В моём доме раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, что само собой разумеется. Услышала слабый голос. Была плохая связь.
– Кто это? – не узнала я.
– Генрих, – отозвались в трубке.
У меня не было ни одного знакомого Генриха, если не считать единственного из моей юности. Юность проистекала в городе Ленинграде и давно прошла. Превратилась в зрелость с оттенком перезрелости. Тот давний Генрих хотел лишить меня невинности, но его планам не суждено было осуществиться, и он пропал бесследно и довольно быстро. Вряд ли тот давний Генрих захотел ко мне вернуться с прежними намерениями.
– Какой Генрих? – спросила я.
– Боровик, – отозвался голос.
Я сильно удивилась. Генрих Боровик – фигура известная, журналист-международник, постоянно присутствует в телевизионных передачах, рассказывает про Кубу и про Эрнеста Хемингуэя, который жил на Кубе, удил там рыбу, пил ром и покончил жизнь самоубийством. Причина – ром, гениальность, плохая наследственность.
Генрих Боровик – красивый, знаменитый, богатый, женатый, зачем я ему понадобилась? Мы были знакомы, но не более. Просто я знала, что он – Генрих Боровик, а он знал, что я писательница Виктория Токарева. И это всё.
– Привет, – отозвалась я. – Чем обязана?
– Хочу спросить: вам нужен продуктовый заказ?
Я не верила своим ушам. Генрих Боровик и продуктовый заказ – две вещи несовместные. Зачем успешному, обеспеченному Генриху эта профсоюзная деятельность?
Был такой период в брежневские времена, когда писателей прикрепляли к магазинам и они с чёрного хода получали продуктовые заказы. В заказ входили мороженая курица, банка сгущённого молока, упаковка гречки, палка колбасы. Что-то ещё. Я уже не помню. Дела давно минувших дней.
Сейчас – другие времена. По городу стоят супермаркеты, набитые самой разной едой. Бери – не хочу.
– Заказ? – переспросила я. – А разве они ещё существуют?
– Это особые заказы: чёрная икра, коньяк, шоколадный лом. Всё за полцены.
К коньяку я равнодушна, как и к остальным крепким напиткам. Моя дочь говорит так: «Моя мама провела всю жизнь в искусстве, но так и не научилась пить и курить». Это правда, так что коньяк мне не нужен. А вот икра…
Недавно с делегацией я ездила в Баку. Членам делегации подарили по баночке икры ёмкостью двадцать пять грамм, на один бутерброд. Баночка была упакована, как французские духи. Чёрная икра – это деликатес. Когда её ешь, невольно закрываешь глаза от райского наслаждения. Плюс польза для здоровья. В чёрной икре есть то, чего нет больше нигде.
– А сколько стоит заказ? – спросила я.
– Мы отдаём за полцены. Помогаем писателям. Это наша гуманитарная помощь.
С писателями всё обстояло непросто. Раньше в моде было инакомыслие, критиковали развитой социализм с человеческим лицом. Сейчас на дворе дикий капитализм с нечеловеческим лицом. Ругай кого хочешь и как хочешь, хоть матом. На плаву остались немногие, пишущие на вечную тему, а именно – о любви. Все остальные писатели тонули в нищете и безвестности.
Генрих назвал стоимость заказа. Я переспросила, была плохая слышимость. Он повторил: тридцать тысяч на сегодняшние деньги. Две пенсии. Не страшно. Я жила не на пенсию, а на гонорары.
– А кому деньги отдавать? – спросила я.
– Я к вам пришлю курьера, – любезно предложил Генрих. – Вы ему отдадите деньги, а заказ привезут завтра. Вы где живёте?
Я назвала адрес.
– А когда приедет курьер?
– В течение часа.
– Ну хорошо, – согласилась я. Меня устраивало близкое время. Я не люблю ждать. Когда я жду, то ничего не могу делать и перемогаюсь.
Я положила трубку. Подумала: какой хороший человек Генрих Боровик. Ему самому эта благотворительная деятельность совершенно не нужна, но он умеет думать о других людях, умеет заботиться о ближнем. Не замыкается в своём благополучии типа: моя хата с краю, ничего не знаю.
Чёрная икра не мелочь, как это может показаться. Такая изысканная еда поднимает самоуважение, что-то меняет в восприятии жизни. А для писателя восприятие жизни – это его инструмент. Я заглянула в кошелёк. Денег не хватало.
Мой муж сидел в кресле с газетой. Я подошла к нему и спросила:
– У тебя есть тридцать тысяч?
– Дома нет, – сказал он. – Надо идти в сберкассу.
– Сходи, – попросила я.
– Зачем?
– Заказ привезут: коньяк, икра, шоколад.
– Не пойду, – отказался муж.
– Почему?
– Потому что я разделся, расселся и не хочу двигаться. Я устал. Я весь день работал.
– Ну сходи, будь человеком, не будь собакой.
– Сказал «не пойду», значит, не пойду.
Мои просьбы муж выполнял через одну. Таким образом он защищался. Отстаивал свою автономность, своё мужское достоинство.
Мои мысли заметались в моей голове. Что же делать? Человек приедет за деньгами, а денег нет. Некрасиво. Надо либо срочно достать недостающую сумму, либо перенести визит курьера на завтра. Я выбрала второе: отложить на завтра. Это легче. Надо только предупредить Генриха. Я нашла телефон Боровика и набрала номер.
Крепкий, красивый голос Генриха я узнала сразу. Удивительно, как голос передаёт социальную принадлежность обладателя. Я всегда могу отличить по голосу, кто мне звонит: главный редактор издательства или водопроводчик Семён. Каждый голос неповторим, как отпечаток пальца.
– Генрих! – заорала я. – Остановите своего курьера! Пусть он приедет за деньгами завтра! Сегодня у меня нет!
– Кто это? – строго спросил Генрих.
– Виктория Токарева.
– Здравствуйте. Какой курьер, какие деньги?
– Продуктовый заказ. Мы с вами только что обсуждали.
Генрих старше меня, но не настолько, чтобы забыть разговор пятиминутной давности.
– А-а, – проговорил он. – Ещё одна попалась. Поздравляю. Когда он к вам приедет?
– Через час.
– Вызовите милицию. Это мошенник.
– Как мошенник? – растерялась я. – Он говорил вашим голосом.
– Они это умеют. Профессионалы.
– А почему от вашего имени? – я ещё на что-то надеялась.
– Не знаю. Это их выбор.
Популярными людьми пользуются в личных целях. Это издержки популярности.
– От моего имени звонит какая-то сволочь, собирает деньги и благополучно исчезает. А потом мне звонят обманутые дураки и предъявляют претензии. Я уже устал.
– А много набралось?
– Чего? Денег?
– Нет. Дураков.
– Десять человек. С вами – одиннадцать. Между прочим, уважаемые люди. Так что я вас поздравляю.
– Я не в счёт. Я деньги не отдавала.
– Вот и не отдавайте. Не становитесь лохом.
– Лохи – это кто?
– Это те, кого обводят вокруг пальца.
Я уже настроилась на чёрную икру, на полкило или даже на килограмм. А вместо этого фигу под нос, как в детстве…
Однажды в раннем детстве (это было в эвакуации) мать стала кормить меня и сестру. Еда была полезная, но невкусная. Мы капризничали. Мать сказала: «Когда съедите, я вам дам ленинградские открыточки». Ленинградские открыточки среди убожества эвакуации… Мы с сестрой стали быстро есть, давясь, преодолевая отвращение. Когда тарелка была пуста, мать сказала, что открыточек нет. Откуда в деревне могут быть открыточки?
Боже! Как мы заорали! Мы рычали и топали ногами. Мы доверились, а нам плюнули в душу.
Я на всю жизнь запомнила эти «ленинградские открыточки». Первая встреча с обманом. В течение жизни была вторая и третья. Но это потом.
История с заказом скорее удивила меня изобретательностью жулика. В его замысле просматривался талант сценариста. Но талант, направленный во зло, должен быть затоптан на корню.
– Вызовите, пожалуйста, милицию, – попросил Генрих. – Эту сволочь надо остановить.
– Я не буду вызывать милицию, – отказалась я.
Получается, что я заманила, дала адрес, а потом сдала. Человек подойдёт к моему подъезду, а тут менты, заломят руки и в кутузку.
– Я не могу.
– А у вас есть кто-то дома? – спросил Генрих.
– Муж.
– Пусть муж вызовет.
– Он тем более не будет.
– Почему?
– Не захочет участвовать.
– Ну вот. Вы не захотите, другие тоже не захотят. Как же его поймать?
– Не знаю.
Я попрощалась и положила трубку. Сказала мужу:
– Хорошо, что ты не пошёл в сберкассу. Это жулик. Он взял бы деньги и смылся.
Муж продолжал читать газету. Для него главным было – ничего не менять, не поднимать задницу с кресла. Кресло всасывает человека и держит крепко.
– Генрих Боровик просит вызвать милицию, – добавила я.
– Ещё чего… – отозвался муж.
Вызывать милицию – это тоже большое моральное неудобство. Пусть возмездие накроет преступника, но без нашего участия. Инертность интеллигенции.
В нашем доме имеется домофон и консьержка. Когда кто-то приходит, звонит в домофон. Сигнал резкий, как кряканье утки. Через час раздался кряк. Это пришёл жулик за тридцатью тысячами. В этот вечер мы никого не ждали, кроме жулика.
– Я не хочу с ним говорить, – созналась я. – Поговори ты.
Муж неожиданно легко согласился, поднялся с кресла, подошёл к домофону.
– Да! – отозвался он хамским тоном.
Удивительно, как слово из двух букв может звучать так неуважительно. Видимо, муж презирал способ заработка собеседника.
Жулик что-то провякал в домофон.
– Ничего не надо! – гаркнул муж тем же самым хамским тоном.
Жулик быстро отключился. Он, видимо, понял, что разоблачён и оставаться возле подъезда небезопасно. Лучше смыться.
Мы с мужем подошли к окну. Нас разбирало любопытство, как выглядит жулик. Я предполагала, что это будет криминальный качок в чёрной шапочке до бровей, с развитым торсом, короткими ногами. Именно таких показывают в бесконечных сериалах. Нет. Это был полумальчик, по виду студент-первокурсник. Тощенький, невысокий. Шёл, торопился. Почти убегал. Его спина стояла косо, с наклоном. Мы видели, как он подошёл к автобусной остановке.
Отошли от окна.
Я стала заниматься своими делами. В доме всегда есть дела.
«А где его родители? – думала я. – Мать, отец…» Должны же быть у него родители… Куда они смотрят? Может быть, он детдомовский? Сколько верёвочка ни вьётся, всё равно завяжется в петлю. Его поймают и посадят. А тюрьма людей ломает. У них даже лица становятся другие. Тюрьма не перевоспитывает, а мстит. Тюрьма – месть государства.
Раздался кряк.
Муж подошёл к домофону. Послушал. Потом обернулся ко мне.
– Это опять жулик. Он просит вынести ему поесть. Хотя бы хлеба.
– Пусть ждёт, – сказала я.
– Ждите, – хмуро проговорил муж.
Я быстро сделала бутерброды со всем, что стояло на плите: с куском отварного мяса, с картофельным пюре. Сверху положила солёный огурец. Опустила всё это в пищевой пакет.
– Ты не ходи, – сказал муж. – Я сам отнесу.
Он переобулся, накинул куртку и вышел с пакетом.
Всё-таки он за меня боялся. Жулик – человек с плавающей нравственностью, и неизвестно, что придёт ему в голову.
иллюстрация: Александр Яковлев
