Во дворе стояла хоккейная коробка. Деревянный такой заборчик, дополненный сверху металлической сеткой - рабицей, порванной и повисшей кое-где ржавыми кудрявыми лохмотьями. Зимой в коробке заливали каток и ставили ворота из кирпичей или бутылочных ящиков, а весной поле ненадолго зарастало одуванчиками и веселой травой. Потом траву вытаптывали, и к июлю коробка превращалась в выжженный солнцем пустырь.
Однажды в такую вот горячую пору, в хоккейной коробке остановился настоящий цыганский табор. Вход-проем завесили цветным одеялом, и мы видели только дымы от костров и слышали непрерывный клекот громких голосов. Цыгане говорили на птичьем непонятном языке, в котором постоянно мелькали русские и малоросские словечки. По квартирам тут же пошли женщины, с привязанными платками к груди малыми детьми, торговать медом в трехлитровых банках. Уже через несколько часов весь двор гудел о том, что мед - ненастоящий. Что под тонким слоем ароматного золотистого чуда в банке кроется обыкновенная патока. Тоже сладкая. Но не полезная. И дешевая.
Мне было шесть. Я жила с бабушкой Катей. Родители-журналисты дома появлялись редко. Они тогда были молоды и жили по принципу «Наш адрес – Советский Союз». Бабушка была капитан медицинской службы, военный хирург, и имела три ранения. Она больше лежала, чем ходила, и я бегала, где хотела, с огромным ключом на шнурке через плечо. Впрочем, ключ мне был не нужен, так как я ходила домой исключительно через окно. Мы жили на первом этаже крепкого дома, построенного пленными немцами. Бабушка сердилась на меня, пыталась достать крючком своей красивой черепаховой палки, но я быстро бегала и ловко уворачивалась. Зато мне очень нравилось покупать ей дешевый «Беломор». После фронта она много курила и говорила, что без самокрутки на передовой не выжить. Особенно в госпитале. Особенно во время боя, когда оперировали без наркоза, и жизнь стоила мало. Иногда самокрутки и стоила… Меня знали все продавщицы табачных киосков. Мне отпускали сигареты спокойно, без вопросов. Зато вся очередь возмущалась, что такой маленькой круглощекой фитюльке с развязанными бантами и чумазыми коленками продают табачные изделия. Мне очень нравилось встать на цыпочки, просунуть в окошко руку с монетками и важно сказать: «Беломор. Без фильтра. Две пачки, пожалуйста!» И тут все дяди и тети начинали возмущаться и кричать, а я, сделав несколько степенных шагов от киоска, вдруг припускала бегом в сторону своего двора и скрывалась за поворотом.
Конаково
Когда пришли цыгане, бабушка болела. Опять «зашевелился осколок в спине». Она лежала, не вставая, и я была за хозяйку. «Весь дом был на мне». Цыганки с привязанными, вечно спящими детьми обошли почти все корпуса. Я увидела, что одна коренастая немолодая продавщица меда направилась в наш подъезд. Квартира, в которой мы жили, была первой, и я знала, что цыганка сейчас будет звонить в дверь и потревожит бабушку. А у бабушки – осколок! Ей нельзя вставать! Пулей влетев в полутемную прохладу подъезда, я в два прыжка преодолела ступеньки и загородила родную дверь, как хоккейные ворота. «Сюда звонить нельзя! Бабушка болеет!». Цыганка с изумлением посмотрела на меня и отбросила легко, как котенка. И потянулась к звонку. Тогда я вцепилась в ее юбку и повисла на руке. Цыганка рассердилась и попыталась схватить меня за косичку. Я увернулась, отпрыгнула и стала сзади дергать ее за ручку сумки с банками. Женщина, забыв про звонок, начала гоняться за мной по лестничной площадке кругами, потом мы выскочили на улицу. Там цыганка схватила большую корявую палку и стала размахивать ею, пытаясь меня достать. Но у меня был непревзойденный опыт уворачивания от палки! Со стороны, наверное, это выглядело смешно. Разъяренная чернявая тетка в цветастой юбке и сбитом набок платке, пытается зацепить сучком маленькую девчонку с торчащими в разные стороны косичками, звонко кричащую «А мед – ненастоящий! А мед – ненастоящий!». Несерьезно. Но я знала, что идет настоящий Бой. За бабушку! За правду! За Родину!
Я победила. Продавщица фальшивого меда грязно выругалась и ретировалась в хоккейную коробку. Я села на лавку под тополем и стала лечить раны. Приклеила к коленке подорожник, лизнула царапину на руке. Вдруг сзади кто-то тихо положил мне руки на плечи. Надо мной склонилась цыганка помоложе и покраше первой. «Что, обидела тебя Ляля?» - спросила она грудным низким голосом. Я никогда бы не подумала, что такую мегеру могут звать так же, как мою куклу! Молодая цыганка села рядом со мной на лавку и начала своим воркующим обволакивающим голосом рассказывать, как замечательно жить в таборе. Сколько приключений и чудес в такой жизни! Красивые платья, бусы и платки (я донашивала бесцветные, штопаные-перештопаные кофточки и сарафанчики старшей двоюродной сестры), путешествия и дальние страны (папа и мама никогда не брали меня в свои дальние поездки), вкусная картошка и сосиски, зажаренные на костре (а не надоевшая вечная гречневая каша!) … И песни! Песни у костра ночью! Голос рассказчицы звучал все тише, а мои глаза блестели все ярче.
Таня: цыганочка с выходом
На следующее утро, часов в шесть я уже стояла у подъезда с хозяйственной сумкой, в которой лежали байковый халатик, расческа, плюшевый медведь с висящим на нитке левым глазом, кукла Ляля и полбуханки черного хлеба. Табор уже свернулся, и цыгане тихо, почти бесшумно уходили. Я догнала их. Тетя Ляля равнодушно посмотрела на меня, а красивая цыганка крепко взяла меня за руку. И мы пошли. Совсем скоро начались «другие страны». Этих мест я не знала, и мне стало тревожно. Я подумала о бабушке. Но потом решила, что каша гречневая еще есть дня на два и родители скоро приедут. К тому же Красивая цыганка все говорила и говорила о волшебной жизни впереди. Потом она достала цветастый платочек с бахромой и завязала его как-то непривычно на моей голове. Группа шла молча и сосредоточенно. Вышли за город, остановились на поляне и стали стелить одеяла, разжигать костры, кипятить воду. Я устала и быстро заснула, свернувшись калачиком на одеяле под кустом.
Разбудил меня громкий мужской голос: «Вставай, путешественница! Ишь, что учудила! Домой пошли!» Высокий милиционер схватил меня в охапку и понес подмышкой, как куклу. Я еще не совсем проснулась и не сопротивлялась. По земле волочилась моя хозяйственная сумка. В вонючем милицейском «Газике» я вдруг поняла, что меня навсегда увозят от романтики, от чудес, от печеной картошки и песен под луной. И попыталась выскользнуть за дверь. «Куда?» – Миллиционер поймал меня за юбку и строго сказал: «Хорошо, недалеко ушли еще! А то, где бы мы тебя потом искали? Бабушка твоя там плачет, бегает по дворам, расспрашивает всех!» Я испугалась - «Ей же вставать нельзя! Поехали скорее!»
И мы поехали домой.
фото: Иллюстрации Т. Вайнонен; личный архив Т. Вайнонен
