Педро Альмодовар на грани нервного срыва

Автор: Диляра Тасбулатова

Педро Альмодовару, одному из самых оригинальных режиссеров конца прошлого-начала нынешнего века, как нельзя лучше подходит рубрика «Личное дело»: все его фильмы, даже если они повествуют о женщинах, воистину – личные. Он, может, первый в мировом искусстве, кто объединил мужское-женское в упоительно экстравагантном симбиозе.

Маргинал

…В восьмидесятых его считали маргинальным – да он таким и был, на свой страх и риск снимая за копейки треш, тусуясь в барах и на дискотеках, где распевал песенки в женском платье. Плюс цветок в густой шевелюре и высокие каблуки, хотя он уже тогда начал толстеть. Притом что до ослепительной международной карьеры оставалось не так уж много, он довольно быстро прославился. Цимесу добавляло то, что Альмодовар все-таки испанец, а для испанской ментальности, отчасти замешанной на почти средневековом ханжестве и суровой религиозности, до сих пор не изжитых в этой стране, его бытовое поведение и сюжеты его новелл казались шокирующими, хотя к этому времени режим Франко рухнул, и Испания вздохнула свободнее.

Возможно, поэтому на родине его до сих пор не так уж и привечают – настолько, что Альмодовару, давно увенчанному во всем мире, пришлось выйти из состава испанской киноакадемии в знак протеста, когда Испания не выдвинула его картину на Оскар.

В общем, этот непререкаемый гений места и новый символ Испании не то чтобы откровенно подвергался остракизму (это знаменитое испанское коварство!), в тюрьму, как иранских режиссеров, его, конечно, не сажали и уголовку не шили, но и не сказать, чтобы в пояс кланялись. Чего не было, того не было. А могли бы, поди голова не отвалится: кто, если не он, самый знаменитый в мире испанец на сегодняшний день?   

Так и не признанный местным истеблишментом – как знаменитость, прославившая свою страну «от моря до моря» (как сейчас любят выражаться по другому, более печальному поводу), именно он и никто другой – тот, кто встал на место самого Бунюэля. Настоящий нац. символ, не меньше. И хотя злые языки называют его «Бунюэлем для бедных» – так ведь и мы, его фаны по всему миру, не так уж и богаты, не правда ли?

Игра на понижение

…В свои 16, будучи почти ребенком, он сам, без мам-пап, теть-дядь, приехал в Мадрид, подрабатывал то ли официантом, то ли грузчиком, то ли и тем, и другим, заодно пописывая рассказы и скетчи; ну а потом начал снимать фильмы, к которым самолично и сюжеты придумывал, один другого нелепее и забавнее.

…Сильно забегая вперед, можно сказать, что таким он и остался до самой старости (окей, зрелости, хотя сейчас ему уже 74): сюжеты, будто почерпнутые из мексиканского мыла, один другого сокрушительнее, – настолько, что принимать их на веру может только безграмотная домохозяйка, – у него, конечно, те еще. Степень, причем намеренного, идиотизма просто зашкаливает, но самое смешное, что на этих нелепых допущениях как раз прочно держится каркас его творчества. И чем «чудесатее», как говаривала Алиса, чем неправдоподобнее вся эта бравая ахинея, тем она …гениальнее. Китч, но какой китч, господи помилуй. Порой – великий, исторгающий нешуточные слезы катарсиса, давно забытого чувства очищения.

Однако, заметьте, ахинея хороша исключительно в его интерпретации, ни в чьей больше. Так играть с китчем мало кто умеет, непременно проколется, игра на понижение в разы сложнее, нежели на «повышение», ибо ложная многозначительность всегда была в цене. В такой превосходной степени, как он, играть с низовыми формами культуры, не может, честно говоря, больше никто. Хотя и у него случаются проколы и неудачи – с кем, впрочем, ни бывает, художник не на конвейере же стоит, да и там, если замкнет так замкнет.

Поговори с ней

Зато у него есть такие шедевры, что буквально замираешь как вкопанный, уставившись полными слез глазами в экран, потрясенный. Как, например, на просмотре «Поговори с ней» – о том, как девушка забеременела от влюбленного в нее санитара, находясь в состоянии …комы. Невероятно, хотя случай (один, видимо, на миллиард) имел место, зафиксировано официально, по протоколу, так сказать. Как ни дико это звучит.

Как говорят бабушки на скамейке о сериалах нашего второго канала или индийских мелодрамах, «всё из жизни взято». А ведь действительно, Альмодовар об этом где-то вычитал и тут же придумал историю о своем санитаре, который круглосуточно пестует, меняя своей подопечной, бездыханной девушке-танцовщице, памперсы, заодно влюбившись в нее и …заделав ей ребенка. Он, впрочем, и раньше ее заприметил, еще вполне здоровую, наблюдая из окна своей квартиры за репетициями балетного класса в танцзале напротив с огромным окном во всю стену. История, которую Альмодовар извлек из очередных новостей, еще чудесатее: там девушку попользовал (извините) санитар морга, и она …ожила. Санитара, ясное дело, посадили, причем чуть ли не пожизненно, зато родители якобы усопшей, а на самом деле находящейся в летаргическом сне, долго добивались его освобождения (!). Ибо своим безобразным поступком он, так получается, спас ей жизнь. Другая история, которую он, к своей вящей радости, обнаружил в желтой прессе, повествовала о том, что женщина очнулась после 16-летнего пребывания в коме (!!!).

…Те, кто не видел фильмов Альмодовара, и по странной прихоти судьбы сейчас, может, читают мою статью (хотя маловероятно – что читают и что не видели), думают, вероятно, что всё это списано из нашего портала Дзен, желтее которого только гепатит в последней стадии. Впрочем, я сразу предупредила, что именно этот автор не только не чурается совсем уж запредельного треша, но и специально его всюду выискивает: или треш, как эта невероятная история с комой и «изнасилованием» полутрупа, его сам находит.

Ищите и обрящите: как к коллекционеру сами, по доброй воле, плывут раритеты и могут приплыть хоть с захудалой помойки, так и к берегу этого режиссера постоянно приплывает его величество треш, причем откуда только не. Эх. Знать бы, из какого сора рождается искусство, дышит почва и судьба, извините за патетику.

…В «Поговори с ней» две параллельные истории: в коме здесь пребывают балерина после автоаварии и девушка-тореадор, смертельно раненная быком. А ухаживают за ними два парня, жених раненой и другой, никакой не жених, а всего лишь санитар, человек на работе, любовно и внимательно пестующий спящую красавицу. Один – вполне легитимен, другой делает свое дело уж больно тщательно, даже слишком, подозрительно тщательно, – и, как выясняется, небескорыстно.

…Крепка, как смерть, любовь: вот и здесь, в этом странном трешевом сюжете для желтой прессы вдруг проглядывает жестокая испанская метафизика, в этом случае повествующая о пограничном состоянии между жизнью и смертью, любовью до гроба и преступлением, спровоцированным этой любовью.

Великий фильм – по накалу и трагизму редкий в наше циничное постмодернистское время. Такие страсти-мордасти могли бы послужить основой разве что для синопсиса очередного латиноамериканского мыла или, наоборот, средневековой мистерии о восстании из мертвых. Или, чего уж там мелочиться, – античной трагедии. Как раз в руках Альмодовара с его странным, ни на кого не похожим взглядом на мир, вся эта «чушь собачья» и приобретает высоту, античную по высоте помыслов и величию чувств. Ближе к финалу в просмотровом зале, глядишь, зарыдает и закоренелый циник – если не в голос, то прослезится уж точно. Во всяком случае, на первом сеансе у многоопытных критиков, чего только в своей жизни не повидавших, у всех поголовно, глаза были на мокром месте… Ваш покорный слуга, естественно, не исключение.

Какая упоительная картина, какой безупречный шедевр! Помимо всего прочего – еще и о том, что с нами, женщинами, нужно разговаривать, в коме мы или еще нет, измучены мы мужским равнодушием или внешне веселы: ты поговори с ней, поговори, она слышит тебя. Или услышит, можешь не сомневаться. Я разговариваю с ней, - учит санитар другого несчастного, возлюбленного тореадорши, - и она понимает – и ты говори, говори, говори… Хотя та, другая, убитая быком, все же умрет: может, потому, что любовник недостаточно с ней разговаривал? Может, мы умираем, физически или, так сказать, ментально, потому, что мужчины с нами не разговаривают – серьезно и о существенном? А не чушь порют, интересную только им самим? Умираем потому, что они с нами суровы и немногословны – ну когда не порют эту свою чушь, кто о футболе, а кто и о литературе?

Кстати (я уже как Альмодовар в поисках историй из разряда чудес с многомиллионными откликами) – такое было, в Америке: молодой муж не дал отключить от аппарата свою жену, находящуюся в коме после тяжелого инсульта, повесив над ее кроватью табличку с надписью: не говорите о ней в третьем лице, это не тело, не полутруп, а человек. Она всё слышит, она понимает. Всё продал, уволился с работы и преданно ухаживал: и она таки встала. (Документально, гуглите).

Между тем, произошло это удивительное событие с почти благополучным выходом из комы уже после премьеры фильма «Поговори с ней», относительно недавно: даже снимая «треш», можно, наверно, предвидеть какие-то вещи, причем из разряда самых невероятных, сравнимых с чудом наяву, таких, каких в принципе не бывает.

Семейные ценности

…Как это ни смешно, Альмодовар, в чьих фильмах постоянно «тусят» трансвеститы, гомосексуалисты, наркоманы, начинающие и убежденные, проститутки обоих полов и прочий, по мнению моралистов, «сброд», он, по сути, воспевает так называемые «семейные ценности». Эдакие испанские «скрепы», извините. Иногда – через отрицание таковых: в его вселенной, населенной маргиналами обоих полов, почти всегда найдется место любви, материнству и отцовству, «сестринству», детству и детям.

Свяжи меня!

Или подлинной, до гроба, любви, начавшейся как криминальный сюжет. Как в одном из его ранних фильмов, «Свяжи меня», с юным Бандерасом и Викторией Абриль. Только что освободившийся из мест заключения паренек (Бандерас, с его неповторимой харизмой и юной красотой, в свое время актер-эмблема фильмов Альмодовара) влюбляется в порноактрису (Абриль), похищает ее и связывает. Угрожая – если ты, мол, стукнешь на меня, убью и себя и тебя. Крими-завязка, в американском кино непременно бы закончившаяся освобождением заложницы и смертью негодяя от меткой пули полицейского с внешностью Кевина Костнера, здесь выходит на тему вывернутого наизнанку стокгольмского синдрома. Где-то в середине картины Абриль сама просит связать ее, опасаясь, что захочет сбежать. Сама себя опасаясь, заметьте (!). Поначалу мечтая это сделать, теперь она в сомненьях, у нее полный раздрай, она не на шутку влюблена, причем в насильника. Бежать-не бежать, что делать и кто виноват, пока феминистки бдят: он ее поначалу наотмашь ударил, до крови, негодяй, добра от него не жди, это ведь повторится; сама она – психически не здорова, ибо не прочь получить по морде, это ее возбуждает. Безобразие, одним словом, всех к психиатру.

Всё так. И не так. Паренек, у которого нет ничего – ни детства (мотался по тюрягам), ни родителей, ни возлюбленной, ни друзей, вообще никого, любит и даже боготворит ее одну и на всё готов для нее одной. Кроме криминала, учтите, это не Бонни и Клайд, как раз наоборот. Бандерас в завязке, ему надоело, он жаждет тихой пристани с любимой. В финале из него получится прекрасный муж, хозяйственный и заботливый: отныне они будут жить только друг другом, некогда одинокая девица, которую цинично потребляли мужчины, зарабатывавшая съемками в порно, и бывший мелкий правонарушитель.

И опять-таки – это вам не вывернутый наизнанку треш, наставительный сюжетец для очередной педагогической поэмы, а исследование тайн женской души, нуждающейся в том, чтобы стать единственной для кого-то. Старая песенка о двух одиночествах ловко подана нам в виде обманчивой завязки опасной игры: кстати, мотив связывания, БДСМ то есть, здесь имеет противоположный смысл, нежели в сексуальных игрищах. Это ни в коем случае не перверсия (а необходимость, ха-ха), как и фильм – не порно в обличье драмы. Свяжи меня не для наслаждения, свяжи меня навечно – то есть привяжи, не отпускай больше, ты мне нужна, у меня серьезные намерения, мы вместе навеки, связанные не просто веревкой, а самой Судьбой.

Тоска по матери

То же самое можно сказать о теме материнства в его фильмах, самый яркий из которых – «Возвращение» с неповторимой Кармен Маурой, первой поверившей в некогда юного Педро (поссорившись, они расставались на долгие годы, но потом, слава богу, помирились). Ознаменовав свое великое примирение новым фильмом: для Кармен эта потрясающая картина - лучший подарок в честь их восстановленной дружбы. Не говоря уже о нас, с замиранием сердца следившими за перипетиями этой мастерской картины, так и дышащей нашим всеобщим чувством тоски по матери. Особенно у тех, кто уже успел похоронить ее…

Очень привязанный к своей матери, Альмодовар долго тосковал по ней, недаром «материнская» тема часто пронизывает его безумные картины.

Например, здесь, в «Возвращении», где мать, которую играет Кармен Маура, является как бы с того света: ее считали погибшей, на самом деле она пряталась в доме престарелой тетушки, потерявшей память. Дочь (еще одна прекрасная эмблема сияющего альмодоваровского мира, блистательная Пенелопа Крус, большой талант и отменная красавица), находилась с матерью в контрах и вдруг обрела ее, простив невероятное: мамаша, видите ли, сожгла дом, где укрылись ее муж с любовницей (!). То есть сожгла папашу Пенелопы. Более того: дочь Пенелопы, подросток, рождена от отца Пенелопы (того самого, сожженного) то есть она и дочь, и сестра ей (!!!).

Это и смешно, и иронично, и… трагично. Как ни странно. В зале, стоит героиням посвятить нас в эти трагикомические подробности, стоит нервный смешок. Не говоря уже о том, что и муж Пенелопы был убит ее дочерью при попытке изнасилования и аккуратно спрятан в огромный холодильник, до поры до времени, пока «девчонки» его не похоронят в безлюдном месте.

Как всегда, сквозь китчевые нагромождения дурацких совпадений, убийств и порочащих связей, и здесь тоже, как во многих его шедеврах, так и сквозит великая печаль вынужденного расставания с матерью, отрезанной навсегда пуповины – чувства, которое накрывает вас с головой всю жизнь, даже и через долгие годы после потери…

Обретая мать, казалось бы, утерянную, как в этом фильме, ты сам будто восстаешь из небытия: объятия Кармен Мауры и Пенелопы Крус будто иллюстрируют это чувство.

От смешного до великого

Альмодовар, наверно, один из самых оригинальных авторов современного мирового кино – и один из последних. Авторство и право, как говорил Пастернак, дерзать от первого лица – прерогатива немногих (там, правда, контекст подозрительный, но сейчас не о этом).

Автор, можно сказать, уже почти умер, растворившись во множестве голосов и подголосков. Столь ярко выраженных персон, как Триер, Ханеке, а еще раньше Тарковский или Кубрик сейчас немного, разве только Йоргас Лантимос, наша надежда и еще относительно молодой человек.

Степень оригинальности Альмодовара, его отчаянная смелость, жанровое буйство и стремление обновить кинематограф - и чисто «дизайнерски», с точки зрения формы, не стесняясь рекламной пестроты кадра и театральной прямолинейности, - всё это признаки невиданного доселе новаторства.

Но самое экзотическое и поражающее воображение, так это то, что он сумел поднять китч до трагедии и наоборот, причем непрестанно взбалтывая свой причудливый коктейль: его переходы от смешного до великого повергают вас в изумление и темпом, и мгновенной сменой настроений, и иронией на грани фола. Вы только что хохотали, но вот-вот прослезитесь. Выразитель коллективного образа новой Испании, постфранкистской, он, может, сделал больше для культуры этой страны, чем кто бы то ни было, показав, как раньше говорили, ее душу. И сменив «на посту» универсального, казалось бы, гения места, великого Бунюэля. Для бедных или для богатых, не суть.

фото: Capitalpictures/FOTODOM; kinopoisk.ru