Человек и книга

Елена Лобачевская

Лена, а откуда у успешного киносценариста взялась идея написать книгу?

Елена Лобачевская, жена:

– Идея пришла, когда он был в церкви. На службе, в храме Большого Вознесения.  Валера рассказал мне замысел.  Я сказала: «Пиши». Он спросил: «А как мы будем жить без киношных заработков?» Я ответила: «Как-нибудь проживём. Бог пошлёт». «Свечка» – роман двухтомный, с массой персонажей и описывает время с 91-го года до конца первого десятилетия 2000-х, когда надежд на свободу почти не осталось. «Герой пошёл защищать демократию и встретил Бога» – с этого Валера начал мне рассказывать о романе… 

Часто бывает, что героя и автора не различают. Как Пушкина с Онегиным. А Валерий Залотуха на своего героя хоть чем-нибудь похож? 

– Герой там – московский интеллигент. Как ни смешно, в нём больше моих черт и привычек, чем Валериных. И поскольку это не автобиография, а художественный текст, подробности жизни автора есть во многих персонажах. Валерино детство – в биографии отца Мартирия. А персонаж «автор» хоть и живёт в Трёхпрудном переулке, где мы прожили всю жизнь, но внешне совсем на Валеру не похож, как и жена автора, произносящая иногда мои реплики, совсем не я. 

А пришлось приносить жертвы на алтарь большого романа?  

 – Нет. У меня всегда так случается – когда деньги на исходе, вдруг предлагают работу или откуда-то они капают… И только Валера стал писать роман, позвонил режиссёр Юрий Мороз и предложил мне работу редактора на студии…  И я стала «играть в редактора». Я это делала легко, на разных студиях, работа нехитрая, я к ней относилась как к приключению. Знала, что Валера ждёт, как я вернусь и расскажу ему смешные истории про продюсеров и режиссёров и мы вместе посмеёмся. Потому что всерьёз там работать было невозможно.

Почему?

– Потому что начался продюсерский кинематограф. До этого Валере очень везло. Он пришёл в кино во второй половине 80-х, когда уже начиналась свобода и сценарист с режиссёром были полноправными соавторами. Я училась во ВГИКе, Валера – на Высших режиссёрских курсах, для нас кино – это Висконти, Антониони, Бертолуччи, Тарковский, Герман. 

А в 90-е – да, появилось кооперативное кино. И куча непрофессионалов налудили кучу всякой ерунды. Но всё равно пришёл Балабанов, появились фильмы Сергея Сельянова, Валеры Тодоровского, Дмитрия Месхиева, Залотухи и Хотиненко. Это были настоящие авторские высказывания.  

А в 2000-е возникли продюсеры, то есть люди, которые получают деньги от государства, большую часть берут себе, а на остатки снимают. Но ведь творчество – это когда человек ставит вопросы и ищет на них ответы, именно когда он пишет или снимает. А в нашем продюсерском кино всё предрешено и оттого всё мертворождённое. 

Большаков ­- по-моему, был такой министр кинематографии при Сталине - прославился тем, что говорил: «Давайте этому режиссёру назначим этого сценариста». Ему отвечали: «Так нельзя же назначить Ромму сценариста!» – «Почему нельзя? Прикажем». Но даже этот министр понял – так не получается кино. А наши продюсеры решили, что у них получится. Не надо даже знакомить режиссёра и сценариста. Вот этот по нашим рецептам напишет, а вот этот по нашим же рецептам снимет.  

И как результат – жутко плохое кино, которое никто не хочет смотреть. И когда сценариста Залотуху стали учить писать, возвращая к старым схемам 50-х годов, он ушёл. Потому что нельзя творить в униженном состоянии. Самое страшное в продюсерском кино – отсутствие уважения к творцам. К людям, которые зарабатывают тебе эти деньги. Их не уважают. Но они тоже виноваты – они позволяют собой помыкать. А Валера позволять этого не хотел. Ему захотелось сделать что-то, за что отвечает только он. И он сел писать книгу…

"Мы счастливы в собаках", - говорила я Валере. А потом прочла эти слова в романе "Свечка". Там их произносит жена одного из героев" 

–  Это была не декларируемая и даже ироничная по отношению к себе позиция. Он продолжал любить кино. Он придумал с нашими студентами вгиковскими чудесный сериал «Похищение воробья» - про следака, который уходит из органов и начинает искать пропавших кошек, собак, хомяка, воробья… Там были чудесные персонажи, это был прелестный, очаровательно сделанный Валерой и Александром Полозовым сериал… После того как его за три копейки превратили в полную фигню, Валера при слове «сериал» кричал: «Не-е-ет!»  Потому что сериал в наших условиях – это когда твой труд превращают в макулатуру. 

Но послушайте, ведь если человеку дан Богом талант, то его обязанность –  как-то его сохранить. А как сохранить талант? Наверное, не халтурить и не заниматься делами мелкими и недостойными. Валера не то чтобы все последние двенадцать лет сидел и писал «Свечку», нет. Он снял пять документальных фильмов, которые получали призы.  

Фильмы «Попы», «Ребро. Портрет жены художника на фоне эпохи», «Ангел русской церкви против отца всех народов»… Он делал их увлечённо. Когда читал тома, написанные иеромонахом Дамаскином о новомучениках российских, у него впервые случился гипертонический криз…

Настолько человек всё пропускал через себя?

– Да. И всей душой реагировал на события, происходящие в стране. Человек, читающий «Свечку», не может этого не заметить. А я люблю историю из 90-х, когда Валера писал «Великий поход за освобождение Индии». Выходит из кабинета, смотрю – у него по щекам слёзы катятся. Я в ужасе: «Что случилось?»  А он: «Наталья родила… Я сцену родов Натальи написал».

И при этом он ведь сильный человек?

– Он умел сказать «нет». Умел отказаться от выгодного предложения по принципиальным соображениям. Умел дать в морду и влезть в драку. Дрался хорошо, в юности был разряд по боксу. В деревне я видела, как он ударил нахамившего парня – быстро, резко, сильно, тот рухнул моментально. А Валера потом переживал, что сильно врезал, и узнавал, как тот себя чувствует.

И женщин, я думаю, любил?

– Когда мы познакомились, он пребывал в свободном полёте и женщин называл существами высшего порядка. «Существа высшего порядка» платили ему взаимностью, он гулял с актрисами и циркачками, кутил и пребывал в творческом поиске. Наш роман был стремительным, легкомысленным и радостным. Мне нравились его голубые глаза, а ему мои – карие. И ещё нам вместе было весело, уютно и интересно. И не хотелось расставаться. Хотя, если бы кто-нибудь нам тогда сказал, что мы проживём вместе четверть века, мы бы рассмеялись и не поверили.

А как вы познакомились?

– Очень легкомысленно. Встретились на собрании Союза кинематографистов. Я во ВГИКе училась, в мастерской Евгения Александровича Григорьева. Он потом стал главным редактором «Альманаха киносценариев». И вдруг его решили снять с этой должности – мол, пьёт, не тех печатает, не то печатает, не так себя ведёт. 

И те молодые драматурги, которых он печатал, пришли, чтобы поддержать его. На этом собрании Валера меня увидел и спросил: а кто это? Между прочим, у «правильного» человека спросил, это ведь важно – у кого спросить… Алёна Криницына ему ответила: «Это Лена Лобачевская, она талантливая». А дальше я решила написать письмо в защиту Григорьева, и мы начали всем звонить, и все по телефону «подписывали». И Залотухе позвонили, а он сказал: «Нет, ну надо обсудить текст письма, надо встретиться». 

Приехал и уходить не хотел. Показал мне фотографии своих детей, которых очень любил, сына Ромы, от первого брака, и дочки Полины, от второго, но сказал, что домой ему не обязательно. Он свободный человек. На следующий день я улетала отдыхать в Пицунду. А когда вернулась, пришёл с бутылкой коньяка. И остался. С утра куда-то сбегал и вернулся уже с водкой. Я тогда подумала – жалко, такой хороший парень, но, видимо, алкоголик. Он мне потом объяснил, что побежал за шампанским с цветами, но это был 90-й год, не было ничего, и только с рук удалось купить водку.

Первое впечатление запомнилось?

– Первое впечатление – голубоглазый и доброглазый. А второе – хороший любовник.

И не было непонимания между москвичкой и парнем из шахтёрского посёлка?

– Когда мы познакомились, мне было тридцать, ему тридцать пять, и мы были примерно одного уровня интеллектуального. А в 2000-х как же он меня обогнал! Как много он читал…  Библию, святоотеческую литературу, Антония Сурожского, Паисия Афонского, богословские книги.  

Он подарил мне Бориса Чичибабина, а из моих рук получил весь Серебряный век. Благодаря Валере я полюбила Астафьева и «Последний срок» Распутина, а он – Домбровского и Гроссмана.  Он вечно кого-нибудь открывал и влюблялся. Когда снимал документальный фильм про Анатолия Зверева «Садись, детуля, я тебя увековечу!», открыл для себя композитора Каравайчука и влюбился. Каждый вечер его слушал и говорил, что это аналог Зверева в музыке. 

Отец в детстве покупал ему книги. Какие мог покупать в Узловой, такие и покупал. Соседи его маме говорили: «Настя, он всё время читает. Отними у него книжку. Гляди, он у тебя с ума сойдёт. Или ослепнет». А у соседа, бывшего лётчика, было полное собрание сочинений Горького, и Валера всего его в детстве перечитал. А потом сказал: «Если бы у соседа было полное собрание сочинений Томаса Манна, я бы писал по-другому. Но у него был Горький».  

И в последний наш вечер сидим, смотрим в интернете видео –  молодой критик рецензирует роман «Свечка» и сравнивает его с «Волшебной горой» Томаса Манна. А любимая моя падчерица Полька, Валерина дочь, нашла в интернете программу какой-то филологической конференции, в которой анонсирован доклад: «Образ русского интеллигента в романах Достоевского, Горького, Пастернака, Залотухи». 

В «Свечке» поражает, как досконально автор знает русскую жизнь. Прям энциклопедически.

– Но он же в России жил! Родился в посёлке Шахта 5-15 Узловского района Тульской области. В шестнадцать лет выиграл конкурс «Золотое перо», поступил на журфак МГУ и потом ездил на практику. В Хабаровск, Владивосток. Работал корреспондентом, брал интервью у доярок, рабочих…Жил в Трёхпрудном переулке и знал прекрасно московскую интеллигенцию… 

Но человек может прожить жизнь, полную общения и событий, и при этом быть так сконцентрированным на себе, что не понять ничего. Я много общалась со сценаристами – большинство из них способны говорить только о себе. Валере же были интересны другие, неважно, дворник или академик. Мой папа дружил с писателем Юрием Домбровским – с каким же интересом он всматривался в людей, как умел слушать и сострадать! Я в этом внимании к людям находила много сходства между кумиром моего детства Юрием Осиповичем и Валерой.

А кто в вашей семье был главный?

– Не знаю. Мы оба друг на друга влияли. Я, когда преподавала во ВГИКе или работала на студии, ловила себя на том, что всё время на него ссылаюсь: «Как говорит мой муж Валера…» А он смеялся над собой, что на мастер-классах на Высших курсах сценаристам рассказывает байки своей жены Ленки. 

Я чем дальше, тем больше попадала под его влияние, и мне это нравилось. А он считал чеховскую Душечку идеалом женщины и был убеждён, что человек существо парное. Оставшись одна, я это чувствую особенно остро. Под его влиянием я крестилась, мы венчались, потому что он этого хотел. Меня сейчас очень поддерживает то, что я могу пойти в храм. Не представляю, как люди переносят такое горе без веры…

Вы вообще ссорились?

– За четверть века – считаные разы. И никогда ссора не длилась больше суток. Мирились с огромным удовольствием. И каждый признавал свою вину. Спасало чувство юмора, то, что каждый мог вдоволь посмеяться не только над другим, но и над собой. Валера упрекал меня в язвительности, а иногда и в злорадстве, а я его – в прекраснодушии. 

Он был очень открыт людям. Когда писал «Свечку», ездил с монахами Оптиной Пустыни в колонию. И оставлял зекам, с которыми там общался, наш телефон. А потом – звонок. Валера берёт трубку: «Освободился? Молодец, приходи, конечно, прямо сейчас, давай». Я спрашиваю: «А кто к нам прямо сейчас придёт?» – «Один разбойник». – «Ты уверен, что надо приглашать в дом разбойника?» – «Я уверен, что ты с ним подружишься». 

И пришёл Ромка-разбойник. Какая у него была яркая, потрясающая речь, какие точные, искромётные характеристики он давал людям… Я и вправду с ним подружилась, а он стал прообразом героя «Свечки» Игорька. Проходит какое-то время, снова звонок. Спрашиваю: «А кто теперь к нам придёт?»  – «Понимаешь, этот парень отсидел семнадцать лет за убийство…» – «О Боже!» – «Но он не убивал». 

И появляется человек с лучащимися небесно-голубыми глазами святого. Когда он мальчишкой служил в армии, на него свалили убийство, произошедшее, когда он крепко спал. Те, кто убивал, дружно показали на него. И он отсидел семнадцать лет. Теперь он священник. А когда Валерин сидевший приятель прочёл «Свечку», он даже слегка обиделся: «Валерка, что ж ты от меня скрыл, что сидел?» «Так я и не сидел», – оправдывался Валера. Он просто чувствовал и слышал людей.

В «Свечке» много сказано о несправедливости, но без чернухи. Когда трагедия не давит, а возвышает. Такая сага о стойкости.

– Валера и не мог написать чернушный роман, потому что сам был светлым человеком. Он видел все тёмные стороны жизни, никогда не закрывал на них глаза, но он был верующим, христианином. 

Любил цитировать Александра Шмемана: «Путь христианина – это путь от поражения к поражению». Но всё равно это путь христианина. И очень верил в людей. Мы как-то говорили о человеке, который нас разочаровал, а потом раз –  и что-то хорошее сделал. И Валера тогда сказал: «На человеке никогда нельзя ставить крест. Человек – это всегда многоточие». И добавил: «Правда, иногда – знак вопроса».

У вас, похоже, непримиримых противоречий не было…   

– Если бы были непримиримые противоречия, то мы бы и месяца не прожили. Я, как большинство жён, была алчна и считала, что сценарий должен стоить дорого, потому что очень мало людей по-настоящему владеют искусством драматургии. Но Валера мне строго отвечал: «Вспомни, сколько люди получают в Елатьме. Какие там зарплаты… Сколько на моей родине люди получают…  Не надо. Спокойно». 

Он меня, конечно, воспитывал. Но ненавязчиво и с юмором. А себя соизмерял именно с простыми людьми. Любил цитировать Платонова: «Без меня народ неполный». Но гнева социального не испытывал никогда. Я иногда рассказывала: «Была в тако-о-ом доме! Колонны из оникса, полы из самоцветов…» Он выслушивал, скучая, и говорил: «Дай вам Бог, разбойнички».

А кто из вас кого развлекал?

– За развлечения и путешествия отвечала я. Валера называл меня «человек-праздник», потому что я очень любила радоваться и что-нибудь праздновать. Он надо мной иронизировал: «Не радуйся раньше времени», «Не считай неполученные деньги». 

Смеялся над моими мечтами о путешествиях. Хотя иногда, махнув рукой, соглашался: «Хорошо, поехали». В 90-е самым прекрасным местом на земле он считал деревню Урдово Касимовского района. Но в 2000-х чем дальше, тем больше полюблял Европу. Очень понравилась ему Тоскана. Да и Париж понравился. Только надо было торопиться в Москву. «Свечку» дописывать.

Вы совсем не расставались? Не хотелось? 

–  Расставались, когда он уезжал в Урдово. Я жить в деревне, честно говоря, не очень любила. Триста двадцать километров от Москвы! Но ему это было необходимо. Для романа нужно писательское одиночество. И третью часть «Свечки» он писал в деревне. Дочка Полька с ним там летом жила, готовила, ухаживала. 

И ещё была у Валеры в деревне замечательная подруга – Зина Кидярова.  У неё двое своих детей и семейный детский дом. Сейчас наш с Валерой деревенский дом я отдаю Зине. Он очень к ней тепло относился, и она относилась к нему как к брату. Зина, когда я ей это предложила, ответила: «Я вот, знаешь, ночами мечтала, чтобы у меня был свой дом на земле, чтобы ни от кого не зависеть и никому не быть в тягость». Я спросила, сколько же детей она вырастила? Тридцать три ребёнка. Тут одного кто-то вырастит и замучает – ты мне должен-должен-должен. А у неё многие были с тяжёлыми диагнозами. Она их вылечила, вырастила здоровыми и дееспособными, а мечтала о своём доме, чтобы никому не быть в тягость!  

И я подумала: Валера так бы и поступил с нашим домом.  Может, тогда и я смогу туда приехать. Он будет жилой, в нём будут дети. Это будет лучшая память. И почему-то мне кажется, что люди будут туда приезжать, и это будет дом Валерия Залотухи, и именно Зина сможет его согреть. И ещё это соответствует одной из тем эпилога «Свечки» – дети и старики… Сейчас для меня так очевидна Валерина правота во всех наших спорах. Конечно, он был главным в нашей маленькой семье. Когда мы жили вместе, я всегда была уверена в ценности и осмысленности этой жизни. Я и сейчас хочу поступать так, чтобы он был доволен…

Ты в чём-то чувствуешь себя виноватой?

– Я чувствую себя виноватой в том, что проморгала его болезнь. И очень сожалею, что у нас не получилось прожить двести лет вместе.

Но ты же настоящая жена писателя. Ты помогала ему написать великую книгу. Если, конечно, это может служить   утешением...

– Валера, когда узнал свой диагноз, сказал: «Видимо, Бог решил, что ничего лучше «Свечки» я уже не напишу». Я изо всех сил пыталась его убедить, что это тяжёлое испытание, но мы его пройдём. Он победит болезнь. Роман написан и вышел в свет. И мы сможем наконец съездить в Израиль, в Америку, в Тоскану, где Валера мечтал снять домик и писать. Ему очень хотелось после большого романа написать пьесу. Он очень любил свою страну, но то, что происходило в последние годы, вызывало у него горечь и гнев. 

Во время работы над «Свечкой» он общался с прокурорами, судьями, адвокатами. «Сколько оправдательных приговоров ты вынес за последний год?» – спросил он судью крупного провинциального города. «За последние три года – один оправдательный, и ты представить себе не можешь, сколько я за это огрёб», – ответил судья. 

Валера физически страдал от аморальности и циничности власть имущих. Говорил мне: «Ты неправильно себя ведёшь. Ты готовишься к лучшему. А надо готовиться к худшему. Но надеяться на лучшее». И ещё сказал: «Если бы за эти годы я написал пусть даже десяток сценариев или даже несколько успешных сериалов и мы бы с тобой благополучно жили и путешествовали, что ты так любишь… Но как же мне было бы страшно и тяжело умирать! А когда есть «Свечка», мне не так страшно. Я верю, – он покачал в руке два толстых тома, – что у романа крепкие ножки и он протопчет себе дорогу».

Я тоже верю.  Роман замечательный, с ним расставаться не хочется, да и премию «Большая книга» за красивые глаза   не дают.

–  Недавно мне позвонила Мария Вознесенская, филолог и лингвист, которая делала доклад в Московском университете о романе. Она так талантливо и умно рассуждала, что мне стало обидно до слёз, что она говорит это мне, а не автору, что Валера не слышит этого тонкого и внимательного читателя. «Ты плачешь, оттого что он не слышит? Он слышит, я в этом уверена», – сказала мне Женя Смольянинова, замечательная певица, наша с Валерой подруга.

В юности я прочитала Александра Солженицына «Бодался телёнок с дубом» и запомнила пассаж о том, что в России пишутся книги, за которые люди жизнь отдают. И, перебирая в памяти самые значимые русские романы двадцатого века, я вижу одну и ту же трагическую историю. 

Михаил Булгаков заканчивает роман «Мастер и Маргарита» и умирает в сорок восемь лет, не увидев его изданным. Василий Гроссман заканчивает «Жизнь и судьбу», роман арестовывает КГБ, а автор умирает от скоротечного рака, Юрий Домбровский успевает подержать в руках вышедший во Франции «Факультет ненужных вещей» и умирает. 

Мне казалось, что эта страшная традиция связана с трагической судьбой России в двадцатом веке. Но Валерий Залотуха, дописав роман о последнем десятилетии века двадцатого и начале двадцать первого, заплатил за свою книгу жизнью в новом веке в России. Он не прославил «ни хищи, ни подёнщины, ни лжи» и был к смерти готов.

«Вы должны любить Бога, – строго сказал мне священник. – А вы любите своего мужа больше Бога».

Я учусь любить Бога. 

фото: Игорь Гневашев/Личный архив Е. Лобачевской