизбар спросил: «Орден кого?» - «Ленина».
Вопрос был глупый. Кого же ещё? Не орден же Британской империи, не знак нобелевского лауреата. Галактиона мало знали и знают в мире, разве что Пастернак, сказавший: «Он вершина, на которую мне не взобраться», а также Ахматова, переводившая его стихи на русский. Галактион вдруг ударил себя по лбу, скорчил гримасу: «Я же был вчера ночью у Силибистро! Может, там оставил? В залог? А?»
В летнем саду филармонии, в маленькой стеклянной забегаловке, где пахло кислым вином, Галактиона и нас встретил буфетчик Силибистро. На вопрос поэта он ответил: «Галактион, ты же знаешь, у меня ничего не пропадает… Вот пистолет полковник Лолашвили оставил в туалете, нализался так, что не услышал, как выпал из кобуры (смеется). Я храню пистолет…Ты вчера тоже крепко нализался, Ленин мог упасть в унитаз…» - «В унитаз?» - «Хотя нет! Ты ушёл с Лениным!»
Я оглянулся. В стеклянной забегаловке все смотрели на белобородого бога, слушали его диалог с буфетчиком Силибистро. Он подозвал официантку, спросил её: «Клара, Галактион уходил вчера с Лениным?»
Клара встала перед богом, долго, задумчиво разглядывала пустое орденское место на лацкане пиджака: «Без него». Силибистро поморщился: «Я точно помню, Ленин был!»
Клара, обиженная, что хозяин не доверился её зрительной памяти, отошла к столу, где трое бритоголовых мужчин окружили себя дюжиной пустых бутылок. Они заказали ещё: «Клара, только «Мукузани», «Тибаани» сегодня не идёт… И ещё, позови этого мальчишку, что с Галактионом пришёл». – «Их двое». - «Любого».
Любым оказался я. Они вежливо спросили моё имя. Я сказал. «Слушай, пацан (зачем было спрашивать моё имя?), Галактион потерял орден? Да? Протяни руку».
Говорящий указал на человека, которому мне надо было протянуть руку для пожатия: «Это Сергей Яковлевич Якобашвили… Он взломал замки всех приличных квартир Тбилиси… У твоих родителей приличная квартира?»
Я растерялся. Не знал, что ответить. Сергей Яковлевич Якобашвили прервал говорящего: «Ираклий, да?! Я очень люблю стихи Галактиона… Никогда ему этого не скажу… Ираклий, ты сейчас побежишь, тут рядом улица Камо, восемь. Квартира тринадцать. Позвонишь четыре раза, откроет Марья Шалвовна Сац. Я её маму… (Сергей Яковлевич выругался), скажешь, орден Ленина лежит в коробке из-под духов «Красная Москва». Меня послал Сергей, чтобы ты, сука… Нет, ты так не скажешь…»
Трое засмеялись. Сергей Яковлевич Якобашвили спросил: «Ты же не думаешь, что это я у Галактиона его украл?» – «Нет». – «Орден давно у меня валяется, одного хама-полковника в поезде наказал… (посмотрел на меня) Значит, так. Шаг туда, шаг назад…»
Галактион и Силибистро уединились во внутреннем дворике стекляшки. Пили «Мукузани». Мы с Элизбаром бегом на улицу Камо. Марья Шалвовна Сац открыла нам дверь, нашла орден Ленина в коробке «Красная Москва». Мы быстро назад. Сергей Яковлевич Якобашвили подержал на ладони орден: «Я прямо как Калинин! Вручаю Галактиону… Чёрт, а как его отчество?»
Никто не знал. Друг взломщика приличных тбилисских квартир сказал: «На оборотной стороне ордена цифры. Видимо, номерные… Как быть?»
Сергей Яковлевич секунды три думал: «Пусть мальчик отдаст ему, скажет, нашёл вот там, у клумбы… Что, Галактион будет проверять, тот номер, не тот номер?!»
Радость Галактиона была бурной. У бога оказались силы поднять меня в воздух, расцеловать. То же он сделал с Элизбаром… Потом посадил нас с собой, Силибистро и «Мукузани»??…
В ту ночь, пьяные, мы с Элизбаром валялись под клумбой летнего сада филармонии. Элизбар храпел. Я смотрел на тусклую луну и плакал от переизбытка «Мукузани» и чего-то непонятного. Я шептал Галактиона строки:
Венчалась Мери в ночь дождей,
И в ночь дождей я проклял Мери…
Узнал ли Галактион, что Ленин был другой, обнаружился ли настоящий орден? Я не знаю. И зачем ему, Величайшему из поэтов, нужен был дурацкий-предурацкий орден на лацкане пиджака? Этого теперь не узнать. Очень скоро он выпрыгнул из окна четвёртого этажа на асфальт… Выпрыгнул, выпал, помогли выпасть? Историю поиска ордена Ленина я использовал в небольшой повести «Трактат о мёде», но там с Галактионом ходят по ночному Тбилиси два моих героя-пасечника.
Галактион Табидзе. В Грузии поэта зовут по имени, все знают – он такой один!
Арли был бездельник. Давид Алексеевич всё хотел пристроить брата, но, увы, Арли нигде долго не задерживался. Зная, что брат любит гарцевать на коне, дедушка, пользуясь своими обширными связями, устроил Арли в парадный кавалерийский отряд его императорского величества Николая II. Арли Миндадзе сопровождал государя императора в Австрии, Греции, Италии.
Перед самой Первой мировой войной парадный кавалерийский отряд квартировал в провинциальном городке на границе Польши с Германией, готовились к празднествам в связи с ожидаемой поездкой Николая II в Германию. В Арли влюбились две немецкие монашки из местного монастыря. Вначале они смотрели на него в бинокль, потом познакомились с ним. И стал Арли ходить в монастырский яблоневый сад то к одной на свидание, то к другой. Монашки вначале ревновали его друг к другу. Но потом сложились отношения, где Арли был разделён между влюблёнными сердцами.
Николай II не приехал в Германию, так как началась война.
Парадный кавалерийский отряд был призван на фронт. Но Арли не хотелось воевать. Он решил дезертировать. В яблоневом саду монастыря стали разрываться бомбы. Монастырь должен был срочно эвакуироваться. Но две монашки пожелали следовать за своим возлюбленным кавалеристом-дезертиром. В мирные времена он рассказывал им, что есть на земле рай, который зовётся Грузия. Они решили все бежать туда.
Два года влюблённая троица добиралась до Кавказа. Варшава - Петербург - Москва - Харьков - Одесса – Крым - Ялта - Батуми.
Они попали в водоворот всеобщего сумасшествия, именуемого «войной народов». В этой одиссее по Европе они сплотились. Они теряли и находили друг друга на дорогах, в поездах, на пароходах. Шли, ехали, плыли к далёкой Грузии. Наконец дошли до деревни Эркети, где жили родители Арли.
Входя в деревню, монашки привели себя в порядок, надели белые католические чепчики и так предстали перед отцом и матерью возлюбленного. Те приняли блудного сына, но поинтересовались, кто эти две женщины. Арли назвал их своими жёнами. Родители пришли в ужас. Двоежёнство в патриархальной Грузии приравнивалось к блуду. Их прокляли и изгнали из деревни.
Арли с монашками поселились недалеко за рекой в брошенном доме. Усталые от долгого блуждания по миру, трое зажили счастливо. Деревня не понимала, что это за странная форма любви, и обходила их стороной. Но вот война докатилась и до Грузии. Арли позвали красные: «Ты бывший кавалерист, возглавь красный кавалерийский отряд». Арли отказался.
Его позвали белые с той же просьбой. Арли ответил, что не хочет воевать, хочет жить в мире и гармонии со своими двумя Дульсинеями. Но война не позволила существовать этой идиллии. Кукурузное поле, которое они взрастили, сожгли, как и яблоневый сад. Дом разбомбили. Пристрелили корову-кормилицу.
Арли и две женщины находят брошенный кем-то в окрестностях Батуми броневик. Садятся в него. Это защита! В броневике они разъезжают по дорогам. Грязные, голодные, спят в нём.
Однажды на их броневик нападают. Арли начинает отстреливаться.
Арли объявляет войну всем, всем, всем! Он и две его возлюбленные врываются в деревни и стреляют по любым властям, как красным, так и белым!
Их называют «бешеный броневик». И когда у броневика кончаются боевые запасы, Арли и монашки приезжают в родную деревню Эркети, останавливают на площади броневик, открывают люк, Арли произносит длинный монолог. Он проклинает этот сумасшедший мир, где все против всех, где все на ножах! Он закрывает люк, и через мгновение броневик взрывается! Трое возлюбленных добровольно кончили жизнь самоубийством!
Жаль, что теперь некому вспомнить их имена: Арли Алексеевич Миндадзе – тридцать семь лет, Гудрун Кнохенгауэр – тридцать один год, Тильда Ремарк – двадцать восемь лет. (Не знаю, кем приходится ей классик мировой литературы?)
Мама с папой часто ссорились. Мама хватала меня, как чемодан, и я нежданно-негаданно оказывался то в Телави, то в Одессе, то в Батуми. В Батуми я проучился восьмой – девятый классы. Грек Одиссей Иллиопуло, работник судоремонтного завода, и его жена, эстонка Эльза, поселили нас в своей трёхкомнатной квартире (мама не хотела жить у своих многочисленных батумских подруг). Иллиопуло сдали нам комнату с видом на батумский цирк, на круглом фасаде которого висели портреты членов советского политбюро (Ворошилов, Молотов, Будённый, Хрущёв). Увидев их, мама долго смеялась, я не понимал тогда причины её смеха.
Наш квартирный хозяин Одиссей Иллиопуло был похож на живую греческую скульптуру. Когда на балконе он делал зарядку с гантелями, я и мама смотрели на него с восхищением: «Ираклий, займись гантелями, ты дохлый». Одиссей Иллиопуло был чемпионом Батуми по борьбе. При всей ослепительной физической мощи он был каким-то странным.
Однажды, играя с женой Эльзой в бадминтон, забросил волан на магнолиевое дерево (я смотрел на них из окна). Одиссей пошёл за лестницей, вернулся и подошёл не к той магнолии (я видел волан в гуще веток на другой магнолии). Крикнул ему из окна. Он кивнул головой и продолжал искать волан там, где его не было. К нам в комнату вошла эстонка, попросила показать, где волан. Я показал. Мы кричали Одиссею, он не сходил, прыгал с ветки на ветку. Потом затих в густой листве. Жена зовёт, он не откликается. «Странные вы существа, мужчины», – сказала эстонка, опрыснув себя мамиными духами «Сортилеж».
И вот этот тихий работник Батумского судоремонтного завода очень скоро стал сверхзнаменитостью. Его имя не сходило с уст мужчин и женщин, появление на улице взрывало толпу: «Одиссей! Одиссей!»
В Батуми приехали профессиональные борцы-тяжеловесы. Их было человек семнадцать. На круглых стенах цирка появилось сообщение: «С 7 по 20 октября 1954 года пройдёт чемпионат мира по классической борьбе. Участвуют лучшие борцы XX века». Эти же плакаты висели на набережной, в гостинице «1 Мая», где поселились тяжеловесы, куда мы с одноклассниками заглянули и увидели иллюстрацию к дантовской «Божественной комедии», той части, что про ад. В вестибюле двигались несгораемые стальные шкафы, чугунные шары, которыми разбивают стены при сносе старых домов. Каждый из этих существ весил сто - двести килограммов. Большинство из них носили фетровые шляпы, но на ком-то были стальные шлемы с рогами. Кто-то грыз хрустальный стакан. «Это для хорошего пищеварения», - объясняли удивлённому администратору гостиницы «1 Мая».
Адский табор со своими женщинами, детьми, собаками колесил по провинциальным городам СССР, не заглядывая в столицы. В Батуми они приехали в первый раз. Семнадцать борцов-гигантов сели на велосипеды и стали медленно колесить по улицам, крича: «Завтра!», «Все в цирк!». У пивных ларьков на набережной они пили пиво, громко смеялись, толкая друг друга, иногда задевая батумцев и не извиняясь.
Сейчас таких людей зовут «кетчисты», «борцы без правил». В те времена, когда в наш город нагрянули эти жутковатые люди, не было таких терминов. В день открытия чемпионата мира цирк не был заполнен. Город был слегка запуган агрессивностью гигантов. Так как Одиссей купил билеты, а Эльза простудилась, билет её достался мне.
Арена. Семнадцать борцов в трико, лица некоторых - в кожаных масках, экзотические имена. Борьба шла по классическим правилам - кто кого уложит на лопатки. Батумцы аплодировали, но чувствовалось - без особого азарта. Утром второго дня было воскресенье, к нам в дом пришли двое вежливых мужчин, спросили Одиссея, преподнесли Эльзе новинку - капроновые чулки.
Пока радостная Эльза их примеряла, показывая прелестный капрон моей маме и мне, её муж Одиссей подписал контракт о выступлении на юбилейном первенстве мира борцов-тяжеловесов. Одиссей просил день-два, чтобы войти в боевую форму. Но его вывели бороться в тот же воскресный вечер. На афишах появилась надпись:
«НАШ ОДИССЕЙ ИЛЛИОПУЛО ПРОТИВ ЛУЧШИХ БОЕВЫХ НОСОРОГОВ МИРА»
Реклама сработала мгновенно. Зал цирка был почти полон. Эльзу, маму и меня посадили в ложу. Против Одиссея выступал польский гладиатор Вольдемар Пивовский, который раздавал бутылки польского пива сидящим в первом ряду вокруг арены. И нам с мамой и Эльзой. Его огромный живот колыхался вместе с золотистым трико, когда он встал на мат. И тут вышел Одиссей Иллиопуло. Представьте, Леонардо да Винчи, который срисовывает статую Праксителя. Хотя зачем столько сложностей? Просто представьте, что ожила статуя Праксителя.
Битва была долгой. Ловкий, Одиссей никак не мог сдвинуть с места польского гладиатора. Тот был обмазан оливковым маслом. Когда судья велел стереть излишки масла, Одиссею удалось обхватить польского гладиатора и повалить его на мат. Батумцы ликовали. Так началось восхождение хозяина нашей квартиры на Олимп!
На другой день город говорил о вчерашнем триумфе Одиссея. Вечером билеты продавались спекулянтами втридорога. Одиссей боролся с таинственной чёрной маской, которая до этого побеждала всех. Одиссей ящерицей юркнул меж ног колосса и приёмом «двойной Нельсон» стал душить и валить его. Чёрная маска рухнула. На следующий вечер новая победа. Батуми ликовал. «Наш чемпион!», «Наш грек!», «Одиссей, ты бог!» - голосило местное радио. В Батуми было несколько тысяч греков, и они все вечером кружили вокруг цирка. Рядом с портретами членов политбюро на круглой стене цирка появился портрет борца Иллиопуло! Я был горд за нашего квартирного хозяина.
Всё в нём изменилось. Его медлительная речь, его фраза: «Когда жарко, я потею», - обрели какой-то магический смысл… Его появление на улице, аплодисменты, вопросы… Не вопросы, а требования: «Завтра завалишь Бу-Букина?!» Бубукин, который писался на афишах Бу-Букин, был победителем в другой подгруппе. Две недели борцы жарили рыбу на балконах своих гостиничных номеров и распевали громоподобные песни с ночи до утра. Непонятно, когда они тренировались? Их видели обычно на базаре в масках, в широких плащах, в шляпах и касках монстров. Мальчишки кричали: «Польский гладиатор! Тебя Иллиопуло в…», «Дракон Ли! И тебя тоже…».
Две недели Батуми бушевал, ликовал: «Наш! Наш!» Секретарь городского комитета коммунистической партии партии Бухаидзе выделил машину «ЗИС-110» с водителем для Одиссея Иллиопуло! Я был горд! Я ездил с ним два раза на тот же базар! С ним, с мамой и Эльзой! Нам всё бесплатно! Все арбузы были наши! И вот финал чемпионата мира! Сумасшествие творилось в Батуми в то воскресенье… Зал, где зрители сидели друг у друга на головах, следил за поединком, затаив дыхание. Бу-Букин, похожий на Царь-пушку, и Одиссей кружили в каком-то гипнотическом танце, ни один не смог положить другого на лопатки.
Решение судей: ничья! Финал переносится на завтра! Ещё один, дополнительный финал! Билеты вздорожали в десять раз! У меня он бесплатный. Я держу Одиссея за руку и чувствую, как его слава, его величие проникают в меня!
Гудят пароходы в порту. Впечатление, что это они в честь победы! Нашей победы!
На арене Бу-Букин и Иллиопуло. Свисток судьи - сходятся. Одиссей хватает Бу-Букина, тот делает нырок, хватает Одиссея за ноги, и все видят, как наш кумир, нелепо закрутившись, падает на мат. Бу-Букин оказывается на нём и припечатывает лопатками к земле. Зал опешил. Зрители кричат: «Не считается! Иллиопуло споткнулся!» Судья не засчитывает. Вновь сходятся борцы. Бу-Букин что-то совершает с Одиссеем, и тот крутится, как крылья мельницы в сильный ветер. Потом Бу-Букин подсёк Одиссея ногой, свалил и вновь прижал лопатками к мату. Вновь крики: «Не считать!» Их свели в третий раз.
И тут Бу-Букин поднял Одиссея в воздух, сильно прижал его спину к своей груди и стал жать, жать… У меня округлились от ужаса глаза. Мой бог, мой Одиссей, что ты делаешь?! Как это сказать? С 1 июля 2014 года нельзя произносить и писать нецензурные слова! Входит ли в запрет слово «пердит»? Если нельзя, скажу по-грузински: «Акуебс». Так вот, наш Одиссей в тишине цирка громко, протяжно акуебс! И тут раздался смех. Батумцы всё поняли! Бедный Одиссей, он оказался жертвой хитроумного розыгрыша. В эту адскую труппу, устроившую чемпионат мира, чтобы заманить зрителей, берут местного (видимо, в каждом городе свой), его ведут «по отработанному маршруту» к вершине славы, под него ложатся один за другим борцы, изображая проигравших, и так до финала. Сегодня ночью труппа уезжает, а когда все деньги собраны, когда пора в путь, когда поезд гудит, Одиссей акуебс! Как этот спектакль похож на жизнь!
Мне не очень хотелось говорить, но всё же скажу, что крикнула в смеющуюся толпу эстонка Эльза: «Этот акуебс - не мой Одиссей! Его акуебс я узнаю из тысячи других!»
…В «Каталоге знаменитостей» я не описал встречи с такими замечательными творцами, как писатель Джон Стейнбек, режиссёр Милош Форман, один из лучших современных писателей Сергей Довлатов. Форман - в конце алфавита, но Довлатов - Д. О нём-то я должен сказать.
Тот самый длинный Сергей Довлатов
Я ушёл и в тот день не вернулся в «Панораму». Довлатов приехал на день из Нью-Йорка и улетел назад в Нью-Йорк. Улетел для меня навсегда. Зачем я не зашёл в кабинет Половца? Вечная моя робость тому виной. Что-то не нарушить, что-то не переступить…
Половец на другой день сказал: «А он тебя вспомнил, в Ленинграде вы встречались у Эстер Коган. Есть такая? Есть…То ли ты зажилил, то ли он зажилил какую-то книгу». Я вспомнил вечеринку у Эстер. Так тот длинный был Сергей Довлатов? Потом ночью мы втроём шли через зимний Ленинград, и он смеялся, что мне неловко при Эстер отойти в сторону и вылить из себя пиво, которым весь вечер мы щедро заливались. Дурацкий кодекс джентльмена, точнее - тбилисского пацана, требовал терпеть… Длинный Сергей смеялся: «Я тоже кавказец, но пусть лопнет совесть, чем…» Эстер спросила: «О чём вы шепчетесь там?»
Наконец-то добрались до дома моего знакомого, который учился в военно-медицинской академии и у которого я остановился. Он напоил нас кубинским ромом. Я уже спал, когда раздался звонок: «Эстер у тебя?» Странный звонок, странный вопрос. Они же вместе ушли…
Читаю, перечитываю его книги, восхищаюсь загадочной лёгкостью фраз. Он мне кажется лучшим из всех, кто писал во второй половине прошлого века. Его «Соло на «Ундервуде» и «Соло на IBM» всегда на моём столе, в моём рюкзаке. Если я куда уехал без Довлатова, я нахожу в том городе книжный магазин. Ведь как радостно и озорно читать: «Случилось это в Пушкинских Горах. Шёл я мимо почтового отделения. Слышу женский голос - барышня разговаривает по междугороднему телефону: «Клара, ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают, так и не отдохнув!»
В той петербургской вечеринке помню полное безразличие длинного ко мне и моё глухое раздражение к длинному. Мне мешал его огромный рост, то, как он заполнил собой маленькую квартиру Эстер, где для других не было места. Главное, я ревновал его к прекрасной гримёрше «Ленфильма».
Чемпионами по нелепости моих встреч с великими являются те сорок секунд, проведённых в лифте гостиницы «Москва» с величайшим кинорежиссёром… (об этой встрече я кратко писал, но повторюсь).
В московском ресторане «Арагви» по воскресеньям готовили хаш – раскалённый бульон из коровьих потрохов, заправленный чесночным соусом. На востоке – Грузия, Армения, Азербайджан, Турция (страны, где ел хаш) - это любимейшее блюдо мужчин, желающих поправить себя после затяжного, ночного застолья. Ранним утром тбилисцы рассаживаются в столовых, закусочных, хаш варится всю ночь, поедание его – священнодействие и особая форма демократизма. За одним столом могут сидеть генерал и его шофёр, прокурор и вор-карманник, Галактион и «стукач».
О поедании утреннего хаша стихи слагали Заболоцкий, Вознесенский, Евтушенко… И вот в то лето, когда Федерико Феллини привёз на Московский кинофестиваль свой шедевр «8 ½», в ресторане «Арагви» стали варить хаш (конечно, не в честь «8 ½», – так совпало). Названные поэты (не все) и множество грузин (в их числе и я) по воскресеньям превращались в чесночнодышащих драконов. Дохлёбывая бульон, я с ужасом вспомнил, что в одиннадцать часов в гостинице «Москва» должен встретить Картлоса Хотивари, с ним мне из Тбилиси папа выслал совсем крошечную сумму, но очень важную для существования. Сбегаю от замечательной хашной братии и по улице Горького иду вниз к гостинице, где гудит кинематографический улей.
Бегу через вестибюль к лифту. Он заполнен, двери кабины закрываются. Я с разгону бьюсь о чью-то грудь, меня припечатывают к ней, я чувствую, что ещё двое сумели втиснуться в кабину. Мой нос, лоб, губы вдавлены в чью-то щёку. Я поднимаю глаза, и - о боже! – это щека Федерико Феллини! Лифт медленно поднимается, я вижу глаза, ноздри феллиниевского носа и стараюсь не дышать чесночным духом, но всё равно вижу, как глаза маэстро наливаются гневом. Он пытается отстранить себя от меня, надувает грудную клетку. Я произношу «sorry», и мощнейший выдох чеснока сражает маэстро. О других я не думаю. Они не в счёт! Феллини кричит: «Стоп! Стоп!» Четвёртый этаж. Дверь со скрипом открылась, стоящие за мной вышли, я тоже. Смотрю на Федерико Феллини, тот стирает со своей щеки след моего присутствия, делает три шага, останавливается на мгновение передо мной, вдруг улыбается и говорит: «I love garlic» («Люблю чеснок»). Я глупо улыбаюсь и говорю: «Ел хаш». Естественно, маэстро не понял. Прошёл мимо.
Я не вернулся в лифт, забыл о папиных деньгах, о встрече с Картлосом Хотивари. Я смотрел на большого грузного человека, уходящего вглубь гостиничного коридора. И, может, мне померещилось (может!): Феллини сделал смешной вольт ногой. Знаменитый вольт, который делает его герой Гвидо (Марчелло Мастроянни), когда идёт по коридору гостиницы в фильме «8 ½».
Конечно, я был пьян. Конечно, Феллини не делал этого вольта ногой. Но я пошёл по пустому коридору, следом за маэстро остановился у номера 418, куда он вошёл, так как услышал громкие голоса, мужской и женский. Джульетта Мазина ругалась с мужем. Тот оправдывался: «Меня какой-то пьяница чуть не удушил жутким чесночным духом!»
Уверен, он сказал это, сев на диван в шлёпанцах на босу ногу. Меня задели слова Феллини, я прижал лоб к двери номера 418 и произнёс: «Федерико, я не пьяница. Я режиссёр, который ещё ничего не снял. Твои фильмы я очень люблю… (пьяно захихикал) «Сладкую жизнь» смотрел знаешь где? На горе…»
Феллини удивился: «Почему на горе?» Я стал объяснять: «В Батуми я и ребята, ты их не знаешь, Элизбар, Сосо, узнали, что по турецкому телевидению будут показывать «Сладкую жизнь»… У нас её запрещали смотреть…
От Батуми до Турции тринадцать километров. Но граница на замке, Федерико… Радары, ракеты, овчарки. Кто-то нам сказал, что на вершине Чопчи ловится Стамбул, оттуда в прошлом году концерт «Роллинг Стоунз» смотрели. Надо из дома взять телевизор, на машине добраться до Чопчи, там подключить телевизор к аккумулятору машины и увидеть турецкую картинку… Так мы и сделали. Но нам не повезло. Батумский тропический ливень - это ужас! Машина буксует, не едет… А фильм твой вот-вот начнётся… (Я нагло говорил великому маэстро «ты», обиженный, что он назвал меня «пьяницей».)
Мы бросили машину, вынули из неё аккумулятор, вытащили телевизор, понесли их вверх, завернув в целлофан. Нашли сухое место, соединили аккумулятор. Не загорается экран! Элизбар Балавадзе побежал с аккумулятором назад к машине. Вскоре он подъехал на «Москвиче». С заведённым мотором вновь подключили. О чудо! Марчелло Мастроянни идёт по ночному Риму с Анитой Экберг! Анита купается в фонтане! Но звука нет. Потом вдруг громко запел краснознамённый хор Александрова. Мы судорожно жмём на кнопки, исчез Марчелло, появились двести военных певцов в погонах. Мы в отчаянии! Вновь разразился адский ливень! На экране теперь Таисия Савва. Она свистит, под её свист вновь появился Марчелло Мастроянни, его драматический монолог озвучивает лучшая свистунья СССР».
Дверь 418-го открылась, я успел отскочить, подбежать к коридорному окну и встать спиной к выходящим из номера великому режиссёру и великой актрисе. Я смотрел на Манежную площадь и чувствовал затылком, как Феллини внимательно разглядывает меня. «Это тот хам? Он ещё и топтун…»
Ничего этого не сказал Феллини, он взял Джульетту Мазину за руку, и они, как влюблённые школьники, воркуя по-итальянски, пошли к лифту. А в это время Никита Сергеевич Хрущёв, первый секретарь Коммунистической партии СССР, кричал Григорию Наумовичу Чухраю, моему будущему мастеру во ВГИКе и председателю жюри Московского кинофестиваля: «Ты что, Гриша, белены объелся?! Хочешь дать главный приз Феллини?! Только через мой труп!» Чухрай дал Феллини приз! Хрущёв не застрелился! Не расстрелял Чухрая…
Григорий Чухрай вручает приз Феллини "через труп Хрущева"
Я взял у Картлоса Хотивари деньги, он куда-то спешил, оставил меня в номере, сказав, что скоро вернётся, я заснул на диване, и мне приснился сон, который я вам только что рассказал, сон, в котором я стою в коридоре и через дверь разговариваю с итальянским кинобогом.
Но лифт, где я терроризировал маэстро, случился в реальности так же, как и просмотр фильма «Сладкая жизнь» на горе Чопчи, как и семь мраморных слоников от благодарного за бакинские ужины Лаврентия Павловича Берии. Правда, и поиски ордена Ленина, и взрыв броневика Арли Миндадзе, и ночной Ленинград с длинным Довлатовым, и Эстер Коган – всё, всё это правда… Всё это живёт в моей памяти. Завтра, в день моего 75-летия, думаю, что я не разобью молотком семь мраморных слоников. Не могу объяснить почему. Не разобью и не выкину…
У Милорада Павича в книге «Звёздная мантия» есть эпиграф: «Нужно вовремя открыть своё прошлое, ведь у него тоже есть свой срок годности и он может истечь…» Сказала это неизвестная мне Архондула Нехама.
фото: LEGION-MEDIA; ОЛЬГА КУДРЯВЦЕВА/FOTOSOYUZ; МИА "РОССИЯ СЕГОДНЯ"; LASKI DIFFUSION/EAST NEWS; ВАЛЕРИЙ КАРПОВ/EAST NEWS; МИХАИЛ ОЗЕРСКИЙ/ МИА "РОССИЯ СЕГОДНЯ"
