Ираклий Квирикадзе - о том, на что способен пойти филёр Третьего отделения из любви к русской поэзии и ее солнцу
В 2000 году, когда человечество опасливо вступало в новое тысячелетие, у меня появился совершенно божественный эфиопский внук Нико. Мама его, Юдит Фитугу, бредила Пушкиным. В далёком Лос-Анджелесе я просыпался по утрам от её декламаций. Юдит вполне сносно говорила по-русски.
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей…
Юдит спрашивала мужа, моего сына Михаила, что означает слово «иль»? Странно, но с появлением эфиопов в нашем доме на меня посыпались «африканские» заказы. Швейцарский продюсер и режиссёр Томас Коерфер, предложил написать сценарий о бродячем африканском цирке, который в 30-х годах разъезжал по дорогам провинциальной Швейцарии. В самый разгар этой работы, вдруг откуда ни возьмись, появился представитель студии «ХХ век Фокс» с предложением написать о другом «африканце» – Александре Сергеевиче Пушкине.
Я испугался. Понимая, что, если сценарий «Пушкин», дай бог, будет написан, это станет моим по-настоящему большим голливудским контрактом. Но как рассказать о Пушкине?.. Эта тема необъятна. Она как гора Эверест, на которую надо взобраться! А я не альпинист. В тапочках на Эверест? Каково? Не давая согласия, не подписывая контракта, я уже читал всё, что мог достать в лос-анджелесских библиотеках о Пушкине. Я метался между необходимостью сделать фильм-развлечение (американский зритель не принимает другого кино) и потребностью рассказать: кто же такой Пушкин, что он значит для человека российского, к которому я себя тоже могу причислить. В Тбилиси меня воспитывала русская бабушка Екатерина, и первое, что я прочитал по слогам, был Пушкин.
Сегодня я шёл по Тверской-Ямской и увидел в витрине книжного букинистического магазина академическое издание – толстые семь пушкинских томов. Долго стоял у стекла – такие тома были в бабушкином доме… Помню один рисунок к «Утопленнику»: мертвец стучится в окно. Я боялся этого мертвеца. Когда приближалась эта картинка, я отворачивался, зажмуривал глаза и быстро перелистывал страницу.
Всю жизнь Пушкин сопровождал меня, как и каждого, кто учил его стихи в школе, назначал свидание у памятника Пушкину, а случайно раскрыв «Евгения Онегина», застывал над книгой на полчаса, на час, на всю ночь… и читал, читал, читал…
Как же рассказать о Пушкине западному зрителю, чтобы заинтересовать его, чтобы сюжет двигался, чтобы это было острое зрелище, острое переживание? Слово «экшн» как-то неприменимо в сюжете о Пушкине. Я прочёл много исследований серьёзных пушкинистов и думал: где же тут свободное поле для меня? Где можно раздвинуть каноническую хронику и немного вклинить фантазию, что ли?
Известно, что за Пушкиным следили. Однажды поэт, заметив, как с улицы какой-то человек пытается заглянуть в окно, раздвинул шторы. Его спросили: «Зачем?» – «Да вот там шпик ходит, мучается». Известно и то, что Пушкин несколько раз зазывал к себе этого человека. Я представил, что этот соглядатель из Третьего отделения влюблён в поэзию Пушкина. У него есть одна феноменальная особенность: он умеет по шевелению губ «читать» произносимые слова, находясь на большом расстоянии от говорящего.
Лаврентий Канкия, реальная фамилия из списка служащих Третьего отделения, стал моим спасением: это была уловка, потому что я не смог бы написать чисто биографический фильм о Пушкине – слишком большая ответственность.
Канкия дружил с Пушкиным. Ради Пушкина он совершил служебное преступление.
Я с азартом работал в Лос-Анджелесе, месяцев шесть писал, не поднимая головы. Я стал менять историю, и вдруг в этом хулиганстве мелькнул настоящий, телесный Пушкин, живой человек, боящийся перебегающих дорогу зайцев… Не знаю, прав ли я, уходя от хрестоматийных точностей, вернее – двигаясь параллельно с ними, что-то всё время допридумывая к реальным фактам? То, что вы прочитаете, – это отрывки из киноповести.
В начале её описан памятник Пушкину, с кружащимися вокруг пчёлами. Точь-в-точь такой памятник стоял в Западной Грузии, в городе моего детства. В бакенбардах была неприметная трещина, дикие пчёлы устроили в голове великого поэта улей. Мы, мальчишки, взбирались на него, нас кусали пчёлы, но мы лакомились пушкинским мёдом.
...Всё ещё была ночь, всё ещё был понедельник, было прохладно. Со двора на подоконник спальни прыгнул кот. Он вглядывался зелёными, фосфорными зрачками в темноту, где на плотно сдвинутых кроватях билось два тела, словно большие рыбы, брошенные на прибрежный песок. Неожиданно кровати разъехались. Голые мужчина и женщина упали на пол, вместе с подушками, покрывалом...
Кот, которого все в доме звали Заяц, спрыгнул с подоконника в комнату. подошёл к хозяину и лизнул его пятку. Тот резко обернулся, увидел кота.
Мужчина и женщина встали с пола, собрали подушки, соединили разъехавшиеся кровати.
– Может, купим одну широкую кровать?
– А может, уедем в деревню?.. Там и широкая кровать есть, и пишется хорошо... Здесь у нас огромные траты.
Наташа, обнажённая, сидела на кровати. К ногам ее льнул кот. Александр стоял у окна, глядел в ночь.
– У меня долг шестьдесят тысяч...
Наступила пауза. Наташа опустила голову, будто искала что-то, что невозможно найти.
– Я знаю, тебе ужасно даже подумать, что надо бросить балы. Двор, который тебя любит, императора, который хочет танцевать только с тобой... и уехать в дождь, слякоть, вой волков, в деревенскую скуку... Но как здесь жить?!
– Шестьдесят тысяч… – повторила Наташа.
– Я не говорил тебе об этом.
– Ты не говорил и о карточных проигрышах. Я случайно узнала – в одну ночь ты проиграл Огонь-Догановскому двадцать пять тысяч.
– Наташа, я не говорил о многом. О долгах моего сумасбродного брата, которые я оплачиваю, о твоих сёстрах, родителях... Наташа, уедем! В деревне нет этих бешеных трат. Я много напишу там... Все, что я умею делать, – это писать... Наташа, я Отелло. Я ревную тебя к каждому белолицему красавцу... Ночью я просыпаюсь, смотрю на тебя, спящую... Думаю: за что она полюбила меня, такого...
– Александр, ты...
– Не говори: «Ты поэт»... В лицее меня дразнили «помесь обезьяны с тигром».
Наташа рассмеялась. Потянулась к губам Пушкина. Целует.
– Поехали в деревню.
– Нет.
Жандармское управление. За столами – чиновники жандармского управления, один из них, Лаврентий Канкия. О нём несколько слов... Он приехал в Петербург из Грузии лет пять назад, к больному, обедневшему майору в отставке, родному дяде, Платону Канкия. Благодаря своему уникальному таланту «читать по губам» Лаврентий начал быстро делать карьеру в Третьем отделении.
– Кстати, как писать? Дантес или по-французски – д’Антес? – спросил Мамочкин, один из сидящих за столами.
– Думаю, «д» отдельно, он барон... – предположил чиновник Гвоздев.
– Кто он, это вы меня спросите, – говорит Канкия. – Вчера прохожу мимо дома Идалии Полетики, смотрю, стоит карета д’Антеса – два часа ночи, в спальне свет. Я по привычке...
– Не по привычке, а по водосточной трубе, – смеётся Мамочкин.
Чиновники жандармерии тоже смеются. Все всё друг о друге знают.
– Влез на балкон, прижался к окну, вижу – лежит Идалия, а барон мочит бороду в вине... – продолжает Канкия.
– Бороду?!
– Бороду, большую, белую, – интригует коллег Лаврентий.
– Так он же мальчишка! Всего-то двадцать четыре года! – говорит Мамочкин.
– И я вначале подобалдел, – соглашается Канкия. – Потом смотрю: борода на верёвочке, карнавальная...
– А-а-а... Вчера карнавал был у Щедриных, – кивает головой Гвоздев.
– Он её мочит в вине и обмывает ею груди Идалии... Большие, как дыни.
В глазах чиновников Третьего отделения возникает эта странная эротическая картина. Резко открывается дверь кабинета. Входит посыльный.
– Лаврентия Элиозовича Канкия требует к себе Александр Христофорович Бенкендорф.
В окнах видна ещё не замерзшая Нева, сверкает позолоченный шпиль Адмиралтейства. Маленький паровой кораблик, густо дымя, медленно, рывками плывёт в мутных, кажущихся неподвижными водах. Лаврентий идёт по коридору. Смотрит на кораблик.
Хрустальная люстра опущена низко к столу, за которым сидит секретарь Бенкендорфа Альтов. Секретарь жестом указывает Лаврентию на стул. В двери приёмной появляется помощник по особым поручениям Сергей Юрьевич Нарышев.
– Альтов, есть опохмелиться?
Альтов достаёт штоф и серебряный стаканчик. Нарышев вливает в себя водку, испытывает облегчение, замечает Лаврентия Канкия.
– Вы ведёте дело Пушкина?
– Да. Занимаюсь слежкой, вскрытием писем Александра Сергеевича, – подтвердил Канкия.
– А почему с таким почтением в голосе? (Нарышев повторяет интонацию Лаврентия) Александра Сергеевича... Кто он такой?
Лаврентий, растерявшись от беспричинного гневного взрыва Нарышева, молчит.
– Кто?!
– Поэт... Лучший...
Сказал чуть с вызовом.
– Вы так считаете?
– Так считает его императорское величество.
Нарышев, одетый в малиновую черкеску с серебряными газырями (он известный танцор и любимец императора) вновь взорвался.
– Африканец! Развратник! Дурными болезнями заражающий проституток в борделях – вот кто он!.. Ты ходишь в бордели?
Канкия почему-то залился краской, подошёл к окну, что-то прошептал на грузинском.
Из кабинета выглядывает граф Бенкендорф, обводит скучающими глазами собравшихся в приёмной.
– Где вы там?.. Входите.
В кабинете Бенкендорфа полумрак, шторы задвинуты. На стене висит портрет Николая I. Тускло светится бронзовая рама.
Бенкендорф садится за письменный стол, ласково улыбается Лаврентию Канкия.
– Скажи, что происходит в доме Пушкиных? Что за история с Дантесом? Мне важно знать все подробности.
Бенкендорф указал на портрет императора, давая понять, для кого также важно знать все подробности.
– Жорж Шарль Дантес познакомился с Натальей Николаевной Гончаровой-Пушкиной на прошлом кавалергардском балу...
Это нам известно, – сказал Нарышев.
Бенкендорф недовольно посмотрел на него – «не перебивай!».
– А Александр Сергеевич Пушкин познакомился с бароном Дантесом в ресторане «Дюма», где Пушкин постоянно обедает с 17 апреля 1834 года. Они почти что подружились. Пушкину понравилось дантесовское остроумие. Ведь его хлебом не корми – дай похохотать... Он и привёл Дантеса в свой дом... Дантес влюбился в Наташу...
– Наталью Николаевну, – поправил Бенкендорф.
– Спит он с ней, вот и вся история, – как реплику в зал, произнёс Нарышев.
– Не знаю. Я внимательно слежу, иногда даже использую подзорную трубу. Дантес ухаживает нагло, настойчиво, но я не могу подтвердить ваши слова.
Нарышев ухмыльнулся.
– А что Александр Сергеевич? – спросил Бенкендорф.
– Сидит в архивах, издаёт журнал, трясётся в дилижансе Петербург – Москва – Петербург...
– Публичные дома? – резко поменял тему Бенкендорф.
– Посещает. Девочки его боготворят.
– Карты?
– В списке злостных картёжников Петербурга он числится тридцать четвёртым.
– Вернёмся к Дантесу, – вновь поменял тему Бенкендорф.
– Наталья Николаевна и барон Дантес – красивая пара. И это всех сбивает с толку. Кажется, что они созданы друг для друга.
Лаврентий сделал паузу и оглянулся на сидящего у стены Нарышева.
– А Пушкин знает, что происходит между женой и Дантесом, она наивно рассказывает мужу о записках, которые пишет ей Дантес, передаёт слова, которые он шепчет, танцуя с ней на балах... Пушкин ревнует, но пока терпит. Зная его характер – долго терпеть не будет.
– Это всё? – усмехнулся Бенкендорф.
– Он ревнует Наталью Николаевну ещё к одному человеку, – как-то нехотя добавил Лаврентий Канкия.
– К ...?
Бенкендорф резко повернулся к портрету Николая I, посмотрел на него, потом на Канкия.
– Да.
"Путешествие Пушкина из Петербурга в Оренбург". Художник Владимир Трубин
…Одетый в военный мундир, по кабинету энергично и бодро вышагивает император. Перед ним стоит граф Бенкендорф. Император подходит к стене и стучит, во что-то вслушивается, потом говорит, не отрывая взгляда от стены:
– Сегодня я прочёл его повесть «Капитанская дочка» и увидел, как он страдает. Александр Христофорович, я недоволен работой Третьего отделения. За поэтами нужно ухаживать, оберегать их. А что происходит с Пушкиным?.. Что это за подмётные письма, где он назван рогоносцем?.. Весь Петербург злословит, а я ничего не знаю.
– Ваше императорское величество, злословят враги, а их у него множество. Когда-то он смеялся над ними, теперь пришло их время посмеяться. Барона Дантеса я велел предупредить, чтобы он не испытывал терпения Пушкина. Он обещал, но, боюсь, не сдержит слова.
– Что это – безумная любовь? – прервал император.
– Судите сами, ваше императорское величество, после встречи с Гончаровой он Наталью Николаевну во всеуслышание назвал «большая, белая, холодная дура».
Император странно прореагировал на высказывание Дантеса – расхохотался.
Большая, белая, холодная дура!..
Вошёл и встал без движения полковник Мещерский. Помаргивает глазами, ожидая, когда император прервёт свой хохот.
– Ваше императорское величество, явился Александр Пушкин.
– Я не знаю, что ему сказать. Читая «Капитанскую дочку», у меня был порыв... Пусть войдёт. (Посмотрел на Бенкендорфа.) Я один с ним...
Бенкендорф исчез. Вошёл Александр Пушкин, на тёмном лице сверкают белые зубы, но улыбка усталого человека.
– Поднял тебя с постели? – спросил император.
– Был на балу у графини Разумовской, ваше императорское величество.
– О, я и не знал... Оставил жену-красавицу одну? Только что прочёл «Капитанскую дочку». Знай, Пушкин, если заболею, виноватым будешь ты. Лёг в ванную, взял рукопись и не смог оторваться. Подливали горячую воду, но всё же я вымерз. Мне очень захотелось похвалить тебя... Вот, собственно, и всё.
– Ваше императорское величество, я очень рад, что вам понравилась моя повесть.
Император кивает головой.
– А то, что кто-то излишне усердствует в кадрили с Натальей Николаевной...
Прошу ваше императорское величество не говорить со мной на эту тему. Я сам разберусь с кадрилью.
– Слышал, ты вызывал барона Дантеса на дуэль?.. Он спрятался за юбкой сестры твоей жены. Но я знаю, что он человек дерзкий. Обещай мне не стреляться с ним. Закон суров к дуэлянтам, а слепой случай может сделать так, что я потеряю Пушкина.
…В небольшой кабинет атташе французского посольства виконта д’Аршиака вошли двое – Александр Пушкин и военный инженер полковник Данзас. Правая рука полковника в чёрной повязке – след ранения в Кавказской войне.
– Виконт, позвольте представить полковника Данзаса, моего друга.
Напольные часы стали бить громким боем. Виконт вышел из-за стола, пожал полковнику руку. Виновато улыбнулся, указав на часы...
– Они сошли с ума. Будут бить тринадцать раз, может, и больше. Очень старые, не чинятся.
Александр и Данзас смотрят на часы.
– В детстве я в таких часах прятался, – улыбается Александр.
Вбежала маленькая девочка в шёлковом платье с блёстками. Жалуется.
– Жюль ударил Пьера по лицу лопатой…
Виконт схватил девочку.
– Жена больна… Дети на моём попечении.
– Жюль ударил Пьера по лицу лопатой… – тараторит девочка.
Виконт вывел её за дверь. Тут же вернулся, запер двери.
– Как я понимаю, вы являетесь секундантом господина Пушкина в дуэли с господином Жоржем Дантесом?
Данзас утвердительно кивнул головой. Девочка стучится в запертую дверь.
– Оставляю вас одних, но моё условие – стреляться сегодня.
Часы забили вновь. На счёте тринадцать Пушкин взялся за ручку двери, повторил:
– Жюль ударил Пьера по лицу лопатой…
Пушкин прошёл под аркой французского посольства. Подозвал извозчика. Лаврентий Канкия вышел из будки охранника посольства. Александр, подняв уже подол тяжёлой шубы, чтобы сесть на извозчика, заметил Лаврентия, громко крикнул:
– Лаврентий!.. Лаврентий!..
Тот явно услышал, только припустил шаг. Пушкин, бросив извозчика, последовал за горохового цвета шинелью. Канкия свернул за угол, оказался на шумном проспекте. Нырнул в подворотню. Александр последовал за ним... Узкий петербургский двор. Дорожка в снегу ведёт вглубь двора к двери с надписью: «Продаются и обиваются гробы, простые и крашеные». Александру показалось, что Лаврентий вошёл в эту дверь. Он подбежал, позвонил в дверной колокольчик. На пороге появилась рыжеволосая, высокая девушка с накрашенными губами. Увидев Александра, громко, со смехом прокричала:
– Лиза сказала – Пушкин бежит! Я не поверила. (Смачно целует Александра.) А я думала, что вы высокий, как Пётр Первый!
– Лаврентий у вас?
– Заходите.
…Виконт д’Аршиак пишет, сидя за письменным столом, проговаривает вслух:
– Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга.
Данзас молча кивнул в знак согласия. – Противники имеют право сделать пять шагов для сближения. Позволяется выстрел на ходу.
– Стрелять, не доходя до барьера?!
– Да. Это допустимо по европейским дуэльным стандартам.
Данзас чуть задумался. Дверь пытается снести маленькая девочка. Полковник, понимая, что отцу надо выйти к дочке, поспешно махнул рукой – «согласен!», не зная, что этим жестом он решил судьбу всей русской поэзии.
– Согласен. Итак, время мы определили, расстояние тоже. Осталось решить – где.
Д’Аршиак не знает, что ответить. Данзас после паузы предлагает:
– Может, на Чёрной речке? Пусто, безлюдно.
Виконт кивает головой.
– Хорошее место. Мы всей семьёй летом там часто гуляем.
Виконт достал из шкафа деревянный ящик, открыл его. В ящике два новых, необстрелянных пистолета. Данзас поднял сперва один пистолет, потом второй. Осмотрел их и опустил на бархатное дно.
…Александр оглядывает помещение, куда он неожиданно для себя попал. Видит безукоризненный порядок и чистоту. Лежат гробы всех цветов и размеров. В одном храпит человек с огромным раблезианским брюхом –мастер Адриан. Рядом на стуле сидит Филипенко – книжный переписчик. У его ног – полупустой штоф водки. Две девушки распаковывают коробки с восковыми свечами и тихо хихикают, им смешно смотреть на удивлённое лицо вошедшего Пушкина. За Пушкиным идёт девушка Юля, та, которая встретила его в дверях.
– Это кто?
– Мой отец, Адриан. Когда напивается, ложится в гроб... Есть примета – кто в гробу лежал живой, долго не умрёт.
– Примета? А мне полежать можно?
– Ложись!
– Боязно...
– Ложись, ложись...
Александр занёс ногу над гробом, потом другую, лёг прямо в шубе, сложил руки на груди, закрыл глаза.
– Ну как?
– Покойно, хорошо...
– Жить будете ещё лет пятьдесят.
– Я сегодня стреляюсь. Странно, да? Такое напишешь, высмеют… В день дуэли он полежал в гробу, в гробовой мастерской... А Лаврентий где?
– Наверху, в моей комнате заперся…
Александр, улыбаясь, выбирается из гроба. Толкает дверь, которая не поддаётся. Пушкин прислушивается, за дверьми нет признаков жизни.
– Он мог уйти?
– Только в окно.
Девушка прислонилась к стене, скользнула вниз и села на пол. Посмотрела на поэта, улыбнулась.
– По правде, Пушкин, я никакого Лаврентия не знаю, никто сюда не заходил, но я должна вам кое-что сказать... Вы напрасно ревнуете Жоржа Дантеса к вашей жене. Я такие вещи знаю...(Смеётся.) Если скажу вам, вы успокоитесь, но мне стыдно говорить. (Смеётся.)
Пушкин застыл у стены, ему стало жарко в шубе.
– Я же проститутка. В Эмильевском публичном доме.
– Шубу сниму.
– Я вам скажу. У Дантеса в штанах малюсенький (смеётся) петушок.
Пушкин сел на пол.
– А у вас огромный петух. (Юля опять смеётся.) Девочки из публичного дома Буше говорят...
Юля раскраснелась, на лице смесь наглого озорства с крайним смущением. Спросила Пушкина:
– Вы же ходите в дом Буше?
– Бывал.
– Девочки говорят – после вас три дня ходят оглохшие...
Пушкин вдруг расхохотался.
– Оглохшие?.. Это тебе рассказала Ягода?
– Соня Ягода. Вы про неё стихи написали. Она счастливая. Говорит: все вы, б…, подохнете, а я уже бессмертная б… В наш Эмильевский дом вы не ходите, а кавалергардский полк и все петербургские «модные» к нам ходят. И барон Дантес. Жоржиком мы его зовём... Ревновать его, да ещё вызывать на дуэль нет никакого повода, это я вам говорю. Я лежала под ним (смеётся) и зевала.
– Но...
Юля перебивает поэта, грубовато, в полукрике говорит:
– Что «но»? Что «но»? Ну переспал он раз с вашей женой, она тоже, наверное, при этом зевала. Красавец – да! Красивее вас во сто крат. Высокий, мускулистый. Что ещё? Острит удачно, и всё... В постели он пшик!
Юля, взвинченная, возбуждённая, делает большие шаги по коридору, размахивает руками.
– Но послушай меня, чёрт тебя побери, что ты раскричалась?!
Юля вновь перебивает его:
– Я тебя никуда не пущу! Балуешься, сволочь, дуэлями, а если тебя убьют – четверых детей кто будет кормить?.. И не только твои сопляки осиротеют – вся Россия осиротеет!..
Юля неожиданно кубарем скатилась с лестницы. Раздался скрип засова. Девушка исчезла. Какое-то время Александр, опешивший от грубой брани девушки, сидел неподвижно. Потом спустился вниз. Входная дверь оказалась заперта. Подёргал другие двери – одна из них открылась.
Александр вошёл в пустую комнату: кровать, кадка с фикусом... Какие-то книги на столе. Среди книг узнал свои. Выглянул в окно, увидел кусты под снегом, открыл окно и прыгнул в узкий двор.
"Пушкин в цыганском таборе" Художник Геннадий Чулков
– Окна французского посольства заледенели, но не очень… Мне удалось и рассмотреть, и услышать... Дуэль состоится сегодня в пять часов.
Нарышев взглянул на часы.
– Через два часа. Где?
– На Чёрной речке, у Комендантской дачи. Сообщите об этом Александру Христофоровичу. Надо отправить туда взвод и взять их под стражу. Нельзя допустить эту дуэль…
– Канкия, ты меня учишь, как действовать?
– Извините. Но промедление смерти подобно.
– Спасибо. Похлопочу перед Александром Христофоровичем наградить тебя серебряной табакеркой, а может...
Нарышев похлопал Лаврентия по груди, жестом пояснив, что имеет в виду орден.
– Благодарю вас.
Проводил Канкия до дверей. Вернулся к столу, повторяет: «Чёрная речка… Чёрная речка…» Резко встаёт, выходит из кабинета, окликает идущего по коридору капитана Яшина.
– Павел Лазаревич, нужно направить ваших молодцов в сторону Солёного озера. Там в парке стреляются литератор Пушкин и эта красотка...
– Барон Дантес?.. Когда?
– Пора мчаться, не то кто-то кувырк и пал на снежок.
Яшин заспешил, стуча сапогами по вощёному паркету.
В карете сидят друг против друга Александр и полковник Данзас. На коленях полковника ящик с дуэльными пистолетами. Александр смотрит на ледяные горки, с которых скользят санки, хохочут дети, взрослые.
Мрачный Данзас ворчит:
– Еду и надеюсь, вдруг случиться чудо какое и кто-то это остановит? Или император, или камень с неба упадёт?
– Император с неба упадёт? Это как? – спрашивает Александр.
Резкий ветер бьёт снегом о стёкла кареты. На одном из перекрёстков карета на мгновение останавливается. Рядом встаёт другая карета. В ней сидит Наташа Пушкина с детьми. Семейство возвращается с прогулки. Это могло стать тем чудом, о котором только что говорил полковник. Но жена не увидела мужа – она близорукая, а муж и полковник смотрят в другую сторону.
Окраина Петербурга. Карета едет по глубокому, нетронутому снегу. У Комендантской дачи возница осадил коней.
Карета Дантеса появилась с другой стороны.
Данзас вышел и провалился в снег, за ним Пушкин. Из остановившейся в стороне кареты вышли Дантес и д’Аршиак. Полковник пробирается по глубокому снегу навстречу виконту. Встретились, пожали друг другу руки.
– Надо отыскать место где-нибудь в стороне. Не стреляться же на глазах у извозчиков, – говорит полковник.
Они оглянулись, увидели рощу в сотнях шагов.
– Может, там? – спрашивает виконт.
Оба по пояс в снегу «поплыли» к роще. В роще обнаружили ровную площадку.
– Замечательное место.
– Надо утоптать снег. Позовём их...
Снег утаптывают. Особо усердствуют Жорж и виконт.
Александр, закутавшись в шубу, сел на пень и наблюдает за приготовлениями.
Данзас подошёл к Александру.
– По-моему, удобно.
Пушкин улыбнулся.
– Мне всё равно. Постарайся сделать всё это скорее.
Данзас отметил крайнюю точку, воткнув в снег шпагу. Промерил двадцать оговорённых шагов. На двадцатом шаге велел д’Аршиаку воткнуть вторую шпагу. Cекунданты сделали по пять шагов от шпаг и бросили на снег свои шубы. Подошли к дуэльным ящикам, лежащим на снегу, открыли их, стали заряжать пистолеты.
Александр смотрит в лес. Увидел зайца. Тот с любопытством разглядывает Александра. Пушкин отвёл глаза от зайца, посмотрел на Дантеса. Тот со странной улыбкой смотрит на Александра. Пушкин… Если бы рядом был Канкия, он прочёл бы по губам Александра, что прошептал он, глядя на Дантеса: «Канарейка…»
Данзас ссыпает порох в гранёные стволы, затем скатывает туда же крупные свинцовые горошины и ударами молоточка по шомполам вбивает заряды. Взводит курки. Александр кричит:
– Ну что, готово ли наконец?
Данзас оглянулся. Александр, видимо, потерял спокойствие.
– Куда спешишь? – спросил полковник.
С заряжёнными пистолетами секунданты подошли к противникам и повели их на отмеченные места.
Морозный день переходит в красный закат. Д’Аршиак и Данзас отошли от соперников.
– Полковник, дайте сигнал к началу.
Данзас оглядел обоих противников. Поднял руку и глаза к небу. Прошептал:
– Боже, услышь меня, не дай...
Он не закончил фразы, резко махнул рукой.
Противники начали сходиться. Александр стремительно, почти бегом сделал свои пять шагов. Остановился у брошенной в снег шубы, нашёл дулом пистолета грудь Дантеса. Вся воля, жажда мести сосредоточились во взгляде его правого глаза. Александр ждал тех двух шагов, которые осталось сделать барону...
И тут раздался выстрел. Дантес, беспечный красавец, мальчишка, «канарейка», жёстко и умно обхитрил своего противника: выстрелил за шаг до подхода к барьеру. Пушкин свалился лицом на шубу. Успел произнести:
– Кажется, раздроблено бедро...
Секунданты бросились к нему. Дантес сделал движение в том же направлении. Пушкин поднял голову, опершись на левую руку, крикнул:
– Подождите, у меня достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел!
Дантес занял своё место, повернулся боком к противнику и стал ждать выстрела. Полулёжа, Александр начал поднимать пистолет. В дуло забился снег.
– Дайте мне другой пистолет!
Данзас подал ему другой. Александр долго целился. Пауза кажется бесконечной. Видно, как на шубу струится кровь из раны. Дантес, бледный, смотрит в дуло пушкинского пистолета, понимает, что прицел точный. Дантес закрыл глаза. И тут прогремел выстрел. Дантес упал, но мгновенно приподнялся.
Александр крикнул:
– Куда вы ранены?
– Думаю, в грудь.
– Браво!..
Он радостно подбросил пистолет и тут же потерял сознание.
Жорж встал, его шатает, но он стоит на ногах.
Вокруг Александра на снегу растекается красное пятно.
…Январские сумерки залили комнаты тёмно-розовым светом. Прислуга в доме Пушкиных мелькает в столовой, звенит посуда. К обеду накрывают стол. Бегают дети, слышен их смех. Наташа хватает мальчика Гришу, раскачивает и кидает его сестре Александрине. Та ловит мальчика, хохочет.
– Ещё хочу «летят гуси»!
– Ты только что летал, – говорит, смеясь, Наташа.
– Ещё, ещё хочу! – требует сын.
Девочка Маша хватает за ноги маму.
– И я хочу «летят гуси»!
– Ты тяжёлая, как поросёночек.
– Хочу «летят поросёночки»!
Наташа и Александрина хохочут. Слышно, как к парадному подъезду подъехала карета. Внизу хлопнула дверь, послышались голоса.
– Александр. Как хорошо, точно к обеду, – радуется Наташа.
Шаги по лестнице. Появляется высокая фигура полковника Данзаса. Сёстры тревожно переглянулись.
– Не волнуйтесь. Александр только что стрелялся с Дантесом. Легко ранен.
Наташа побледнела.
– Господи, где он?
– Его несут.
Наташа и Александрина помчались в прихожую. Слуга Никита Козлов несёт на руках своего любимого господина. Тот курчавой головой припал к его плечу. Левая рука бессильно свисает.
Наташа вскрикнула и в обмороке опустилась на ковёр.Раненого уложили, послали за врачом. Никита Козлов был первым, кто заплакал, спрятавшись за буфетный шкаф. Дети молча смотрели на старого слугу. Вскоре весь кабинет заполнился друзьями. Приехали Жуковский, князь Пётр Вяземский с женой, Тургенев, граф Виельгорский, князь Мещерский.
Перед подъездом – людская толпа. Идёт густой снег. Он падает на лица, плечи молча стоящих мужчин, женщин.
Подъезжают сани, кареты, повозки. Сходят люди, спрашивают вполголоса:
– Как?
– Плохо.
Лаврентий Канкия стоит на противоположной стороне улицы, смотрит в окна. На глазах слёзы. Они стекают по щекам и исчезают в приклеенных фальшивых усах работника Третьего отделения.
…Дом Луи Геккерна. В большой столовой пьют кофе старый Геккерн, Жорж Дантес и Катя Гончарова, сестра Наташи, ныне жена Дантеса. Они молчат. Входит граф Строганов, только что приехавший от Пушкиных.
– Состояние, увы, безнадёжное. Пуля пробила нижнюю часть живота и застряла там. Это вызвало воспаление брюшины, от которого не оправляются.
Строганов сел, ему налили кофе. Катя протянула графу ладонь. На ней лежит расплющенная пулей крупная металлическая пуговица от кавалергардского мундира.
– Она спасла жизнь Жоржу, – сказала Катя.
Катя поцеловала пуговицу. Дантес хлебнул кофе, скосил глаза на пуговицу, ухмыльнулся. Строганов кивнул головой, посмотрел на Луи Геккерна.
– Император послал Пушкину через своего врача прощальную записку. Все очень тронуты заботой его императорского величества.
– А что думает император о самой дуэли? – спросил Геккерн.
– Думаю, он не считает Жоржа виноватым. Он ознакомился с содержанием последнего, оскорбительного письма Пушкина к вам.
– Да, граф Бенкендорф просил у меня это письмо.
Строганов потрепал Жоржа по щеке.
– Не волнуйся, Жорж, всё будет хорошо. Пуговицу храни, она спасла тебе жизнь, счастливчик.
…Перед подъездом дома Пушкина огромная толпа. Ко входу трудно пробиться. Дамы, офицеры, дипломаты, литераторы, студенты, официанты, девушки публичных домов, провинциальные помещики, крестьяне, приехавшие на петербургские базары, продавцы книжных магазинов – все стоят со скорбными лицами. Сыплет снег.
Он лежит на подушках. Боли чуть утихли, но лицо выражает страдание. В комнате доктор Даль, Жуковский, Вяземский, Данзас. Александр просит привести детей. Наташа, постоянно падающая в обморок, находится в комнате прислуги. Ей дают нюхать нашатырь. Александрина ведёт мальчиков. Старшая дочь Мария идёт сама. Крошечная Наталия на руках у няни. Александр взглянул на каждого, погладил по голове, перекрестил. Мария потянулась к отцу. Шепотом спросила:
– «Летят гуси» теперь знаешь как называется?
Александр тоже шепчет:
– Как?
– «Летят поросёночки».
Мария смеётся. Александр пытается улыбнуться, но, видимо, волна боли вновь нахлынула...
…В зале Зимнего дворца придворные актёры разыгрывают немецкую комедию-водевиль «Жена, каких много, и муж, каких мало». Вокруг возвышения расставлены стулья, сидят император, императрица, придворные. Звучат тирольские напевы. Зрители аплодируют.
– Замечательно, – говорит император.
Пытается шутливо повторить тирольский напев.
– О-ля-ля... Хи-ху!
Не получается. Присутствующие смеются. Входит Бенкендорф. Николай I подзывает его к себе.
– Что там?
– Излишне много народу стекается. И конца этому не видно. Боюсь, похороны могут вызвать общественные волнения.
Император замахал руками.
– Александр Христофорович, побойтесь Бога! Он ещё жив!
– Ваше императорское величество, к сожалению, мы должны быть готовы. Было бы разумнее не хоронить его в Петербурге, а вывезти тайно в Святогорский монастырь, там фамильное кладбище Ганнибалов.
Император молча кивает головой. Потом поворачивается к актёрам и придворным:
– Продолжим.
Пышная актриса затянула тирольскую песню так заразительно, что зал вновь зааплодировал.
…Ночь. Останавливается карета. Из неё выходит нетрезвый Нарышев. Он идёт к дому, скрипят сапоги. Из тёмной арки выбегает Лаврентий Канкия. Поднимает пистолет и стреляет в упор. Не останавливаясь ни секунды, бежит через улицу. Скрывается в узких дворах. Нарышев с простреленным горлом хрипит и извивается на снегу.
…Пушкин лежит с закрытыми глазами. Доктор Даль проверяет пульс.
– Падает, падает, падает...
Александр открыл глаза.
– Мочёная морошка...
– Что, Саша?
– Позовите Наташу. Пусть покормит меня... мочёной морошкой...
Побежали за Наташей. Она вошла, опустилась на колени, поднесла ложку. Александр с трудом взял губами одну ягоду. Наташа приникла лицом к мужу, тот положил руку ей на голову, погладил.
– Ну, ну... Ничего... Слава Богу, всё хорошо...
Есть больше не стал.
Друзья стоят у стен, молчат. Все почувствовали, что наступает конец.
Спокойствие разлилось по его телу. Ещё один слабый вздох, еле заметный... Пушкин скончался так тихо, что друзья и не заметили этого. Жуковский растерянно спросил:
– Что он?
– Кончился, – ответил Даль.
Вошёл кот по имени Заяц. Прошёл через весь кабинет, вспрыгнул на подоконник. Смотрит на улицу, прижав нос к холодному стеклу.
Набережная перед домом заполнена людьми…
…Прошли годы. Мой эфиопский внук выучился на дегустатора вина. Стал сомелье. Знает ли он что-нибудь о Пушкине? Что-то знает. В те времена, когда «ХХ век Фокс» горел пушкинским проектом, там сменилось руководство. Новым хозяевам студии был неинтересен русский чёрный поэт. Он не был инопланетянином, бандитом, не был рэпером… Я вернулся из Америки. Два года искал режиссёра. Не нашёл. Сейчас выросло новое кинопоколение. Интересен ли им Пушкин?..
фото: VOSTOCK PHOTO
