Веру фон Лендорф, более известную миру как Верушка, называли «идеальной феминой» и «голой графиней». Она умела превращаться в животных и растения, в цариц Египта, в водяных принцесс и каменные валуны. Встретившись с Сальвадором Дали, она нашла настоящее сокровище. Какое?
Женщины терпеть не могут других женщин, особенно если те, другие, краше, успешней, а главное – независимей всех. Всё что угодно могут простить, кроме независимости. Верушка же не нуждалась и в прощении. Такой она была всегда – всё чрезмерно. Слишком красивая, излишне независимая, чересчур высокая, не в меру креативная. Видимо, поэтому модный агент, посоветовавший ей приехать в США делать карьеру красавицы, то есть модели, при следующей встрече сделал вид, что впервые видит. Агент тоже был женщина.
Сейчас ей уже под восемьдесят, а завистники до сих пор не унимаются. Это они пишут под её фотосессиями пятидесятилетней давности: «Не понимаю, что в ней находят! Мужское лицо, не женский рост, какой-то разукрашенный андрогин!» Или ещё возьмут напишут: «Никакая!» Как будто из фотомоделей есть хоть одна «какая», и вообще можно ответить на этот вопрос: «Какая?» За редким исключением. Наоми Кэмпбелл – чёрная. А ещё?
А правда, какая? Такая и сякая… Сегодня она – старушка двухметровой длины (высоты?), сохранившая пластику тридцатилетней женщины. Очень изящная, с грацией самки гепарда – пожилого. Её и сейчас легко представить вновь на подиуме и даже в стиле ню. Почему нет? Разве женщина, всю жизнь проведшая перед рентгеновским оком фотокамеры, обнажающим до костей, может стесняться? Чего? Всего-то своего голого тела. Подумаешь, голая! Её ведь так и называли завистливые итальянки – голая графиня. Или это не она, однажды, в раннем детстве, прыгавшая в спальне на пружинах матраца, ускользая из рук бонны, чтобы избежать одежды, в стократном восторге от собственного скользкого, голого тела, кричала: «А я уже оделась! Оделась, оделась! Я оделась в девочку Веру!», и никто тогда не сообразил, о чём это. Душа, получившая на небесах свои кожаные одежды, ещё помнила, что, по сути-то, она – голая. Кожа – уже одежда и есть.
Только в одной роли Верушка не фотографировалась нигде и никогда - самой себя
Верушка оказалась самой продвинутой моделью своего времени. Она одна сделала для модной индустрии неограниченное количество стартапов. Она сама была стартап. Она начинала тему, снявшись на ветвях дерева в саванне, раскрашенная под животное-ягуара, а все, кто проделал нечто подобное потом, всего лишь взяли за основу её «фишку». И, предупреждая вопрос об авторстве: никакой не стилист, не фотограф, и даже не осветитель со штативом, и не редактор американского журнала Vogue, в 60-е годы это Дайана Вриланд, придумывали для неё все эти фантастические сюжеты, будто бы взятые из снов. Это придумывала она сама. А потом часами, буквально часами наносила на тело раскраску, чтобы иной раз и вовсе лишить себя признаков человеческого существа.
Есть, к примеру, фотосессия, где Верушка вся облеплена мхом, будто эдакая лесная фея-коряжка, возлежит на замшелых пнях, в окружении папоротников. А есть и такая, где лицо девушки едва различимо среди камней, как ещё один серый валун, не заметишь, наступив, пока не откроет глаза. Временами это даже страшно. Это – человек? Стоит напомнить, что все эти фотографии были сделаны во времена, когда о фотошопе и не мечтали. То, что современные авторы с лёгкостью бы намылили на компьютере, в ХХ веке делали только при помощи рук и оптики.
Модель в разрезе
В конце прошлого века на социальной сцене появилась профессия, название которой «модель» заворожило миллионы дев, мнящих себя прекрасными. Причём название говорило само за себя: модель была не женщина, не личность, а скорее её имитация, схема. Потому что внутреннее содержание дамы с обложки никого не интересовало. Девушки-модели создавали сказку о красивой жизни, причастность к которой – залог счастья. В сущности, модель мало отличалась от компьютерной графики, со временем вступившей в свои права.Верушка, попавшая в модельный бизнес на самом пике, когда девушки буквально стаями жужжали вокруг дверей модельных агентств, оказалась как будто и не рада успеху своего тела на страницах журналов про красивую жизнь. За пару лет её фото были напечатаны в восьмистах журналов, во многих – в виде обложки. Её лицо более десяти раз становилось обложкой журнала Vogue. Это было триумфальное шествие.
Чем же она была недовольна? Её не устраивала перспектива всю жизнь оставаться «вешалкой» – роль, столь желанная для всех девушек своего времени, – лишь бы взяли! – для неё была слишком тесна. Быть моделью – чего? Человека? Женщины? Модель длинноногой дылды, коих к началу 60-х годов в мире произвели более чем достаточно, как с конвейера, ужаснулась перспективе работы, в которой ничего не зависит от тебя самой.
Фотограф, пригласивший девушку на съёмку, говорил ей, зачастую чересчур резко, куда ей встать, что надеть, какую принять позу. Для графини Веры Готлиб Анны фон Лендорф-Штайнорт это было чересчур.
Маленькая принцесса
Да она и не могла стать «как все», если задуматься. «Дылда» родилась в 1939 году, в дворянской семье Лендорф в Восточной Пруссии. Она впорхнула в мир дочерью графа Генриха фон Лендорф-Штайнорта и графини Готлиб Анны фон Лендорф. Трудно выговорить, но это только на русском, на немецком совершенно нормально. Оба её родителя были чистокровные немцы. В сентябре, в год её появления на свет, мужчина по фамилии Гитлер начал Вторую мировую войну. И хотя поначалу папа Лендорф с Гитлером жили душа в душу, даже штаб-квартира фюрера, очередное его «Волчье логово», была размещена в парке их родового поместья, и сам Риббентроп принимал гостей, арендуя у них часть поместья, но впоследствии что-то пошло не так.
Глава семьи граф Генрих фон Лендорф, как и полагается прусскому аристократу, состоял на воинской службе. Папа был человек прекраснодушный, в прямом, а не в переносном смысле. Внешность его так и сияла спокойной порядочностью, свойственной людям из хороших семей. Вся эта аристократическая родовитость длилась бы до сегодняшнего дня, не подвернись тогда Германии сами знаете кто. И хотя оба они, папа и фюрер, разговаривали на одном, как в России считают, «лающем» немецком языке, у этих двоих случились разночтения по поводу доброты. Гитлер, к примеру, считал добром уничтожение евреев на всех завоёванных территориях. А папа Лендорф счёл, что такое обращение с человеческими существами – инфернальное зло. Его бедное сердце не вынесло зрелища расправы над еврейскими детьми местечка Борисова, которую эсэсовцы совершили на глазах у бедного герра Лендорфа. У того самого были дети – трое. Элеонора, Габриэле, Вера. Герр Лендорф вернулся в свой замок потрясённый до глубины души. Он всё понял про действующий режим, с которым недальновидно миндальничал. И вот, перенеся в своей чистой душе айвазовскую бурю, он помрачнел так, что даже дети, эти его хорошенькие блондинки, обратили внимание.
Вскоре выяснилось, что папа втемяшил себе в голову крепкую мысль – убью Гитлера! Убью усатую швайн! Личное уничтожение Гитлера. Казалось бы, какое дело было прусскому аристократу до этих детей, перед смертью плакавших на идиш? Но очевидно, что не все, кто говорил по-немецки, были согласны душить невинных. Вот почему одним прекрасным утром этот молодой мужчина выпрыгнул в окошко своего родового замка в Восточной Пруссии. За ним пришли. Он услышал, а потом и увидел, как машины СС остановились у ворот поместья. И он прыгнул в окно, надеясь спастись. «Мама! А куда папа?» – спросил бы любой ребёнок, на глазах которого отец внезапно исчезает в окне родового замка. Граф Лендорф, знавший топографию местности вокруг поместья, как собственную ладонь, спрятался в каких-то там ракитовых кустах у озера, пытаясь слиться с ландшафтом, и он прекрасно видел, как эсэсовцы приставили пистолет к голове его жены. И он сдался. Принял свою судьбу.
И вот так, в сентябре 1944 года, Генрих фон Лендорф, чистокровный ариец, прусский аристократ, был расстрелян, за участие в заговоре против Гитлера. Нет, не в замке и не на глазах у семьи. Но много лет спустя его дочь Вера, оказавшись на месте казни отца, в тюрьме Плётцензее, сползёт по стене, не вынеся вида крюков для подвешивания мясных туш, торчащих из бетонного потолка.
В поместье, которое принадлежало Вере и её семье по праву рождения, она прожила всего лишь пять лет жизни – остались фотографии – раннее детство. Замок отобрали гитлеровцы. Потом его заняли, кажется, русские и использовали в сельскохозяйственных нуждах. В общем, замок пошёл по рукам, в его каминах сгорели семейные портреты и буфеты. Она более не интересовалась судьбой поместья. Но ей навсегда врезались в память ракитовые кусты и плоские камни вокруг озера, на которые её водил любоваться папа, столетние вязы, окружающие дорогу, осенние листья, их пронзительный запах, когда вместе с матерью они под конвоем покидали родной дом, по дороге в концентрационный лагерь. И не только их, всю семью, включая стариков-родителей, бабушку, дедушку, – предполагалось, что и старые могут оказаться участниками заговора, – арестовали и увели.
Выяснилось, что немецкие аристократы резко против идей фюрера и многие в душе считают его усатой швайн. В тюрьме Плётцензее на воротах висит поимённый список всех, так считавших.
«…пейзажи Восточной Пруссии показались мне родными, когда шестьдесят лет спустя я вновь увидела их, – рассказывала Верушка. – Когда я сейчас приезжаю в Штайнорт, родовой замок своей семьи (теперь он называется Штынорт), меня всегда охватывает сильная грусть. Эта деревня в Мазурском поозёрье до сих пор несёт на себе ужасную печать войны, хранит память о том, как жестоко история обошлась с людьми», – так Вера потом напишет в воспоминаниях»
Степень того, насколько эта историческая часть повлияла на её судьбу, невозможно приуменьшить. Родовая аристократка, она лишилась всего, что принадлежало ей по праву, и в первую очередь своего отца, которого очень любила и всё время вспоминала, каким-то нелепейшим образом обвинив в его гибели... саму себя. И нет смысла искать в этом обвинении здравое зерно. Его в своё время долго и мучительно искали психиатры. В конечном итоге травма, полученная в детстве, вылилась для Веры в самую тяжелейшую депрессию, закончившуюся в клинике душевных расстройств.
Идеальная женщина, как её называли папарацци, была больна – чем? Войной. Её личность раздваивалась, мерцая, слоилась, не желая соглашаться ни с настоящим, ни с прошлым. Кто я? – вопрос, на который она, кажется, так и не нашла ответа. Родовая аристократка? Девушка с улицы? Американка? Немка? Русская? Кстати, выбрав себе этот близкий по звучанию к собственному имени псевдоним Верушка, по сути-то русское имя, она создала себе дополнительную легенду. Но ей приходилось шарахаться от русских и даже от поляков с румынами, которые могли уличить её, не знающую ни слова по-русски, во лжи. В реальности же она и сама не могла понять, кто она есть. Отчасти это составляло для неё проблему, отчасти – благословение.
Но она никак не могла совладать со своими длинными-длинными, к четырнадцати годам вытянувшимися конечностями. Она всё время падала на ровном месте. Но любой арабеск в её исполнении выглядел как макаронина в полёте. «У меня всегда был интерес к своему телу, к его проявлениям в движении, – рассказывает Вера. – В детстве я читала много книг по балету. Плисецкая и многие другие великие танцоры – вот кто вдохновлял меня долгое время. Стать профессионалом танца мне не позволил мой рост – мне говорили, что, когда я поднимаю ногу над головой, во мне оказывается не меньше двух метров. Вторым моим увлечением была живопись. В результате я совместила обе свои любви».
Вот почему она отправилась в Италию. В Италию! Куда же ещё ехать за самым живописным светом и тенью? Во Флоренции на неё положил глаз подающий надежды фотограф Уго Мулас.
«Незнакомый человек подошёл ко мне и спросил, не хочу ли я сфотографироваться. Он отвёл меня туда, ко всем этим кутюрье. Я очень стеснялась. Вы помните Нико, певицу из группы Velvet Underground? Она тоже немного работала моделью, и я помню, как она смеялась, запрокинув голову, когда увидела меня. Не знаю почему. Мне было ужасно стыдно»
Говорят, над нею тогда смеялась не только Нико. Но те снимки – прекрасный образец хорошей работы двух талантов, модели и фотографа. Хотя и видно, что на них всё ещё нет главного действующего лица – той, кого мир вскоре узнает под именем Верушки.
Уже взрослая Вера, красивая, достойная украсить любую страницу журнала о красоте… но ещё не Верушка. Она вспоминала, что уже тогда задумывалась о том, что нужно привлечь общее внимание чем-то неординарным, запомниться. «Блондинки в Италии пользовались диким успехом. Люди бросали работу, только чтобы поглазеть на них. Я хотела придумать девушку, про которую можно было бы сказать: «Раз увидишь – не забудешь». О том, что, начав карьеру модели ещё в Италии, Вера вскоре переехала в Париж, центр мировой моды, известно, что это был не самый удачный эпизод в её судьбе. Ничего интересного с Верой в Париже не произошло. Кроме того, что её регулярно там по ошибке называли «мсье» – из-за роста, непривычного для французов, длинноногих среди которых исчезающе мало.
В те времена её удлинённая фигура вовсе не была в тренде, а французские модельеры шили существенно короче. То, что для француженки являлось пальто, на Вере получалось – жакет. И ещё ей всё время указывали на несоответствие её невероятно детского лица с её практически мужским ростом.
Вот тут-то и произошла та самая судьбоносная встреча с коварной хозяйкой американского модельного агентства Эйлин Форд, сообщившей Вере, что её место в США, где люди без ума от длиннющих блондинок. Правда, по приезде Веры в Америку, как уже упоминалось, Эйлин Форд повела себя как сущая гиена, посмеявшись над худенькой Верой, назвав её толстой, посоветовав ей перекраситься в чёрный цвет, подстричься, ещё лучше – загримироваться в негритянку. И всё-таки её приезд в Америку, предпринятый именно благодаря «протекции» Форд, принёс ей в итоге удачу. В 1964 году с нею произошло магическое превращение, как будто рождение заново, когда из неё, немецкой дылды, вылупилась та, кого мир узнал как Верушку – вымышленный персонаж, искусственная девушка, со временем ставшая настоящей. Более настоящей, чем любая модель своего времени, – бессловесная, бесправная кукла, которую тянут в разные стороны фотограф, дизайнер и визажист.
Vogue в Америке тогда управляла Дайана Вриланд – любительница авангардных решений. Кажется, вечно томимая мыслью, чего бы эдакого ещё замутить, она сделала ставку на восходящую звезду – Верушку, полностью доверив ей режиссуру съёмок, и не навязывалась с советами. Фотограф Франко Рубартелли обожал типаж светловолосых и светлокожих девушек. Верушка стала его единственной музой, естественно, и спутницей жизни. Кстати, она была на голову выше всех своих мужчин и почему-то всю жизнь предпочитала невысоких. Аль Пачино, например, с его ростом 164 см, или Дастин Хоффман, не выше 170 см, а позже Джек Николсон, Уоррен Битти, и так далее, кажется, ни одного партнёра «под стать».
Творческий тандем с Рубартелли и подарил миру все те волшебные обложки, фантастические фотосессии в самых неожиданных местах вроде песков Сахары или арктического побережья. Показательно то, что Дайана Вриланд никогда не требовала от Верушки, чтобы та хоть на йоту приблизилась к жизненной прозе в своём творчестве. Девушка с обложки не обязана была выглядеть хоть сколько-нибудь похожей на реальную женщину, красящую волосы в салоне на соседней улице. Вот это было не про Верушку. Скорее она напоминала марсианские цветы. Не существует снимков, на которых Верушка улыбается или смеётся, хотя, не считая детства, у неё не было заметного повода грустить. Потом этот феномен назвали «меланхолическое лицо». Это тоже была её «фишка». Уловка для привлечения внимания. У таких, как она, на улице мужчины спрашивают: «Девушка, а почему вы такая грустная?»
Роман с Рубартелли продолжался пять лет. В творческом плане их союз казался идеальным. Они могли проснуться утром в понедельник, чтобы за завтраком решить, куда отправятся на съёмки и что будут снимать – золотую русалку в океанской волне или принцессу Египта в песках. К сожалению, Рубартелли был нечеловечески ревнив. Нереальная привлекательность Верушки, создаваемая его собственными руками, как будто ещё сильнее распаляла его ревность. Но ревность – обладание. Через пару лет совместной жизни с идеалом он решил, что имеет право диктовать ей правила жизни – куда, зачем и с кем ей дозволительно отправляться.
Участие в картине Антониони сделало из Верушки святыню, живую икону, особенно в Италии. После того как картина вышла на экран, её звёздный час воссиял с такой силой, что казалось, сверкают даже сами подошвы её туфель, блестят пятки, переливаются волосы, глаза испускают свет звёзд. Фотография вообще волшебна. Она и спички может превращать в людей, что уж говорить о людях – они могут сделаться и камнями, и богами, и зверьми.
Ей начали подражать. Даже в сомнительных качествах. Подавать себя нарочито сексуально, протяжно смотреть, молчать, не улыбаться… Она вспоминала: «Во время съёмок Blow Up я дымила, как паровоз. Курить в то время было как-то не принято. Так после фильма стало модно! Все дружно закуривали». Зачем она курила? Её рука с сигаретой совершала в воздухе движение столь магнетической грации, что ради этого стоило курить. Она сама себя придумала и создала, собирая свой образ из воспоминаний о явлениях природы и животных.
Став намного старше, она рассказывала об этом не без иронии, как придумала девушку-Верушку, помогшую ей избавиться от всех наболевших подростковых проблем – дылда, нескладная, непонятная, – она взяла за основу всё, что выдавало в ней её недостатки. Стала ещё более непонятной, более того – непостижимой. Теперь она двигалась будто в замедленной съёмке и выучила ни на кого не похожую манеру говорить, будто не говорит, а заговаривается. Это оказалось очень удобно – выставлять вместо самой себя образ говорящей самки гепарда или даже статуи гепарда.
Ей оставалось совсем немного дожить до того момента, как она и вовсе примется отделять самоё себя от тела, в которое поселена душа. Культовый фотограф Ирвинг Пенн, снявший её для американского журнала Vogue, кстати, три недели дожидавшийся своей очереди «на Верушку», кажется, первым навёл её на мысль, что человеческое тело может рассматриваться не как сосуд души, а как некая самоценная вещь. Как вещь, которая может быть использована для создания натюрморта, например, или для конструкции ландшафта. Вопрос приближения и освещения, фотоувеличения. Пенн три часа подряд тиранил её, заставляя вывернуться в одному ему понятном изгибе, а в итоге представил фото, на котором виден только абрис её лица.
С таким же успехом он мог снимать вазу!
Другая красота
«Верушка – самая прекрасная женщина в мире. Такие, как она, появляются лишь однажды. Она создала себя сама», – сказал о Вере ещё один культовый фотограф – Ричард Аведон. Он знал, что говорит, он работал с Верушкой больше, чем любой другой.А Вера и правда сделала весьма странное, до неё не существовавшее – из самой себя, как из пластилина, она вылепила будто бы новое существо. Конечно, это была не она сама. Это была фантастическая личность, как с другой планеты, будто бы марсианская Нефертити или, там, Изида на землю спустилась. Чтобы показаться людям. Наиболее наивные зрители принялись наделять Верушку чертами идеала. Никто не мог уже поверить, что эта девушка имеет хоть какие-то недостатки.
К Вере пришёл сокрушительный успех. Папарацци гонялись за ней стаями, не давая проходу. Никто не хотел понимать, что внутри богини прячется обычная девушка. Когда мир узнал, что эта девушка пыталась покончить с жизнью, все они не хотели поверить, что даже у неё – у такой! – могут быть неразрешимые вопросы к жизни.
«Я пыталась покончить с собой, – не скрывает Верушка. – Я провела больше времени в психиатрических клиниках, чем перед объективами самых талантливых фотографов – Артура Пенна, Ричарда Аведона, Дэвида Бейли, Франко Рубартелли».
К середине 60-х её уже называли первой в истории немецкой супермоделью, поскольку она уже достигла запредельных успехов на этом поприще. Теперь она могла рекламировать что угодно, от ювелирных изделий и косметики до мужских сорочек. Но в том-то всё и было дело, что она не хотела предлагать рубашки. При этом она утверждает, что её не особенно интересовали деньги.
Её карьера модели практически завершилась в 1975 году, когда она покинула Vogue, без скандала, но крайне внезапно. В тот год вместо Дайаны Вриланд в редакторском кресле уселась Грейс Мирабелла. Одно только имя этой дамы сразу же внушило Верушке опасения – перемены грядут. Мирабелла совершенно иначе видела задачи визуального ряда в журнале. По её мнению, женщина на обложке должна быть максимально приближена к реально существующим персонажам. Читательница журнала должна видеть несколько улучшенную копию самой себя – такова была концепция. И никакие марсианки, индианки и океанские девы в эту концепцию не помещались.
Мирабелла забраковала последнюю фотосессию парижской недели моды с участием Верушки. Кроме того, она посоветовала той отрезать волосы, перекрасить их, переодеться в «понятную» одежду – в общем, стать нормальной моделью. На этом они расстались. Верушка посоветовала редакции просто взять другую девушку, что они и поторопились сделать.
Верушка больше никогда не возвращалась в издание. Она ушла из Vogue и уехала из США. «Я привыкла жить везде и нигде», – говорила она, объясняя ту лёгкость, с которой покинула вроде бы насиженное место в модельном бизнесе.
Позже, оказавшись в родной Германии, она закрутила там роман с художником Хольгером Трюльшем, и вот тогда она всерьёз взялась за боди-арт. Назвав это узорами на коже – ошибёшься, сколь далеко было создаваемое Верушкой от каких-то банальных узоров. Скорее уж это были психологические эксперименты, когда она пыталась отвергнуть собственное «я», с помощью ювелирного грима превращаясь в других женщин – Мэрилин Монро, Урсулу Андресс, Марлен Дитрих, Брижит Бардо и даже в каких-то мужчин. Это были эксперименты на грани здравого смысла.
Однажды в Кении она полностью покрыла своё тело обувным кремом. Потом оказалось, что состав водостойкий и за здорово живёшь не отмывается. Зато чернокожая жрица потеряла всякие признаки арийской расы, слившись с природой. Это было так в духе её хорошего знакомого, незадолго до того…
Незадолго до того она жила в Испании. Однажды ей позвонили и пригласили ко всем известному гению-чудиле Сальвадору Дали, задумавшему некий перфоманс с нею в главной роли. Маэстро предупредил, что вопрос величайшей важности – нужно покрыть с головы до ног пеной для бритья женщину невообразимой красоты. Она согласилась. Как обычно у Дали, дело было обставлено с пущей важностью, чтобы ни одна душа не усомнилась – высокое искусство на марше.
Дали обожал аристократичный выпендрёж. Он делал руками торжественные жесты и выступал, как папа римский, сопровождая свою избранницу (на этот раз в её роли предстала Верушка) в залу события. Они понимали друг друга с полуслова – модель и художник, творец, созидатель абсолютных шедевров. Не вызывало сомнений родство их душ. Верушка не разочаровала Дали. Другая бы суетливо вскакивала, обожжённая ледяной пеной для бритья, ойкала, вытиралась, но только не Верушка. Она как никто понимала, что для хорошего перфоманса необходимо настроение, и, если его сбить с настроя, ничего не получится – холостой выстрел. А тут намечался шедевр. С самым драматическим выражением на лице, шевеля тараканьими усищами, маэстро размашисто писал какую-то каракулю на огромном листе ватмана. «Как только он уйдёт, я его стащу!» – соображала Верушка, лежащая на каком-то импровизированном ложе, вся голая и покрытая, как торт взбитыми сливками, белой, адски холодной пеной. Конечно, ей не впервой было терпеть лишения ради искусства. Однако её планы разжиться артефактом от Дали не увенчались успехом. Как только художник закончил работу и ушёл, явился представитель его жены Галы, педантично собрал всё вплоть до пустых баллончиков и унёс.
Но впечатление – впечатление от работы с гигантом творчества, отцом сюрреализма – он забрать не смог!
«Сальвадор Дали научил меня одной важной вещи – использовать тело в качестве инструмента для искусства. Боди-арт наконец удовлетворил мою потребность к метаморфозам, и я начала превращаться в тигров, леопардов и ящериц».
Именно Дали окончательно подсадил её на этот творческий стиль. Делать нечто из ничего. Делать артефакт из самого своего тела. Не навсегда, на время, но достаточно и отпечатков от увиденного. Можно сказать, что в творческом смысле Верушка – незаконнорождённая дочь маэстро. Столь же разнообразна, так же плодовита и изысканна в темах и средствах. Дали показал ей возможность телесных трансформаций, художественное применение, боди-арт, и после той, единственной работы с ним она начнёт десятилетие экспериментов на эту тему. Будет раскрашивать себя в цветы и деревья, в облака и воду, в бабочек и гусениц, в змей и ящериц, в тропических пауков, гангстеров, бомжей и голливудских звёзд. Как будто всё время пыталась самой себе доказать, что тело – вещь, предмет и его нематериальная составляющая может не прочитываться вообще.
Однажды она пожелала стать частью оконной рамы, растрескавшейся от старости. Потом дверным проёмом, нарисованным прямо поверх её голой нежной кожи. Когда изображение на теле и реальная стена совпадали, возникала ошеломительная иллюзия – будто живая женщина таяла, расслаивалась, исчезала, превращалась в пыль на стене… Некоторых, кстати, эти фото и видео даже пугали. Она пыталась объяснить, как она это делает и зачем, но, кажется, вполне безуспешно. В её случае присутствие высшего творца ощущается в концентрации явной, как дыхание.
Что побуждает эту женщину месить саму себя, как глину? Только та самая, вечная, бесконечная сила, вложенная в каждого из нас, – сила, которая никогда не останавливается, и вечно ищет выхода, и будет творить, пока не истратится в данном конкретном существе. Она говорила: «Во всех моих преображениях прекрасно то, что мне было позволено выбраться из плена своего тела, создать хотя бы иллюзию того, что ты покидаешь себя». И она становилась тигрицей, и лохматой собакой, и марсианкой, укутанной в целлофановые пелены, и кем только она не обращалась, используя своё тело как вещь, не вынимая души!
И только в одной роли она не фотографировалась никогда – самой себя. Зато теперь каждая вторая ролевая фотосессия – немного Верушка. Один её знакомый фотограф как-то сказал, что весь их упорный труд в итоге идёт на помойку. Все эти дивные глянцевые издания – содержимое урн. Но он был не совсем прав. Дело в том, что содержимое урн – вообще всё. Всё, что человек когда-нибудь сделал. Но однажды увиденное невозможно развидеть. Именно поэтому оно будет воплощаться вновь и вновь, пока существуют глаза, желающие смотреть.
фото: GETTY IMAGES RUSSIA; PROFUSIONSTOCK PHOTO;ULLESTEIN BILD/ VOSTOCK PHOTO; ROBERTO VILLA/ MARKA/ EAST NEWS
