Официальное название моего посёлка – ДСК «Советский писатель». Дачно-строительный кооператив. Землю дал Сталин, незадолго до своей смерти. Подкармливал идеологию. Каждый пайщик получил по полгектара земли, в отличие от шести соток для всех остальных простых граждан.
Звание писателя считалось почётным, приравнивалось к профессорскому. «Поэт в России – больше, чем поэт» – так было в Советском Союзе. А после перестройки, когда сменился строй и СССР превратился в СНГ, поэт перестал быть больше. Сегодня каждый, кому не лень, может объявить себя писателем. А почему бы и нет? Всеобщая грамотность с тридцать седьмого года.
В нашем посёлке проживал цвет советской литературы: Александр Твардовский, Константин Симонов, Юрий Нагибин, Юрий Трифонов, поэт Павел Антокольский, режиссёры Эльдар Рязанов, Михаил Ромм, актёр Зиновий Гердт, певица Людмила Зыкина. Каждое имя – бриллиант.
Остальной цвет литературы благоухал в Переделкино. Там осели: Борис Пастернак, Корней Чуковский, Булат Окуджава, Евгений Евтушенко – наши классики, наши гении. Сейчас все вымерли, сменилось поколение. Никто не задерживается на этом свете, кроме актёра Зельдина. Но и Зельдин умер, в конце концов.
Из писателей в нашем посёлке практически никого не осталось, если не считать Генриха Боровика, который ходит по аллее с двумя палками. И меня, которая ходит с одной палкой, а также Владимира Войновича, который редко выходит из дома.
В посёлке живут наследники прежних хозяев, дети и внуки. Появились богатые новые русские. Они снесли старые дома и построили себе новые.
Прежние дома были маленькие, милые, их строили пленные немцы. Сегодняшние дома – современные, большие, очень большие и огромные, с огромным вкусом. Буквально Голливуд.
Встречаются дома из прежней жизни, они выглядят как верблюды в центре города, попавшие из одной цивилизации в другую. Но ничего. Как есть, так и есть.
Раньше запрещалось делить участки. Имеешь полгектара и пользуйся. Зачем такие пространства? Чтобы соседей не было видно и слышно. Соседи далеко за деревьями, за удалённым забором. Создаётся впечатление, что соседей нет вообще. Ты один. Вокруг только природа. Ходи и созидай.
Всё проходит, в том числе спокойные времена. Появился Горбачёв с пятном на лбу, и всё, что раньше запрещалось, теперь разрешалось.
Раньше в наш кооператив принимали только писателей, теперь кого угодно. Были бы деньги. Большие участки стали делить и продавать по кускам – то, что предлагал Лопахин в пьесе «Вишнёвый сад». Земля стоила дорого, буквально золотая миля.
В девяностые на правлении появился новый пайщик по имени Фрида. Немолодая, значительная, со следами красоты. Было известно, что Фрида сестра бизнесмена Яши Цукермана и выступает от его лица. Сам Яша родом из Днепродзержинска, который находится на задворках страны, «жопа-география». Яшу никто никогда не видел. Он никуда не ходил, посылал Фриду. Фрида – его представитель по связям с общественностью.
Правление собралось в полном составе. Никто не опоздал, и Фрида тоже пришла вовремя. Села на стул. Стулья стояли вдоль стен, как лавки в военном самолёте.
Правление – справа, Фрида – слева. Мы, правление, смотрели на Фриду как на дворовую девку, которая хочет выйти замуж за барина и тем самым протыриться в высшее общество.
Фрида в свою очередь открыто презирала голодных членов Союза писателей, которые мнят из себя творцов, а сами едва сводят концы с концами, перебиваются с хлеба на квас. В то время как у Фриды и Яши недвижимость по всему земному шару, не говоря об этом задрипанном посёлке «Советский писатель», где они планировали мощное строительство. Деньги были заработаны на перевозке овощей и фруктов. Яша гонял дальнобойщиков с помидорами и бананами, которые зрели в пути.
Забегая вперёд, могу сказать: не правы и те, и эти. Никто никого не хуже. Заработать большие деньги тоже непросто. Для этого нужен определённый талант и усилия. У писателей другой талант и другие усилия. В чём разница? Книги остаются людям. А усилия Фриды и Яши достаются только им. И больше никому. Поэтому никто и никогда не скажет им спасибо. Ну и не надо. Можно обойтись без спасибо, а на обед иметь чёрную икру.
Фрида начала строить дом. Правильнее сказать, руководить стройкой. В перерывах гуляет по посёлку.
Я тоже гуляю со своей молоденькой дочерью. Она высокая и узенькая в финской шапке-ушанке.
Фрида приближается к нам и бесцеремонно сдёргивает шапку-ушанку. Моя дочь растерялась и удивилась одновременно. Её глаза стали круглые, а лёгкие волосы разлетелись на ветру. Зима. Какого чёрта?
– Я хочу посмотреть, как выглядит Наташа без шапки, – объясняет Фрида. – Я ищу невесту для моего младшего сына.
– Пусть он сам ищет, – советую я и забираю шапку. Надеваю на голову своей дочки.
– Вы же знаете, можно напороться на кого угодно. Эти рыбы-пираньи так и кишат под ногами. А мой Миша такой дурак… Наташа, вы нам подходите, – молвила Фрида без перехода.
– Я замужем, – ответила Наташа.
– Уже? Зачем?
– Так получилось.
– А подруга у вас есть?
– И не одна.
– Я куплю вам с подругой билет в Лос-Анджелес, вы полетите вместе, познакомитесь с Мишей. Посмотрите на него, на его дом. У него прекрасный дом.
– Это сложно, – отказалась Наташа. – Пусть Миша снимет всё на камеру и перешлёт кассету в Москву. А мы с подругой сядем и посмотрим на Мишу, на его дом. Пусть Миша снимется в фас и в профиль.
– Как в тюрьме, – подсказываю я.
Фрида уловила насмешку. Обиделась, но не явно. Ей не хватало уважения. Если разобраться, она предлагала счастье: жизнь в благополучной Америке, в прекрасном доме, с реальным женихом. Что тут обидного?
Фрида выбрала статусный посёлок, который повышал и её собственный статус, но писатели оказались какие-то тугие, как застарелые ржавые замки.
Фриде предлагали лучшие места в Подмосковье: Рублёвка, Переделкино, Николина Гора. Там живёт сам Михалков, даже оба Михалкова. А здесь только Эльдар Рязанов. Фрида уважила писателей, а они ещё изображают. В чём причина? Причина в зависти. Ей завидуют, не иначе. Фрида вздохнула и пошла своей дорогой. А мы – своей.
Навстречу лёгкой походкой шествует Фроська Гуд-бай. Вообще-то она Ефросинья Яковлевна, вдова писателя Кремлёва. Он, конечно, никакой не Кремлёв. Это псевдоним. Настоящую его фамилию я не знаю, но это не имеет значения. Кремлёв давно умер, а «покойники все одинаковые», как сказал один из героев Владимира Войновича.
Кремлёв канул в Лету, а Фроська осталась. Ей под семьдесят, но все почему-то зовут её Фроська. Поговаривают, что она работала у Кремлёва домработницей, а потом плавно перетекла в статус жены.
Она решила выучить английский язык, но запомнила только одно слово: «гуд-бай». Прощалась исключительно по-английски, отсюда пошло её прозвище – Фроська Гуд-бай.
Фроська следила за своей внешностью, делала подтяжки на лице. Предпочитала подтяжки частичные: убирала морщинки вокруг глаз, а те, что вокруг губ, оставались на месте. Это было довольно странное зрелище: верх лица как после ожога, кожа гладкая и неестественно тонкая, а рот собран в кисет.
Симпатичным оставался её смех. Хохотала Фроська громко и с аппетитом. Смех – это серьёзная характеристика, кто понимает. Смех может многое сказать о душе и даже об уме.
Фроська почитала своего Кремлёва и очень хотела издать его собрание сочинений. Но никто не брал, ни одно издательство. И даже не читали.
Однажды Фроська пришла ко мне с объёмной рукописью, попросила ознакомиться и, если можно, переписать заново. За это она предложила мне кусок земли. Бартер. Я – новую, современную рукопись, она – землю. У Фроськи был самый большой участок в посёлке. Прежде чем что-то обещать, я решила прочитать рукопись. Выбрала время и углубилась в «труд усердный, безымянный».
Художественную ценность рукопись не имела. «Но знаешь ли, о как велик труд, не познавший поощренья». Это слова Беллы Ахмадулиной.
Я сказала Фроське, что не могу переписать роман, поскольку я погружена в совершенно другую реальность и ничего не понимаю в тридцатых годах. Роман я, тем не менее, похвалила. У меня бы язык не повернулся критиковать покойного писателя, подвергать сомнению всю прошлую жизнь Ефросиньи Яковлевны. Она гордится своим прошлым, и пусть всё так и останется. В конце концов, любят всяких, не только талантливых и успешных. Успешные очень часто – козлы, не только внешне, но и внутренне.
Роман я переписывать не стала. Кусок земли Фрося продала Фриде.
Фрида построила дом, и не один, а два. Один себе, другой Яше.
Забегая вперёд, скажу: Фрида построила. Продала. И умерла.
Дом купил богатый человек. Кто именно, не знаю. И никто не знает. Из ворот время от времени выходит нянька и вывозит на коляске больную девочку. Богатые тоже плачут.
А дом, построенный Фридой, гордо возвышается за забором.
Дома стоят дольше, чем люди.
