«Джанго освобожденный»: Поэма конца

Автор: Диляра Тасбулатова

«Джанго освобожденному», фильму знаменитого «певца насилия» Квентина Тарантино, исполнилось 12 лет: срок вроде как небольшой, но за это время в Америке произошло кое-что и весьма существенное, имеющее отношение, пусть и отдаленное, к этому вестерну.  

…Между тем рецензии десятилетней давности, даже от самых умных критиков, были далеко не восторженными, скорее кислыми: мол, Тарантино, всю жизнь  прикидывающийся «циником», на сей раз развел добро и зло по обе стороны баррикад, подвергнув остракизму  своих соотечественников с точки зрения моралиста. Гневно клеймя рабство как позорную страницу истории Соединенных Штатов и заодно припечатывая к позорному столбу расистские теории, хитроумно вложенные в уста работорговца Кэнди (блистательная роль Ди Каприо, его очередной триумф). Этот Кэнди - сущий фашист, зловеще элегантный уголовник и садист, убежденный расист, досужие рассуждения которого о правильных и неправильных черепах подозрительно напоминают безумные фантазмы Геббельса. И хотя «хороший» доктор Шульц (Крис Вальц) – тоже немец (хе-хе) и по совместительству убивец (!), охотящийся, правда, только на преступников, за головы которых получает от государства солидную мзду, предъявив их трупы, расизм он, видите ли, ненавидит. При этом стреляет в живых людей, пусть и не самых лучших, совершенно хладнокровно и, главное, неожиданно, после двух-трех изысканно-вежливых реплик: эдакий справедливый киллер, почти что Данила Багров.

Джанго, беглого чернокожего (слово «негр» давно, как вы знаете, запрещено, зато в фильме раз, наверно, сто вместо фирменного тарантиновского «фак», звучит совсем уже оскорбительное «ниггер»), доктор Шульц нанимает как партнера по своей грязной работе, обещая ему денежки и свободу. К тому же оба ищут жену Джанго, красавицу-рабыню Брумхильду (одна буква в известном древнем немецком имени заменена) чтобы выкупить ее из неволи – девушка, воспитанная в доме хозяйки-немки, знает немецкий, и этот самый Шульц, найдя ее в доме Кэнди, якобы хочет поговорить с ней на родном языке, ибо соскучился по родному языку.

Такая вот веселая абракадабра (ну, в духе Тарантино, к чему мы давно привыкли), но …не совсем веселая и не совсем абракадабра. Шульц рассказывает Джанго старинную немецкую легенду о «белокурой бестии» Зигфриде и его возлюбленной Брунхильде, и самый смак состоит здесь в том, что белокурая бестия, спаситель своей прекрасной дамы – совсем даже не белокурая, а, как выразился один критик, чернокудрая. Более того – чернокожая.

Одним словом, не поймешь, над кем на сей раз стебается Тарантино – над ницшеанством, эзотерикой нацизма или, наоборот, превосходством черной расы. Или не стебается? Джейми Фокс, чернокожий актер, чьему сложению, выправке и мастерству наездника позавидовал бы любой белый, белее некуда, к тому же облаченный то в изящный камзол, позаимствованный Тарантино у Гейнсборо (помните «Мальчика в голубом»?), то в ковбойские штаны и куртку, в своем роде тоже эротичные, где приспущенный на стройные бедра кожаный ремень с кобурой символизирует свободу Нового Света, - эдакая новая «бестия», на сей раз чернокудрая. Черная статуя, превосходящая физическим совершенством рыхлых краснорожих представителей Старого Света. Для BLM, думаю, эта картина – культовая, образчик виртуальной мести и морального вознаграждения за столетия унижений, хотя фильм снят задолго до скандала с убийством Флойда и широкомасштабными протестами черного населения Америки.

Притом, что «Джанго» - один из моих любимейших фильмов, критика по его поводу отчасти, признаюсь, справедлива. Для иронического вестерна он слишком зловещий - на сцены насилия, издевательств и убийств смотреть невыносимо, ибо Тарантино делает их здесь непривычно реалистичными (Ди Каприо был в ужасе, роль далась ему очень тяжело, на что Тарантино сказал, что в реальности было в разы хуже), слово «ниггер», произнесенное, как уже было сказано, по сто раз, режет ухо, а реки крови, хотя у этого режиссера это всего лишь признак стиля, на сей раз огорошивают.

Главное же чувство, несмотря на весь этот непреходящий кошмар – чувство злорадства и справедливости возмездия: мне отмщение и аз воздам. То есть для малейшего зазора, щели, куда могло бы просочиться милосердие и прощение врагам своим, ну никак, хоть ты тресни, не возникает. Доброму христианину здесь делать явно нечего, какое-то царство архаики: сожгу вас дотла, дом ваш и слуг ваших, камня на камне не оставлю, будьте вы прокляты отныне и во веки веков, аминь.

…Именно поэтому, кстати, Тарантино ни разу не получил главного Оскара - за лучший фильм: пусть он говорит о насущном в форме притчи, иронического вестерна или постмодернистского китча, говорит-то он о главном – о зле, на котором покоится наше нынешнее благополучие (да и покоится ли, вот в чем вопрос), стоящее на страданиях миллионов во все века развития цивилизации. Гениальная «Омерзительная восьмерка» в своем роде тоже об этом – о дикости нравов Нового Света, страны, созданной, в общем, уголовниками, и предпочитающей не вспоминать о своем прошлом. (Мне бы не хотелось, чтобы этот пассаж понимали буквально – ни с радикально либеральных, условно левых позиций, ни тем паче с правых: в основе любой цивилизации лежит абсолютное зло). В «Восьмерке», которой тоже не дали Оскара, все персонажи – перевертыши, и все лгут, не являясь теми, кем прикидываются; в «Криминальном чтиве» показано дно общества, в «Джанго» - трагедия рабства.

Тарантино, ставший, правда, более осторожным, постоянно напоминает нам о предтече так называемого «развитОго империализма», чей фундамент стоит на невыносимом труде миллионов загубленных жизней: но его гениальность заключается в том, что он помещает эти краеугольные вопросы в форму дешевого «чтива», чуть ли не развлекательного кино, где насилие является частью стиля. Более того – самим стилем, постепенно вырастая до страшной метафоры: насилие, получается так, и есть основа бытия, ведь даже здесь «проповедь добра» исходит из уст того, кто зарабатывает на убийствах, на «чистильщике».

Получается, что Тарантино – эдакий Триер жанра, мизантроп в обличье гения китча, любитель рек крови, оружия, «мужского» кино и чистого зрелища, который просто прикидывается автором для подростков. Опробовав свой стиль на «Псах из отстойника» («Бешеных псах» в нашем прокате), он со временем пошел еще дальше, придав насилию форму издевки, пока не приступил к «Джанго», где не удержался от проповеди.

То есть именно этот фильм, будучи двойственным, в своем роде стоит особняком в его фильмографии, что и вызвало нарекания критиков. Кроме того, именно здесь, как ни в какой другой его картине, присутствует дыхание эпоса: как у нас принято говорить, «бескрайние» просторы относительно недавно завоеванной европейцами страны поражают своим величием и нетронутостью, словно величественная природа взирает на человеческие безобразия с равнодушным спокойствием Бога-творца. Сцены, когда Джанго и Шульц еду верхом на своих лошадях, удаляясь вглубь пейзажа еще непознанной и не загаженной земли, напоминают ничто иное как сотворение мира.  

Как и финальная скачка отменного наездника Джанго по просторам великой страны мифологического величия, принесшей его расе столько неисчислимых бед. Скачка свободного человека, взорвавшего дом, усеянный трупами сподвижников ненавистного плантатора, для которых человек другой расы хуже животного, предмет купли-продажи и объект издевательств.

Взгляни на дом свой, ангел – будто говорит Тарантино американцам, дом твой – дом скорби и преступлений.   

фото: Кредит: SIPA/FOTODOM