Радио "Стори FM"
Два Ла-Манша

Два Ла-Манша

Автор: Ираклий Квирикадзе

"Все люди - братья, как Авель и Каин", - было написано на волнорезе батумского порта, откуда прыгнул герой рассказа Ираклия Квирикадзе

В журнал STORY приходит много писем от читателей. Некоторые из них адресованы мне, автору рассказов, которые ежемесячно появляются в рубрике «Неформат». Спрашивают, сколько вымысла и сколько правды в моих историях? Действительно ли Сергей Параджанов видел трёх Сталиных одновременно и правда ли, что двое из них были двойниками, а один подлинный? Правда ли, что Никита Михалков, молодой и влюблённый, поднялся на все главные вершины Кавказа – Эльбрус, Казбек, Тетнульд, Ужба, Шхара – и на всех вершинах закопал в снег фотографии своей возлюбленной? Этим выполнил наказ тбилисской гадалки, которая обещала, что после восхождения и вознесения фотографий девушка, всячески избегающая Никиты, откроет ему свои объятия. И правда ли, что мой дальний родственник Симон Чипилия во время войны с немцами был заслан в ставку Адольфа Гитлера и делал то, что делал Штирлиц, но при этом смог влюбить в себя Еву Браун, фаворитку Адольфа, и что на каком-то банкете в Рейхстаге Ева подошла к Симону Чипилии и пригласила его станцевать аргентинское танго? Во время танца она так страстно прижималась к нему, что Чипилия предупредил: «Ева, на нас смотрит Адольф, и видно, он очень недоволен», – на что она ответила: «Дорогой, не обращай внимания на этого импотента».  Были и другие читательские вопросы.

Я не раз собирался ответить на них, но не знал, как убедить сомневающихся читателей. И Чипилия, и Параджанов так правдоподобно рассказывали мне о своих приключениях, что, думаю, если что и вызывает сомнение, так это качество моих пересказов, а по поводу восхождений – всё правда, я сам сопровождал влюблённого Михалкова, при мне закапывались в снег фотографии восхитительной шатенки, обёрнутые в целлофан, разве что вершины не были такие высокие. На Эльбрус поднялись, он несложен технически, а Казбек, Ужба, Тетнульд, Шхара – они нам не под силу, мы были начинающие альпинисты. И ещё, совет гадалки: «Подними пять фотографий на пять вершин», – сработал.

Но сказать, что я пишу правду, и только правду, – не правда. В моём батумском детстве рядом с домом был базар, типичный восточный базар: пряности, наивонючейшие сыры, сушёная хурма, халва, чача семидесятиградусная и другие прелести... Там была чайная, где никто не пил чай, так как турок Бахчи Памук на раскалённом песке готовил турецкий кофе в джезве. 

Под этим кофе старые батумские бароны мюнхгаузены с жёлтыми зубами и усами от постоянного курения адской крепости аджарского табака рассказывали истории, которые людям без воображения лучше было бы не слушать. Вот где переплетались друг с другом правда с вымыслом! То ли они воровали сюжеты у Шекспира, Сервантеса, Рабле, то ли Шекспир, Сервантес, Рабле воровали у них за триста-четыреста лет до того. Я сбегал в кафе из дому, где мама постоянно или жарила ставриду, или травила разными ядами папу, или бросалась под поезд, который, кто помнит, медленно проезжал через центр Батуми, через центр базара, проводники успевали спрыгнуть со ступенек, купить разливного вина, произнести тост, выпить и успеть запрыгнуть на подножку уходящего поезда. 

Мама бросалась под этот поезд трижды, она не могла вынести беспрерывного донжуанства папы – экскурсовода батумской турбазы. Михаил Квирикадзе был красив особой парикмахерской красотой, если в тургруппе было десять молодых дам и не обязательно молодых, за три батумских экскурсионных дня и ночи все десять оказывались в его объятиях. Домашние скандалы – особая тема, лучше мне с неё соскочить, как с вагона самого медленного в мире поезда, в кофейню турка Бахчи Памука, где я услышал от воинственных и глуховатых стариков, сидящих за соседними столами, несколько сот авантюрных историй. 

Годы спустя, оказавшись во ВГИКе, я их по памяти записал в амбарную книгу, которую по сей день держу за священную книгу сюжетов, мой личный «Декамерон». Это коллективный труд безымянных авторов, к которым со временем присоединились и Сергей Параджанов, и Дэвид Иванов-Чиковани, и тирщик Симон Чипилия, и, конечно же, мой папа Михаил Квирикадзе. Из этих сюжетов реализовалось, увы, не много фильмов, но среди них есть победители больших и не очень кинофестивалей: Канн, Локарно, Оберхаузен, Сан-Ремо, Токио, Кемпер, есть номинанты на «Оскар». Как только я открываю свою книгу сюжетов, из неё выплывает один из главных героев фильма «Пловец» Дурмишхан Думбадзе. Это мой любимец. О нём рассказывает его внук Антон, коллега моего отца по работе в батумском экскурсионном бюро. Антон в отличие от моего буйного папаши был хоть и силён, как буйвол, но тих и скромен. Может, поэтому в рассказе его отсутствует эротика, но есть другое – эпичность…

«Фотография Дурмишхана Думбадзе висит на самом почётном месте моей комнаты. Она в чёрной рамке под стеклом. Дед атлетически сложен, природа одарила его необычайной физической силой. Он в полосатых трусах, какие носили в начале века. На глазах у него кожаная полумаска с очками. Вы будете удивлены, если я скажу вам, что тело его обмазано китовым жиром, поэтому оно так блестит в лучах восходящего солнца.

В грузинских домах, уважающих своих предков, ушедших в мир иной, висят на стенах фотографии мужчин, одетых в черкески, грудь у них увешана орденами и медалями участников турецких, немецких, японских и других военных кампаний, другие сидят в креслах, поглаживая сытые животы коммерсантов, третьи одеты во фраки оперных певцов, некоторые просто в крестьянских холщовых рубахах, а многие в кожаных куртках, шинелях бойцов 2-й Красной армии с саблями, винтовками.

webb.jpg
Английский пловец Мэттью Уэбб, впервые покоривший Ла-Манш в начале прошлого века
Разные дома. Разные дедушки. Мой дедушка, Дурмишхан Думбадзе, был непревзойдённым пловцом своего времени.

Дурмишхан служил в батумском порту водолазом. Корабли, прибывавшие со всех концов света, заливались нефтью. Заросшие ракушками и водорослями днища кораблей очищал Дурмишхан Думбадзе. Он выигрывал множество споров на время пребывания под водой без всяких водолазных приспособлений.

Английский боцман Стивен Буковский, чемпион британского торгового флота, однажды нырнул и три минуты находился под водой. Это был его личный рекорд. Вынырнув, он огляделся, но не увидел Дурмишхана Думбадзе. Прождав минуту, Буковский крикнул своим коллегам, глядевшим на состязание с палубы: «Грузин утонул!»

Прошли ещё долгие две минуты, и наконец над водой появилось лицо моего дедушки. Это был один из каждодневных подвигов Дурмишхана.  Великий подвиг ждал его впереди.

В 1911 году дедушка прочёл в батумской газете о традиционных заплывах через тридцатидвухкилометровый пролив Ла-Манш. Переплыть Ла-Манш стремились многие. Питер Голбейн вынужден был отказаться от своей затеи после семи безрезультатных попыток, хотя он несколько раз приближался к берегам Франции почти на две мили. Особенно упорным был Джоб Вольф, двадцать два раза безуспешно пытавшийся переплыть Ла-Манш. Впервые Ла-Манш переплыл Мэттью Уэбб. В 1911 году второй раз –  Томас Бургес. Газеты писали с восторгом: «Бургес повторил рекорд Уэбба. Пловцы Англии доказали всему миру своё несравненное превосходство в заплывах на дальние расстояния».

Дедушка решил проплыть от Батуми до Поти. Расстояние 60 км. Ла-Манш плюс ещё Ла-Манш. На волнорезе батумского порта дедушка смазал себя китовым жиром, который должен был предохранить тело от охлаждения и от разъедания солью. Он знал, что ему плыть весь день и всю ночь, и накладывал жир толстым слоем на руки, на грудь, на колени.

На берегу собралось много батумцев, внимательно следя за дедушкиными манипуляциями. Дурмишхан Думбадзе надел кожаную полумаску (в этот момент его сфотографировали), поднял руку, сделал прощальный жест родному городу и прыгнул в Чёрное море. Он плыл до Зелёного мыса при солнечной погоде и спокойном море. Подул ветер, поднялись волны. Они мешали плыть. Дедушка с трудом продвигался вперёд. Он плыл в полном одиночестве. Громадные волны то поднимали его на высокие гребни, то швыряли его вниз. Бушующая стихия не сломила волю дедушки. Он мощно разрезал грудью встречные волны, батумцы недаром звали его «дельфином». В маске, в больших очках, он был похож на чудовищную рыбу, заплывшую в Чёрное море из далёких экваториальных вод.

Наступила ночь, утихло море, взошла луна, а пловец всё плыл и плыл. Когда я думаю о той ночи, мне трудно представить, о чём он думал, плывя один по серебристой лунной дорожке. В успех его заплыва никто не верил, над ним смеялись, считали его сумасшедшим.

Три месяца готовился он, но старт откладывался со дня на день. У него не было средств, чтобы оплатить баркас для сопровождения. Английских пловцов поили в пути коньяком, горячим шоколадом для поддержания сил, их увеселяла музыка оркестров. Красивые женщины посылали воздушные поцелуи с палуб катеров и пароходов, сопровождающих пловцов. А Дурмишхан не смог добиться бесплатного горючего для одного баркаса.

Как он не сбился с пути в ту ночь? Может, он читал путь по звёздам? Рассвело. Он плыл весь день. И только к вечеру следующего дня Дурмишхан увидел впереди себя далёкие огни. Это был город Поти. Дурмишхан плыл теперь прямо на огни.

Около военных казарм на берегу горел костёр. С трудом держась на ногах от усталости, дедушка вышел на берег и подошёл к костру. Появление из воды голого человека вызвало удивление солдат. Дедушка подошёл и стал греть у огня озябшие руки.

– Откуда ты? И кто ты? – спросили его.

– Я из Батуми. По морю плыл!

Дедушку мучила жажда. Он попросил воды. Ему налили вина. Накинули на плечи шинель. Потом повели в казарменную баню. Он смыл с себя китовый жир. Уложили спать. Утром он попросил у офицеров выдать ему «бумагу» о том, что он доплыл до Поти. Офицеры, которые лучше солдат разбирались в географии, не могли поверить, что человек этот приплыл из Батуми. Время было мирное, шпионов ждать было неоткуда, его отпустили подобру-поздорову без «бумаги» и голого.

sujet.jpg
Герой фильма "Пловец" Д. Думбадзе и на коленях перед ним кинорежиссер И. Квирикадзе

В белье какого-то доброго солдата Дурмишхан на попутной подводе отправился назад в Батуми. Хозяин подводы был армянином, он вёз на продажу мёд. Обессиленный дедушка ел мёд, силы его прибавлялись. Армянин обладал красивым голосом, он пел грузинские песни, дедушка подпевал. Они пьянели от вина «изабелла», плетёная бутыль опустошалась.

Лил дождь. Дорога тянулась вдоль моря. Дурмишхан смотрел на свинцовые волны и счастливо улыбался. Ведь он установил (для своего времени) беспримерный рекорд дальнего заплыва. Он проплыл два Ла-Манша.

Подвода провалилась в яму, но никто не слезал с неё. Пьяный армянин и пьяный гигант-водолаз в кальсонах и солдатской нательной рубахе горланили песни и были счастливы, как дети. Потом они уснули. Проснулись ночью. Стуча зубами от холода, они вытащили из ямы подводу. Утром были в Батуми.

В свой родной город Дурмишхан въехал, скрываясь от посторонних глаз. Пушки не салютовали победителю. Это не был въезд триумфатора. С балкона не произносили торжественных речей, на голову не возложили лавровый венок.

«Ты доплыл до Чаквы, а потом вышел на берег!» – сказали в городской управе. «Когда ты исчез, мы навели справки, на побережье люди видели, как ты вышел у Чаквы. И, ради бога, не разубеждай нас в этом, не говори, что ты преодолел два Ла-Манша, доплыв до Поти, мы всё равно в это не поверим».

Перед Дурмишханом выросла огромная ледяная гора неверия, растопить которую ему оказалось не под силу.

Не помогло и свидетельство армянина – торговца мёдом.

У нас в доме висит картина, нарисованная дедушкой. На картине изображено бушующее море. Среди волн – маленькая фигурка пловца. На высокой горе сидит большой человек с белой бородой. Он держит в руках подзорную трубу и смотрит на пловца. В углу картины надпись: «Видит Бог»…

Дедушка мог бы быть хорошим художником-примитивистом, но, увы, после этой картины он не прикасался к кисти.

Дурмишхан ушёл из порта. Перестал работать водолазом. Поселился на Зелёном мысе с моей бабушкой Лизой, с моим отцом и братом отца.

Дедушка часто уходил к морю. Нырял под воду и целыми днями находился под водой.

Однажды недалеко от берега он обнаружил затонувшую во времена Гомера греческую лодку, полную амфор. Дедушка никому не сообщил о своей находке. Ночью он выволок на берег одну амфору, лёгкая под водой, она оказалась очень тяжёлой на берегу. Он с трудом взвалил её на свои мощные плечи и понёс к дому.

На кухне разбуженная шумом Лиза с изумлением смотрела на мужа, который осторожно раскупоривал древний сосуд, облепленный зелёным илом. Когда он распечатал амфору, по кухне разлился густой, терпкий запах. Амфора до горлышка была залита жидкостью. Дурмишхан опустил в неё стакан, наполнил его: жидкость была ярко-красного цвета. Осторожно пригубив, сделал глоток, с наслаждением выпил весь стакан. «Это вино!» – воскликнул он.

Он выпил ещё один стакан, дал попробовать бабушке: «Похоже на нашу «изабеллу», но более сладкое».

Дедушка пил и пьянел от вина более чем двухтысячелетнего возраста, неизвестно, каким чудом уцелевшего и сохранившего свой букет, свои градусы. После Гомера, Одиссея, Аристофана, Архилоха Паросского, после аргонавтов, приплывших в Грузию за золотым руном. (Может, лодка была из их флотилии?) После всех тех древних греков мой дедушка Дурмишхан Думбадзе был единственным, кто пил истинное вино Эллады, прародительницы всех вин на земле.

Дедушка запил...

На дне Чёрного моря лежали амфоры, он выволакивал их из «своего винного подвала» в течение многих лет. Обиженный на мир, он пил в одиночестве. Иногда заезжал к нему армянин –торговец мёдом, и тогда они до утра распевали грузинские и армянские песни. На прощание по просьбе торговца дедушка отдавал ему пустые бутылки амфоры. Торговец втайне от деда продавал их за большие деньги богатым коллекционерам, которые не могли добиться у него правды, где он доставал эти древние винные сосуды, разрисованные фигурками греков и гречанок, танцующих в хороводе с козлоногими божествами.

Дедушка, пьяный, блуждал по зелёномысским холмам, однажды в тумане забрёл в железнодорожный тоннель, где на него налетел батумский поезд.

Прошли годы. Мой отец мечтал «плыть по стопам» своего отца Дурмишхана Думбадзе, но случилась война. С фронта отец вернулся усталым, многие годы он жил с этой занозой в душе (заплыв Батуми – Поти). Но, увы, отец ушёл из жизни, так и не осуществив свою мечту.

Работая в батумском экскурсионном бюро, я узнал о подготовке к заплыву Батуми – Поти. Сказал мне об этом мой давнишний друг детства. «Дурмишхан Думбадзе – это же мой дед!» Кто вспомнил его? Как хорошо, что в этом мире ничего не исчезает, рано или поздно признаются заслуги одиноких чудаков! Прыгнул ли с колокольни, обвязавшись деревянными крыльями, сел ли на ядро и из пушки полетел к Луне, рисовал ли в духане на клеёнке жирафов, которых никогда в жизни не видел, в городке Калуга строил ли космические ракеты – всем этим чудакам, над которыми смеялись, считали глупостью то, что составляло смысл их жизни, со временем ставили памятники, их рисунки выставляли в музеях, по их чертежам запускали в воздух летательные аппараты, о них писали романы.

Я был рад, что наступил черёд моего деда, его памяти посвящался сверхмарафонский заплыв…

– Но некому плыть! – сказал мой друг Додо.

Через неделю, я вошёл в кабинет Нестора Ашордии, организатора марафонского заплыва, сказал, что я внук Дурмишхана Думбадзе, и изъявил желание участвовать в заплыве. Нестор долго разглядывал меня, долго молчал, потом сказал: «То, что ты внук, это меня устраивает. Внук плывёт по стопам деда! В этом что-то есть».

Три месяца я бегал кросс. За мной всюду следовал старый спортивный тренер Франгулян, он увлёкся мною, поверил в мои силы. Я делал заплывы. Франгулян завязывал мне руки, и я плыл, двигаясь только ногами. Франгулян завязывал мне руки и ноги, собрав их за спиной, и я держался на воде. Франгулян садился мне на плечи, и я бегал по камням, укрепляя икры ног, связки, делая суставы подвижными. Франгулян учил меня специальным дыхательным упражнениям йогов. Я стал выносливым.

Нестор Ашордия, видя мои тренировки, сказал: «Не убивайся, не понадобится всё это, и так доплывёшь».

Приехали из Тбилиси двое судей-регистраторов. Нестор встретил их на вокзале и увёз в Ботанический сад...

Вернувшись навеселе, они стояли и разглядывали меня. «Отличный боевой петух», – сказал Теофил Макаров. Я не учуял иронии и рассмеялся. Я был польщён словами Теофила, но буквально через час я был озадачен, расстроен и возмущён, когда мне и Давиду Франгуляну было сказано, что заплыв будет происходить следующим образом. Торжественную часть я плыву. Где-то около Зелёного мыса я влезаю в лодку, лодка пристаёт к берегу. Там, в Бобоквети, в доме Нестора, всех ждёт накрытый стол. Ночь и утро мы проводим в Бобоквети, а днём катером подъезжаем к Поти, там меня кидают в воду, я плыву и триумфально вплываю в Поти.

– Но это же обман! – говорю я.

Нестор оглядывает присутствующих, ухмыляется.

– Ты серьёзно думаешь, что проплывёшь шестьдесят километров? Посмотри на себя! Ты же пойдёшь ко дну, не пройдя и трети дистанции! В мире нет сегодня человека, разве что трёх можно найти, тех, кто способен проплыть шестьдесят километров! И эти трое годами готовятся к таким подвигам. А ты помахал руками, поплавал туда-обратно вдоль пляжа и думаешь – оп-ля, ты марафонец...

Давид Франгулян прервал монолог Нестора.

– Я первый, кто с недоверием отнёсся к сверхмарафону! Но сейчас уверен, что он готов к борьбе... Он может хотя бы попытаться...

Нестор отмахнулся от Франгуляна.

– Мне не дохлое тело надо привезти в Поти, а пловца, который победно финиширует. Этого требует от меня спорткомитет. И слава богу, эти люди (Нестор указал на Теофила и двух судей-регистраторов) поняли, что мой вариант единственный реальный!

Разговор происходил на веранде ресторана «Интурист». Нестор отвёл в сторону меня и Франгуляна.

– Об этом никто не будет знать. Эти люди (указал на судей) сговорчивые, хорошо ещё таких прислали, попались бы другие – не уговорил бы. Я устраиваю эти ресторанные удовольствия, – он ткнул меня в грудь пальцем, – для тебя стараюсь, чтобы ты был победителем! Мог кого угодно взять на это дело, но ты мне понравился! Цени это!

...И вот я стою на волнорезе. Во мне нет мощи деда, отца, но я их внук, сын… Хлопок стартового пистолета. «Может, отказаться от этого позорного заплыва?» Я прыгнул в воду. Поравнялся с лодкой, в которой Франгулян, он сидит на вёслах, моя невеста Тома Стэнко, она пожелала быть в фате: «Сегодня наш праздник», – и мой друг Элизбар Балавадзе. Невдалеке прогулочный кораблик, там с торжественными лицами стоят Нестор Ашордия, Теофил, второй судья-регистратор.

Я плыву мимо гигантских танкеров, с палуб машут матросы, вышел из Батумской бухты. (Один из танкеров дал гудок. Это в мою честь.) Солнце в зените. У Давида Франгуляна лицо напряжено. Он смотрит на прогулочный кораблик. Там Нестор о чём-то оживлённо говорит с Теофилом. Вот Теофил берёт рупор, и мы слышим: «У Зелёного мыса останавливаемся!»

Скалы Зелёного мыса. Я легко плыву, не чувствую прошедших часов.

Голос из рупора: «Стоп!»

Гребцы подняли вёсла.

Франгулян спрашивает меня:

– Что будем делать?

– Я буду плыть…

– Ты устал?

– Нет.

«Звезда» (так называется кораблик) вплотную подходит к лодке. Я вижу всё это краем глаза, так как плыву, удаляясь от лодки и кораблика. Слышу голос Нестора: «Вернись назад!» Франгулян отвечает за меня: «Он решил плыть один».

Ашордия разъярён.

– Что это за глупости! Мы же договорились! Верните его!

Франгулян тихо говорит моему другу:

– Я не оставлю его, ты, если хочешь, поднимайся на «Звезду».

Элизбар отвечает:

– Не будешь же ты один грести до Поти! Я буду с тобой, всё может случиться в пути…

На палубе «Звезды» стоят в недоумении. Смотрят на пловца, отдаляющегося от них. Лодка медленно поплыла за пловцом. Нестор кричит:

– Вас ненадолго хватит! Тоже мне бунтари…

Нестор замолчал, прошёлся к носу кораблика, вернулся.

– Разве я не осознаю, что на глазах десяти свидетелей хочу устроить ложный доплыв? Вы в любой момент можете выдать меня! Но, зная это, я знаю и то, что он не доплывёт до Поти. Плыть день, ночь и ещё день он не способен. Не спо-со-бен! – прокричал Нестор, – и сорвёт заплыв, а нам за это сорвут голову!

– Где-то на двадцатом километре наступает «мёртвая точка», – сказал Теофил. – Мышцы деревенеют, тело мёрзнет… Может, нам дождаться этой «мёртвой точки»?

«Звезда» на малых оборотах винта тронулась за лодкой.

Нестор не унимался:

– Богатый стол ждёт нас в Бобоквети! Мы теряем его из-за этого тупицы!

Солнце спустилось к горизонту. Но духота, монотонные всплески волн, бессмысленное стояние на палубе утомили всех. В воображении рисовался прохладный бобокветский двор, под тенистым деревом стоял стол, полный яств. «Изабелла» охлаждалась в ручье.

– Какого чёрта мы мучаемся! Надо прервать заплыв, и всё! В конце концов, кто тут приказывает! – взорвался Теофил.

Из рупора полилась ругань. «Звезда» настигла лодку. Казалось, что она хочет растоптать её. Я плыл и чувствовал, как железная громада вот-вот наскочит на меня. Но я не оглядывался, старался не сбиваться с ритма, я перестал интересоваться всем, что происходит за моей спиной.

Вперёд! Вперёд!

Вскоре всё утихло. Я почувствовал – «Звезда» исчезла. Лодка поравнялась со мной, я увидел Давида Франгуляна. Он перегнулся через борт и сказал:

– Они уплыли. Велели следить за тобой... Вернутся к ночи.

Мой друг, моя невеста Тома Стэнко пели, и в пенье задавали общий ритм пловца и лодки.

Зашло солнце. Стемнело. Тома напоила меня горячим кофе.

К ночи заныли плечи, я почувствовал вялость, озноб. Но я плыл, скорость упала.

Я плыл под светом фонарика. Привлечённый светом, к лодке подошёл ночной косяк ставриды. Рыба выпрыгивала из воды, делала в воздухе сальто рядом со мной.

Под утро море заволновалось. С берега сошёл туман. В тумане мы услышали гудок «Звезды». На палубе стояла компания сонных кутил. Они молча смотрели на нас, ёжась от утренней сырости. «Браво! Браво!» – услышал я голос Нестора.

Огромный красный диск солнца поднялся над далёкими горами.

Вода стала прозрачной, окрасилась в изумрудные цвета. Был штиль.

– Им надо поесть! – сказал Теофил.

Со «Звезды» спустили корзину с привезёнными остатками бобокветского застолья. Но сидящие в лодке не приняли корзину. «Дурачьё, ешьте, вы же истощились». – «Спасибо, мы сыты. Чтобы грести, надо быть налегке». – «Выпейте вина». – «От вина не откажемся». Две бутылки красного распили из горлышка.

Элизбар вновь запел. Со «Звезды» смотрели на поющую лодку. А я терял последние силы. Онемели ноги. Каждый взмах руки давался адскими усилиями. Как будто из тумана глядело лицо моей невесты: «Как ты себя чувствуешь?» Я не мог ответить ей. Закрыл глаза и увидел Тому Стэнко, она почему-то снимала с меня мокрую от пота рубашку, я прислонился к её телу, и мне было хорошо.

– Виден Поти! – закричал кто-то.

Я открыл глаза. Я ничего не видел, соль разъела мне веки, будто тысячу кусочков битого стекла всыпали мне под зрачки. Но я почувствовал, как в мышцах появляется утраченная сила. Я преодолел «мёртвую точку». Она посетила меня у самого конца заплыва.

Долой все «мёртвые точки»! Да здравствует движение вперёд! Мне хотелось кричать.

И в этот момент ликования судорога охватила обе мои ноги. Они окаменели, и я с каменными ногами шёл медленно под воду. По правилам я не мог прикоснуться даже к борту лодки, это значило, что я прекращаю заплыв и схожу с дистанции. Франгулян крикнул:

– Надо пустить кровь! Это лучшее средство от судороги! Дайте иглу!

Стали искать иглу, но её не могли найти. Я грёб, пытаясь удержаться на поверхности, но пудовые гири тянули меня вниз.

– Дайте нож!

Ножа ни у кого не было. Тома крикнула:

– Я укушу тебя!

– Кусай!

Два глубоких укуса на икрах ног, струйки крови, окрасившие воду, и судорога исчезла.

Поти, именуемый во времена Гомера Фазисом, к которому когда-то приплыл легендарный корабль «Арго», теперь ждал меня.

И назло всем судорогам, всем «мёртвым точкам», всем судьям-регистраторам, всем неверующим несторам и теофилам, назло всем, кто пытался кастрировать мой дух, я плыл в водах Потийской бухты.

Я вышел на берег. Упав в объятия Томы, поддерживаемый Франгуляном, я терял сознание.

В потийской гостинице «Фазис», в номере с картиной Айвазовского на стене, с фикусом в кадке, с вентилятором, не способным развеять духоту, на кровати лежал голый мужчина. Тело его было обмазано густым слоем китового жира. Он свалился спать, не успев его смыть, спал вторые сутки. У него были красные, выеденные морской солью веки, растрескавшиеся губы. Он улыбался во сне. Рядом на стуле сидела девушка в платье невесты. Она махала фатой над головой спящего, сгоняя с его лица жужжащих комаров. За окном виднелось Чёрное море. Высокие волны набегали на берег».

P.S.

Прошли годы.

Антон продолжал работать экскурсоводом, он отяжелел. Этим летом я приезжал в Батуми, в Ботаническом саду увидел его, он учил туристов грузинской труднопроизносимой скороговорке: «Лягушка квакает в болоте». У него семеро детей, три девочкиса и четверо мальчиков, одного звать Ла-Манш…

фото: личный архив И. Квирикадзе  

Похожие публикации

  • Кармен с сахарной фабрики
    Кармен с сахарной фабрики
    В отличие от цыганки Кармен Проспера Мериме чёрная Кармен Ираклия Квирикадзе носит с собой три пуда любви
  • Белая Стена
    Белая Стена
    Москва. Центральный телеграф. Оттуда я слал телеграммы… «Папа, вышли деньги, тону». При этом мечтал снять великий фильм. Не удалось. Но превратить жизнь в длинный то тоскливый, то весёлый фильм удалось вполне…
  • Граница
    Граница
    Ираклий Квирикадзе – о летней киношколе Тонино Гуэрры в Пеннабилли и о нерушимости советских границ