Автор: Ирина Кленская
В Эрмитаже есть несколько шедевров - картины, составляющие самое важное, основополагающее для Музея - «иконы живописи XX века». Это «Черный квадрат» Малевича, «Красный вагон» Ильи Кабакова и, конечно, – «Танец» и «Музыка» Анри Матисса. XX век почти исчерпывается этими картинами, во всяком случае – это тот ориентир, на который опирается Эрмитаж.
Бессонница
…Что касается конкретно «Танца» Матисса – это величайшая картина, шедевр. Правда, в его времена так не считали, и публика… не приняла картину. На «Осеннем салоне» 1910 года случился скандал, Щукин хотел даже отказаться от полотна, что по тем временам считалось абсолютно неприемлемым, попросту неприличным.
1 октября 1910 года, в день открытия Салона, перед «Танцем» собрались толпы негодующих (!), оскорбленных в лучших чувствах (!!!), возмущавшихся, ко всему прочему, еще и в непристойных выражениях. Матисс вспоминает, что один тип разглагольствовал о картине, словно он был и сам - маг, разоблачающий другого мага, «черного»:
«Поверьте, он гораздо опаснее опиума и алкоголя. Ядовитая раскраска создает впечатление дьявольской какофонии. Нас окружают уродцы на его картинах. Мир, созданный Матиссом, мир неприятный».
Это тем более удивительно, что сам Матисс свидетельствует о гармонии своей картины:
«Все, что я хотел, это уравновешенного, чистого искусства, которое не беспокоит и не тревожит людей. Я хочу, чтобы каждый уставший, надорванный, изнуренный человек вкусил перед моей живописью покой и отдых».
В результате этого безобразного скандала у художника произошел сильнейший нервный срыв - он перестал спать, не мог есть, тело сводили судороги, тряслась голова и не слушались руки. Интересно, что доктор, осмотревший Матисса, понял его как никто: мол, надо научиться управлять своим состоянием, соблюдать режим работы и стараться быть менее требовательным к себе.
«С тех пор, – говорил Матисс, – я стараюсь придерживаться этих правил. Работаю каждый день в одно и то же время. И, конечно, не надо унывать. Отчаяние бесполезно, даже вредно. Зачем думать о своих несчастьях? Думай не думай, их не станет меньше».
Это врач как ни странно (и кто вообще слушает врачей), успокоил художника, хотя с бессонницей он уже никогда не справится. Сам Матисс, подшучивая над собой, говорил, что ни одной ночи не может провести без этой красавицы.
Спрятанный шедевр
![Матисс](/upload/medialibrary/0e0/0e0321718f7c39cd7d2a0b1a6dcef762.jpg)
Анри Матисс "Танец", из собрания Эрмитажа
…Однако «Танец», слава богу, Щукиным все же был приобретен, после чего – национализирован и хранился в разных музеях современного искусства. Потом картина внезапно исчезла из виду - примерно с 1940-го по 1965-й: Музей нового западного искусства закрыли. Часть коллекции принял Эрмитаж, откуда, в свою очередь, кое-что было передано Музею им. Пушкина. Из-за этой чехарды «Танец» некоторое время не выставлялся, что, как ни странно, сыграло благотворную роль в судьбе картины. Когда она наконец явилась из небытия пред восхищенные взоры посетителей музея, то тут же, причем неожиданно для всех, была объявлена шедевром – вполне, как вы понимаете, заслуженно.
«Пламенными красками горели гигантские фрески Матисса. В яростном вихре танца неслись нагие юноши, в их безумном порыве чудился величественный порыв суровой и верующей души».
Ключи к страсти
В этом месяце, 1 апреля, открылась выставка «Ключи к страсти», которая идет до сих пор. В здании, представляющим собой новый архитектурный шедевр, построенном в Париже при содействии крупнейшего коллекционера современности Бернара Арно, в Музее фонда Луи Виттон. Идея этой выставки – собрать самые знаковые картины, шедевры, которые представляют новое искусство XX века.
Здание Фонда − творение одного из крупнейших архитекторов, Фрэнка Гери. Экспонаты для выставки предоставили крупнейшие мировые собрания, в том числе Тейт Модерн и МоМА (Нью-Йорк). Вклад российских музеев огромен: в выставке, демонстрирующей шедевры ХХ века, участвуют и Эрмитаж, и Музей им. Пушкина, и, наконец, Русский музей. Это одно из самых значительных событий в мире, ибо позволяет увидеть великие картины из разных частей света, собранные в одном месте. Французские арт-кураторы, Сюзанн Паже и Беатрис Паран, научный консультант Изабель Моно-Фонтэн с блеском продемонстрировали основную тему «века-волкодава»: одиночество, страдания и сложную душевную жизнь человека ХХ столетия, предчувствовавшего мировые катаклизмы. Именно эта выставка, сделанная мастерски и со знанием дела, наглядно продемонстрировала, как меняется сама форма искусства вместе с мироощущением человека.
В центре экспозиции - «Крик» Эдварда Мунка, шедевр и определяющее произведение модернизма.
А в одном из залов доминирует фантастический «Танец» Матисса, предоставленный Эрмитажем, - картина, которую парижане не видели уже 15 лет. И, разумеется, соскучились по ней. Музей: вообще Фонд Луи Виттона – постоянный партнер Эрмитажа.
Рисовать как петь
![Анри Матисс](/upload/medialibrary/e0e/e0ee5c480856763e500ccc7952879577.jpg)
Анри Матисс "Музыка", из собрания Эрмитажа
…Однако с этой картиной есть проблемы, ибо она очень… хрупкая. Когда, скажем, вывозили на выставку «Музыку» Матисса, по возвращении обнаружилось, что краски начинают чуть-чуть отслаиваться. Дело в том, что новое искусство написано таким составом, который при транспортировке осыпается - и это трагедия, потому что через некоторое время краски потемнеют. Вообще реставрация нового и новейшего искусства – значительно более трудоёмкая и сложная, чем реставрация старого. Тем более что готовых рецептов для каждой картины не существует, всякий раз реставратор вынужден делать свою работу по-новому. Именно поэтому Эрмитаж особенно бережет такие работы.
Вообще именно «Танец» часто завершает экспозицию, и напротив картины всегда стоят скамеечки, где люди подолгу сидят, рассматривая этот шедевр.
Эта вещь считается наиболее выразительным произведением Матисса, в которой заключена чуть ли не вся жизнь этого художника, ибо его мечта - «подчинить свое человеческое сознание всеобщей бессознательности природы».
«Конечно, писать надо, как поёшь – без принуждения, как в музыке. Когда-то я играл на скрипке. У меня было какое-то своё чувство музыки, но я захотел приобрести богатую технику – и убил своё чувство. Теперь я предпочитаю слушать других. Иногда техника может погубить искусство… Самое важное – хорошо сказать то, что хочешь сказать».
Кстати, несмотря на столь вольную интерпретацию искусства, Матисс не допускал компромиссов и был очень строг к себе. Одевался всегда тщательно, особенно любил коричневые тона. Галстук носил редко: «Мне кажется, что в галстуке я выгляжу как повешенный». Вместо галстуков он держал целую коллекцию шейных платков, которые менял каждый день, приговаривая: «У каждого дня – свой оттенок». Раз в неделю к нему приходил его друг, парикмахер, стричь бороду и усы. Парикмахер был большим знатоком оперы, и Матисс, поклонник оперы, всегда просил его спеть что-нибудь из «Фигаро».
«Боже мой, – говорил Матисс, – как же счастлив тот, кто может так петь – легко, от чистого сердца. Хорошо бы научиться так рисовать и жить».
О Матиссе, этом провозвестнике нового свободного искусства, говорили, что он напоминает учителя-немца, с его аккуратной рыжей бородкой и неизменно серьезным взглядом сквозь огромные очки.
«Я добродушный человек, даже веселый, но у меня неприветливый вид: меня всегда принимают за угрюмого профессора. У меня вид старого хрыча».
Друзья вспоминали, что хотя он был жизнерадостным, смех ему не шел.
В поисках радости
…«Танец» – это пять красных фигур, пляшущих на абсолютно зеленом холме на фоне абсолютно синего неба. Стремительно скачущие, упавшие с неба – эти танцующие фигуры будто символизируют упоение, вихрящиеся стремительные движения: самый убедительный во всей мировой живописи образ танцевального экстаза, написанный в XX веке. Эти скачущие люди словно упали с неба, но будто упираются в землю, черпая в ней энергию, кружась в безумном переплясе, похожие на красные фигуры на греческих вазах.
Матисс будто даровал Щукину - и таким образом нам, москвичам, - язычески-примитивное, мощное Средиземноморье. Он и сам жил этим духом Средиземноморья, но еще и - духом исламского искусства, воплощающем чувства счастья и вечной радости.
Интересно, что Щукин, заказывая Матиссу картину, говорил ему, что в России очень любят музыку, часто исполняют Баха и Бетховена. Возможно, благодаря щукинским рассказам, которыми Матисс поневоле проникся, главные его полотна, «Музыка» и «Танец», в конце концов оказались в Москве. Этот «Танец», в кавычках или без, будто затягивает вас, на глазах превращаясь в небесно-мистический. Одни говорили, что на создание картины Матисса вдохновила пляска рыбаков, которую он наблюдал на берегу Средиземного моря, другие, что визит в «Мулен де ла Галетт», где завсегдатаи, взявшись за руки, водят «марсельские хороводы». Говорят, что он уже начал писать картину, но, пораженный этой «небесной» пляской, полной радости, вдохновился вновь.
«Когда я рисовал «Танец», я испытывал любопытство, какое чувствуешь в незнакомой стране, потому что я никогда не продвигался так далеко в выражении цвета. В музыке от какого-нибудь пустяка может измениться и её настроение. Между мажорным и минорными тонами такая же разница, как между солнцем и тенью. Так же и в живописи – от какого-то одного тона меняется выразительность и всего цветового аккорда».
Щукин vs Барнс
…В то время было два великих коллекционера, Сергей Щукин и Альберт Барнс (пережил Щукина на 15 лет, умер в 1951-м). Барнс, американец, врач и химик, изобрел серебряный антисептик, успев продать и патент, и фабрику прямо накануне изобретения антибиотиков. Безумно разбогатев, он начал тратить свои баснословные прибыли на живопись - Барнс боготворил искусство. Считается, что у него была самая богатая в мире частная коллекция: сорок шесть картин Матисса, множество - Ван Гога, Пикассо, Сезанна, Ренуара… Он открыл Хаима Сутина, Амедео Модильяни и многих других. Создал музей-галерею в Мерионе, под Филадельфией, куда не пускал ненавистных ему… искусствоведов, историков искусства и музейщиков. В своей художественной галерее он всё расположил так, как считал нужным, по своему вкусу: интерьеры галереи подбирались к картинам, старое искусство соседствовало с новым, канделябры, стулья, цвет стен, который он подбирал сам, должны были гармонировать друг с другом. Барнс, будучи человеком самобытным, не переносившим интеллектуалов от искусства, любил привести в музей рабочих и читать им лекции о живописи. Один из крупных американских музейных директоров рассказывал, как, будучи студентом, чтобы попасть в этот музей в Мерионе, оделся в робу и в таком виде проник на экспозицию. А вот Джона Ревалда, американского историка искусства, который захотел посмотреть коллекцию, Барнс грубо вытолкал.
Свою коллекцию Барнс собирал много лет. Сутина и Модильяни он успел купить за бесценок, буквально за пятьдесят долларов, и в тридцатые даже пытался договориться о покупке картин с Советским правительством. В то время хорошо продавались старые мастера, зато новое искусство большим спросом покупателей не пользовалось. Однако за коллекции Щукина и Морозова заломили такую цену, что даже Барнс оторопел – и слава богу, эти бесценные сокровища, к счастью, остались в России.
Будучи чудаком, Барнс завещал свою богатейшую коллекцию маленькому афроамериканскому университету, - правда, с одним условием: категорически запретил отдавать картины на выставки. Университет, однако, нарушил его завещание, нужны были деньги, и отправил коллекцию на выставку в Париж. Впервые увидев это богатство, парижане были шокированы: точно так же, как когда-то изумились собранию Щукина и Морозова. После парижских гастролей собрание Барнса перевезли в Филадельфию, воспроизведя там интерьер Мерионского дома.
«Танец» Матисса связан с коллекцией Барнса: это вообще целая история. Как раз у Барнса хранилась изумительная матиссовская «Радость жизни». Программная вещь: всю свою жизнь, несмотря на трагизм бытия, Матисс пишет радость жизни - все его картины об этом. В принципе и исламское, и христианское искусство говорят о вере как радости бытия, стремясь внушить зрителю радость веры, упование, стремясь сделать человека лучше, чище, - чтобы он верил искренно. Верил, радуясь. Однако христианское искусство говорит о страстях и муках Христа, об ужасах и Страшном суде, а мусульманское – наоборот, рассказывая о Рае. Поэтому Матисс, художник чистой радости, любил исламское искусство и, в частности, персидскую миниатюру: одна из самых замечательных его картин, хранящаяся в Эрмитаже – «Арабская кофейня». Где как бы сосредоточена вся нега ислама, - тех исламских стран, что расположены в Средиземноморье, - и передана с таким непреходящим мастерством, так радостно, что взоры посетителей вот уже много десятилетий притягиваются именно к ней. На другой его картине, «Радость жизни», - изображен настоящий рай, где счастливые люди наслаждаются жизнью, а в центре пляшут человечки. Вот эти человечки, в несколько измененном виде, потом и попали в «Танец».
Глаз-алмаз
Щукин был знаменитым коллекционером, но все же не меценатом, как его порой ошибочно называют. Однако это не так: он, скажем, не содержал театры, а покупал картины. Влюбившись в творчество Матисса, он попросил художника написать что-нибудь, связанное с музыкой, - для его дома на Пречистенке. Вообще Щукин начал покупать Матисса еще с 1906 года: говорят, есть такие люди, у которых глаз, как говорится, «алмаз». То есть такой, что практически никогда не ошибается. Таким безошибочным чутьем, бесценным для коллекционера, обладал и Щукин, хотя не был художником, а был, говоря нынешним языком, бизнесменом, - то есть человеком, далеким, казалось бы, от искусства. Матисс вспоминал:
«Он всегда выбирал лучшее. Иногда мне было жалко расставаться с холстом, и я говорил: «Это у меня не вышло, сейчас я покажу другое». Щукин внимательно глядел и, в конце концов, говорил: «Беру то, что не вышло». Морозов был куда покладистее, брал всё, что ему художники предлагали».
Голые и радостные
![Сергей Щукин](/upload/medialibrary/1ef/1ef22e9620d1fa04097e311b13d21c54.jpg)
Портрет Сергея Щукина, художник Дмитрий Мельников, ГМИИ им. Пушкина
Когда Щукин познакомился с Матиссом, ему было около пятидесяти. Он был вегетарианцем, трезвенником, любил чистые и глубокие наслаждения - в Париже его любимым занятием было бродить по Лувру и наслаждаться египетскими древностями. Некогда счастливчик, богач, умнейший человек своего времени, Щукин впоследствии пережил много трагедий, несчастья буквально шли за ним по пятам, одно за другим: покончил самоубийством старший сын, застрелился брат, умерла жена. На какое-то время он потерял душевное равновесие, впал в депрессию. Как-то, гуляя по Парижу, Щукин оказался в мастерской Матисса – и ему вдруг показалось, что эти картины возвращают ему энергию и желание жить. Щукин утверждал, что творчество Матисса обладает не меньшей внутренней энергией, нежели искусство Древнего Египта, которое Щукин знал по экспозициям в Лувре. Почувствовав энергетику этого художника, Щукин начинает неистово скупать всего Матисса, - всё, что можно было найти в Париже.
Как-то раз дело было в январе 1909 года, Щукин, сидя с Матиссом в парижском ресторанчике, попросил его оформить лестницу его московского особняка огромными декоративными фигурами. Этот обед вошел в историю искусства: словно заговорщики, они, склонившись друг к другу, увлеченно планировали эскизы будущих панно - в синих, розовых и зеленых тонах, мечтали об играющих на свирелях фавнах и танцующих нимфах.
«В моем доме, – говорил Щукин, – много музицируют. Каждую зиму я даю около девяти концертов классической музыки – Бах, Бетховен, Моцарт. Ваши картины должны до какой-то степени отвечать музыкальному характеру моего дома».
Итак, заказ был получен. Интересный и к тому же чрезвычайно выгодный для Матисса – теперь он может позволить себе уехать на побережье Средиземного моря, побыть в одиночестве и помечтать о «Танце» и «Музыке»:
«Когда я смотрю на разбивающиеся о прибрежные скалы волны, то их круговорот напоминает мне о моих метаниях, о танцах, о движениях, которые будоражат мое воображение».
Матисс отправляет эскизы Щукину. Через некоторое время приходит ответ – Щукин в восторге, но он напуган:
«Сударь, увы! Я не могу повесить обнаженных у себя на лестнице. После смерти одного из моих родственников я принял в дом девочек на воспитание, а у нас в России (мы здесь немного на Востоке) девочкам обнаженных показывать нельзя. В России, как в Италии XVII века, где ню были запрещены. Маэстро, может, на фигуры накинуть платья? А, может, уменьшить формат, чтобы повесить его в частной комнате?».
Одним словом, Щукин отказался от картины. Но уже на следующий день отправил Матиссу телеграмму-молнию:
«Я не спал всю ночь, принял решение. Забудьте мои глупые просьбы, я согласен на хоровод из обнаженных».
Следом пришло подробное письмо:
«Дорогой мсье, Ваше панно «Танец» полно такого благородства, что я решил пойти наперекор нашему буржуазному воззрению и поместить на лестнице моего дома картину с обнаженными. Но мне понадобится второе панно, сюжетом которого была бы музыка. За «Танец» я плачу пятнадцать тысяч рублей, а за «Музыку» - двенадцать. Цена, как мы и договаривались, конфиденциальная».
«Танец» разместился на первом этаже особняка, а на втором – «Музыка», где два человека играют и три – поют. Сам Матисс играл на скрипке и очень любил музыку. Говорят, что на картине «Музыка», которую он написал для Щукина, около скрипача, внизу, сначала была изображена собака - отсылка к Орфею. Глядя на эту картину, интересно придумывать, какая музыка здесь звучит.
А Матисс слегка посмеивался:
«Владелец «Музыки» распорядился положить немного красной краски на фигуру второго персонажа, мальчика-флейтиста, который сидит, скрестив ноги. Он велел сделать это, чтобы скрыть признаки пола, которые обозначены в высшей степени скромно и только для того, чтобы завершить торс. Странные люди…».
Матисс слегка недоумевал и иронизировал: для парижан начала прошлого века москвичи были отсталыми ханжами.
Матисс говорил:
«Я думаю, что поэт похож на художника и музыканта. А живопись живет любовью к жизни, восхищением жизнью. Можно обладать гением, но если художник не в ладах с жизнью, он, конечно, заставит людей спорить о нём, даже, может быть, превозносить его, но никого никогда не обрадует».
История «Танца» отражает характер Матисса, человека радостного, доброго и доброжелательного, любвеобильного, мечтательного, поэтичного. Вглядитесь – это заметно в его картинах, он, несомненно, писал не только кистью, но и языком радости. Художник радости.
«Я считаю, что каждый мазок, каждая линия на полотне должна быть тщательно обдумана. Так и в музыке – ноты кажутся очень простыми, но если хочешь идти вперёд с этими простыми средствами, нужно всё время искать, пробовать, рисковать. Я уничтожил много своих работ безжалостно, из мастерской выходят только те вещи, которыми я действительно доволен».
Фото: Shutterstock/FOTODOM