«Скажите, как бы вы отнеслись к тому, чтобы вас включили в школьную программу по литературе?» - спросила меня однажды барышня-интервьюер.
«Плохо бы отнесся», - ответил я, ни на секунду не задумавшись и, кажется даже, несколько мрачновато.
«Вы, наверное, очень скромный человек», - в соответствии с жанровым этикетом предположила барышня.
«Я, конечно, очень скромный человек, - скромно ответил я, - но дело тут не в моей скромности или нескромности. Дело в том, что живой (во всех смыслах этого слова, включая буквальный) автор с трудом и, как правило, без особого удовольствия представляет себе свой собственный пыльный и не слишком жизнеподобный портрет в школьном кабинете литературы. А уж если, не дай бог, представить себе свой же потрет в школьном учебнике с неизбежно пририсованными к нему гвардейскими усами, козьими рожками или смешной шляпой с пером, то и вообще…»
Это я, собственно, к чему. К тому, что в наши дни многие люди негодуют по поводу того, что из школьной программы все время норовят изъять то одного, то другого автора и, соответственно, его произведения.
У меня-то к этому вполне двойственное отношение.
С одной стороны понятно стремление нынешних казенных культуртрегеров подмять все под себя и под свои нехитрые представления о том, какие авторы прошлого и настоящего пригодны в качестве пресловутых «скреп», а какие только воду мутят и сбивают с толку неокрепшее нежное юношество, обдумывающее житье и мучительно размышляющее о том, чтение каких именно книжек способно наполнить его истинно патриотическим чувством, так необходимым в наши дни для успешной государственной карьеры или эффективного решения бизнес-задач различного уровня.
Это одна лишь сторона дела, хотя и довольно противная, чего уж тут говорить.
Суть другой состоит в том, что в самом факте исключения из школьной программы (или не включения в нее) некоторого числа приличных авторов и их сочинений парадоксальным образом спасает их от всего того, о чем я написал в самом начале.
Зачем, действительно, посредством школьного образования делать из хороших, ни в чем не повинных людей и их произведений источник граничащей с ненавистью сонной мучительной тоски. И это еще в лучшем случае.
Вот, например, одна милая девушка как-то призналась мне: «А знаете ли вы, что меня однажды лишили стипендии из-за вас?» - «Ничего себе! Это как?» - «А вы мне достались в экзаменационном билете. А я – ни бум-бум. И я долго, кстати, вас за это ненавидела. Ну, не то чтобы ненавидела, но в общем как-то…»
Потом она, правда, торопливо прибавила, что впоследствии она меня прочитала и даже очень прониклась, но роковые слова уже были сказаны.
Скажите мне, коллеги-литераторы, каково это вам? И как после подобных признаний вообще смотреть людям в глаза?
Я, честно говоря, очень рад тому, что в годы моей школьной учебы в программе не было ни Платонова, ни Булгакова, ни Зощенко, ни Пастернака, ни Хлебникова, ни Заболоцкого. Не было и Блока. Не было даже и, страшно сказать, Достоевского.
Ведь если бы, не дай бог, они там были, так многие из нас и пребывали бы в течение неопределенного времени в тягостной убежденности, что кто-то из них, допустим, «изобличал мещанство», а другой «в ярких сатирических образах показывал нам…»
Вот пишу я это и сам чувствую, как из душевных глубин медленно поднимается мучительная изжога - пожизненный след многочисленных детских травм.
Слава богу, этого не было. Но зато там были неудобоусвояемые «Поднятая целина», «Молодая гвардия» или какой-нибудь, допустим, «Цемент», не говоря уже о Демьяне Бедном, если и оставившие свой след в памяти, то лишь в виде размашистых двоек в школьном журнале и не самых восторженных записей в дневнике.
Иногда жалуются и негодуют по поводу того, что из программы то ли хотят изъять, то ли уже изъяли некоторых хороших писателей. Ну и что? И что бы им там делать, в этой программе? В советские годы многих из них и близко не подпускали к пропахшим вечной хлоркой кабинетам литературы, но зато их знали, слушали, пели, читали, цитировали. В отличие от многих из тех, кто как раз в этой самой программе был и сидел там даже на самых почетных местах.
И это ведь касается не только словесности прошедшего века. С классикой 19-го века, оказывается, тоже не все так гладко. И все чаще звучат охранительные голоса на предмет того, что и Чехов, вообще-то говоря, немножко того… Да и Гоголь посмотрите, что пишет, даром что гений. Про Щедрина вообще лучше не напоминать. Да и так ли безупречен Лермонтов в смысле державного патриотизма? Совсем, мягко говоря, не безупречен. Вот зачем нам вот это вот про «страну рабов»? Вот зачем?
Я их понимаю. И понимаю, что в пределах собственной аксиоматики они, в общем-то, правы и по-своему даже последовательны.
Большевики, придя к власти с утопическими лозунгами и риторической устремленностью в «светлое будущее», решили, что они – «после». Поэтому всю предшествующую культуру и общественную мысль изо всех сил старались адаптировать к своему «проекту» по созданию «нового человека».
Они присвоили и оседлали классическую литературу, несущую в том числе и мощный критический заряд по отношению к «старому миру», с неофитской наивностью полагая, что она, эта литература - «за них». Ну, хотя бы потому, что так же, как и они, она была против самодержавного гнета и так же, как они, ставила во главу угла «простого человека» и вообще «народ».
Постепенно, когда новые поколения стали чуть более внимательно вчитываться, всматриваться и вслушиваться в «наше наследие», стало все более отчётливо выясняться, что все это, мягко говоря, не за, а уж скорее - против. И что гнет «пролетарский», если и отличался от гнета царского, то, мягко говоря, не в лучшую сторону.
Так постепенно стало проясняться, что отечественная и мировая культура были чем-то вроде Троянского коня, подрывающего те самые устои, подпирать которые им вроде как полагалось по навязанной им роли.
Это все понятно. Но все равно не надо так уж сокрушаться по поводу того, что будет в школьной программе, а чего там не будет. Школьную программу не следует путать с «Гамбургским счетом», это разные «счета», хотя в частных случаях они иногда могут и совпадать.
Со школьной программой можно производить различные манипуляции в угоду той или иной конъюнктуре. И они производятся. С Гамбургским же счетом такие номера никогда не проходили, никогда не пройдут и впредь.
И, может быть, оно даже и хорошо, что из школьной программы уберут что-нибудь приличное. Хотя бы потому, что дети и молодые люди усилиями всякого начальства по привитию в них, как выразился однажды один высокий культур-чиновник, «через литературные образы глубокого и спокойного патриотизма» приобретут не менее глубокую и не менее спокойное и осознанное противоядие от любых насильственных начальственных телодвижений и начнут, наконец, читать классическую и современную литературу. И начнут ясно понимать, что то, что опасно для «глубокого спокойствия» начальства, совсем не обязательно опасно для каждого из них и для страны вообще. А уж скорее наоборот.
