«Оскар»: Рубен Эстлунд - малый не промах

Автор: Диляра Тасбулатова

«Треугольник печали» шведа Рубена Эстлунда, каннского фаворита, пополнившего список режиссеров, дважды осененных Золотой пальмовой ветвью (он стал девятым по счету за всю историю кино), выдвинут еще и на Оскар, результаты которого вот-вот объявят.   

…Молодец, что тут скажешь: малый не промах, учитывая, что до таких солидных наград иногда добираются чуть ли не на смертном одре, если вообще добираются, будучи даже гениями. Рубену же едва минуло 48, по нашим временам чуть ли не мальчик, «молодой человек» уж точно. Ну, условно, скажем так. Интересный мужчина, хотя слишком типичный для Швеции - голубоглазый и светловолосый, такой мог быть и айтишником, и чуть ли не грузчиком или продавцом, да и интеллигентом тоже, каковым он, в сущности, и является. Любым, в общем, среднестатистическим шведом, повар он или артист, неважно. Выглядит он гораздо моложе своих лет, но, в сущности, внешность ни о чем не говорит: с виду обычный гражданин объединенной Европы, отменно, как водится, вежливый, спокойный и улыбчивый. Я потому так подробно его описываю, что в своих фильмах он издевается именно над такими, ординарными обитателями своей северной страны, что на отшибе от центральной Европы, и, по-моему, занимает чуть ли не первое место по правам человека (ну, может, и второе, не помню – уж точно не сотое, как некоторые, не будем уточнять). В соседней Норвегии благодаря этим самым правам любого, самого жуткого, с позволения сказать, человека, пожизненно сидит ультра-националист и знаменитый серийный убийца, г-н Брейвик, в трехкомнатной камере с помывочной, оборудованной кухней и прочими «плюшками» современной цивилизации, облегчающей труд домохозяек. Что вызывает у наших соотечественников нешуточное раздражение - хоть сейчас садись, откровенничали со мной многие, мечтая о бесплатном трехразовом питании из ресторана, долгих прогулках у озера и нехило оборудованной спортивной площадке. Как всплакнул тюремный охранник довлатовского брата Бори: садитесь, ребята, пока жив Леха Дерябин (ну да, он ведь даже для сидельца Бори за водкой гонял).   

…Некогда спортсмен (Эстлунд, а не Брейвик, не к ночи будь помянут), он снимал, если не ошибаюсь, документальные фильмы о «природе» - оттого, наверно, и набрался терпения наблюдать, не вмешиваясь, за происходящим, что потом и станет его фирменным стилем. Ну а потом освоил эстетику абсурда - в фильме «Гитара-монголоид», такое вот странное название, одном из моих любимых. Кстати говоря, я его запомнила еще в далеком 2004-м, когда ему еще и тридцати не было, а его абсурдистская «Гитара» участвовала в одной из программ ММКФ. Ну и мало-помалу, как вы уже знаете, добрался уже до вершин мирового киноистеблишмента.

…Я вообще-то не иронизирую, как могло бы показаться – хотя, заметив непривычный стиль Эстлунда еще в «Гитаре», иные решили, что это очередной многообещающий юноша, который потом исчезнет с горизонта самых смелых ожиданий. Или на телик пойдет халтурить, или начнет сам себя тиражировать, или, не сумев подняться над своим же дебютом, примется воспроизводить общие места модного месседжа европейской киномысли - эгалите, фратерните, либерте. В упаковке очередной мелодрамы о дебильном мальчике, которого полюбила сначала приемная мамаша, а потом уже весь городок, раскаявшийся, что поначалу не пускал этого драчливого идиота в песочницу.

Добровольно или принудительно?

После абсурдистской «Гитары» Эстлунд снял еще одну картину, а в 2008-м разразился фильмом «Добровольно-принудительно», сатирой на современную Швецию и ее обитателей, иногда стилизованную под хоум-видео, с «отрезанными» головами или даже всем телом, ибо начинается фильм диалогами …ног. Хозяева встречают гостей, и камера снимает только их ноги, хозяйские и …как тут надо сказать? Гостевые что ли? Кривые и прямые, старые и юные, в сапогах и туфлях, а то и в мужских ботинках, эти ноги «разговаривают» между собой на странном для нашего уха шведском, обмениваясь любезностями.

Культуролог бы, видимо, расшифровал это послание в том духе, что, мол, что голова, что ноги, один черт, ноги хоть ходят, если у тебя котелок не варит. Но я, не будучи культурологом, оснащенным в смысле семантики ног и других символических фрагментов человеческого тела, просто похохатывала (да и что с меня взять, сами посудите). Пока, стало быть, ноги продолжали любезничать, то кокетливо переступая на толстом ковре, то топча его с мужской основательностью. Но когда камера поднялась повыше и взяла в глазок уже не только ноги, а тела целиком, стало не легче: мы увидели происходящее из другой комнаты, через приоткрытую дверь, то есть опять-таки не всё, а лишь фрагменты тел беседующих. Гости продолжали любезничать - формально, хотя и отменно вежливо и якобы заинтересованно, с какой-то девушкой, то ли вьетнамкой, то ли филиппинкой, вышедшей замуж за шведского дедушку с нафабренной бородкой. Девушка отвечала натужно, как в разговорнике, потому что в Швеции прожила всего полгода, пока дедок, купивший себе жену лет на сорок младше, подносил напитки.

Казалось бы, и что? Известное дело, молодых, а порой и совсем юных из неблагополучных стран часто покупают старики из благополучных, и все довольны: ему – юное тело и обслуга, ей – вольво, особнячок средней по шведским меркам паршивости и скорая приятная перспектива овдоветь (хотя здесь живут неприлично долго, еще сам коньки отбросишь, надеясь вскоре после бракосочетания препроводить супруга на кладбище). Одна моя нищая знакомая, ядреная молодая бабенка, вышла за пожилого немца и теперь разговаривает как фрау времен нацизма, свысока, с собственной мамашей в том числе (а немец лет так восьмидесяти с гаком жив-здоров, слава тебе, господи, взамен благополучия потребовал от супруги не рожать).   

«Добровольно-принудительно» состоит из коротких сцен, уходящих в ЗТМ (затемнение), с будто незаконченным мини-сюжетом: как, собственно, происходит и в жизни, - недоговоренности, пустая болтовня, паузы, обыденная речь, не окрашенная патетикой большого голливудского стиля – но это ведь и есть разговоры и бытование обычного человека. Так называемая правда жизни (хотя иные принимали за эту самую правду дикие сюжеты индийских фильмов).

Правда, как она есть – а вот воспроизвести ее, да еще и с тайной, но убийственной иронией, при этом ни разу не оценив происходящее, глядя как бы незаинтересованно-безразлично – это и есть признак громадного режиссерского мастерства. На Германа не похоже, но и он, в своей, конечно, самобытной манере, умел воссоздать, что называется, аутентичную картину мира, - причем настолько достоверно, что иной раз недоумеваешь, как это вообще возможно. По сто раз пересматриваешь: когда форма не то чтобы главенствует (важно и ЧТО, и КАК), но так упоительно подробно и узнаваемо, что эстетическое наслаждение вам обеспечено.

… Умом я понимаю, что инерция зрительского восприятия жаждет внятного линейного сюжета, желательно благородных героев, имеющих цель в жизни, чистых любовных отношений (хорошо бы романтически жертвенных, причем с обеих сторон), того и сего, пятого и десятого – а этот фаворит и лауреат, он что, издевается? Что это за идиоты, скажите на милость: девчонки-подростки из нормальных «непьющих» семей битый час селфятся, потом пристают к мужику в метро, а потом и вовсе надираются в хлам и валяются на улице; шофер рейсового автобуса отказывается ехать дальше, мучая пассажиров, потому что кто-то сдернул занавеску в сортире; учитель трудов бьет мальчика за малейшую провинность, и никто его не осуждает; какие-то кретины, напившись, вставляют дружку в анус флаг, и он не против - ну и так далее… Вплоть до неприличных сцен (сами посмотрите, а то журнал закроют, стесняюсь выговорить).   

Мама-автоответчик

В «Игре» (английское «Play» - более многозначно, под таким названием фильм и вышел в прокат во всём мире) – дело обстоит ещё круче, притом, что сюжет взят, как говорится, из жизни. В Стокгольме в начале десятых годов нынешнего века банда чернокожих подростков всего лишь за год совершила 40 (!) ограблений, и никто не пошевелился, включая полицию. Эти подростки из криминальных районов грабили шведских детей, разводили на отъём телефонов, и те не сопротивлялись: собственно, тут дело не в расизме (в котором Эстлунда немедленно обвинили), а в полном инфантилизме шведского общества, где никто ничего не умеет.

И дело даже не в ответной агрессии, но постоять за себя можно было бы научиться: не отдавай телефон, кричи, ругайся, дерись, зови на помощь. Ладно подростки, но и их родители разводят руками, а мальчишка, которого весь фильм водят за собой малолетние хулиганы (а зритель трясется со страху, мало ли что, не убили бы, им сойдёт с рук, неподсудны по малолетству) не может дозвониться до матери, там постоянно, целый день, автоответчик. И никто из прохожих не заступится – ребёнок, так получается, один в целом мире, беспомощный и такой же инфантильный, как и общество в целом. Вокруг – тихое благополучие, но при этом такое вселенское равнодушие, что ты можешь в любой момент, представьте себе, погибнуть. В цивилизованном европейском городе… И когда взрослый таки отнимает украденный телефон у хулигана, его же и обвинят – в нападении на ребенка, в расизме, нетолерантности и много еще в чём.

Черный «Квадрат»

Шведы будто оцепенели – они и со своими-то гопниками справиться не в состоянии, как, собственно, вообще ни с чем – ни с жизнью, ни с проблемами экзистенциального и бытового характера, как в другой картине этого режиссера, «Квадрате», как раз увенчанном золотом Канн и удостоенном номинации на Оскар.

Главный герой которого, худрук крупного музея современного искусства, красивый мужчина средних лет, респектабельный с виду и при этом пародийно трусливый. Вот уж ничтожество так ничтожество, по сравнению с которым наш стародавний Бузыкин, в ту давнюю осень пробегавший свой марафон от жены к любовнице, – ни дать ни взять сорвиголова: начальника может на место поставить, какое мужество, это ж надо. Смельчак, одним словом.

Этот же, европеец начала двадцатых годов нового века, боится всего на свете: бывшей жены, собственных детей, которых берет иногда к себе (видимо, в рамках формального исполнения родительского долга, на самом деле они ему не нужны, да ему в принципе никто не нужен), дурной славы, начальства, журналистов, женщин, искусствоведческого истеблишмента… Впрочем, перечислять можно еще долго - феминисток, секса, мальчика-араба, который его шантажирует, бомжей, искусствоведов, попрошаек, полиции, куда так и не осмелился обратиться, когда его ограбили (вместо чего подбросил подметные письма в ящики дома, где компьютер зафиксировал местонахождение его телефона).

Далее: боится он и своего мнения, идущего вразрез с общепринятым (впрочем, у него его попросту нет), пресс-конференций, потери статуса, соотечественников и иностранцев, новой доктрины тотальной толерантности - вдруг что-то не так сделаешь, бомжу, не приведи господи, скажешь, чтоб отстал и пр.   

Короче говоря, легче перечислить, чего и кого он НЕ боится. Не человек, а тряпка в обличье респектабельного гражданина объединенной Европы, да еще и занимающий солидную должность в мире современного искусства, модерн-арта. Одного из тех, кто, по идее, должен формировать новую культурную политику, задавать тон – каким будет искусство в XXI веке и каким, соответственно, не будет. А то, что оно в принципе кончилось – и вместо него фейки, выдаваемые за таковое – мысль уже самого Эстлунда: недаром в музее шепчутся, что одно из величайших произведений современного искусства, кучки щебня (!), какой ужас, подпорчены (ха-ха). То есть песочек слегка просыпался, о ужас. Катастрофа, равная порче рембрандтовской «Данаи» или нарушении температурного режима «Джоконды», ага. Что делать?! (ужасаются искусствоведы). Да ничего не делать - нового подсыпать, из пакета кошачьего туалета «Домоседы», в Минске производят, у меня такого много, закупилась, могла бы одолжить. 

Уже первая сцена фильма, где он дает интервью миловидной журналистке, происходит на фоне этой «гениальной» экспозиции, гордости музея, куч щебня (или песка, черт его разберет, я не строитель и даже не искусствовед), насыпанных на полу горками в строгом геометрическом порядке. Девушка-репортер зачитывает ему музейный релиз: искусство это не искусство, художник это не художник, в мире есть то, чего нет, а чего нет, то, может, и есть (и так далее, со смеху помрешь). Видимо, Кристиан, худрук, ответственный за многоумные месседжи масштабной искусствоведческой мысли, и насочинял эту ахинею, симулякр о симулякре, умножающий бессмыслицу.

Но почему, собственно, «Квадрат»? Что это за намеки, товарищи? Малевич, а он все же гений (да и не все же, истина абсолютная, кто бы ни говорил обратное), тут вроде как ни при чем, хотя кто его знает, этого коварного Эстлунда с его намеками и издевками.

Не-не, это какой-то новый квадрат, якобы великая работа какой-то продвинутой художницы, аттестуемой как «святилище доверия и заботы, внутри которого мы все имеем равные права и обязанности». Ради этого «святилища», между прочим, безжалостно сбрасывают старинную скульптуру – памятник какому-то воителю, не знаю какого века, перед зданием музея.

Как известно (или не так уж и известно?), гениальность Малевича состояла в том, что он обозначил не только конец искусства, но и конец, извините за выражение, гуманизма, черную дыру, в которое погружается человечество, воронку, куда затянет в начале прошлого века и Россию, и не только ее… Предвестие нового чудовищного века, равного которому по злодеяниям в новейшей истории не сыщешь. Какое еще святилище? И почему опять квадрат – это же плагиат (или я чего-то недопонимаю по своей провинциальной ограниченности, искусствоведы, ау). Новенькое придумать слабо, наверно, хе-хе.   

Ну, ничего, жизнь, так сказать, сама себя редактирует, как говорится, вносит свои коррективы, то и дело подбрасывая нам новые сюжеты. Правда, подозрительно похожие на старые, проверенные временем: рекламное агентство, которому музей поручил сделать пиар-акцию выставки одного-единственного, «бесценного» объекта, ради которого старинная статуя пала ниц, вбрасывает в сети скандальный ролик. Кристиан, занятый своими разборками с пацаном-арабом, обвиняющим его в клевете (он и ему письмецо тогда подкинул, как и всем жильцам дома), замотавшись, легкомысленно дает добро запустить ролик в сеть. Результат налицо: в первый же день – 300 тысяч просмотров, ролик становится вирусным и распространяется с дикой скоростью. Всё прекрасно, лучше не бывает, замечательно, но каков контент: белокурая девочка, совсем малышка, переступив черту квадрата, будет разорвана на части взрывом – предположительно, террористов, чьим же еще.

Мда… Скандал набирает обороты – общественность такого не прощает. Терроризм? Где? Разве? Почему девочка - белокурая? Что за наезды на мусульман, хотя о них, повторюсь, не сказано ни слова, там вообще нет слов, ролик-то немой.

Дело здесь даже не в терроризме или мусульманах, которые понятное дело, далеко не все террористы, есть террористы и другого вероисповедания, а в тотальной подозрительности и диктате общественного мнения. Новой либеральной цензуре, постепенно уничтожающей искусство на корню, да и не только искусство: страх быть заподозренным в мизогинии, расизме, попирании прав малых сил (кстати, и мне свойственный, даже сейчас, когда я пишу эти строки) можно в принципе понять. Ибо, современная цивилизация с ее бунтом среднего человека (в соцсетях это особенно наглядно) не дает места оттенкам: ты либо консерватор со всеми вытекающими, тоскливый самоупоенный обыватель, либо не видишь очевидного в своем самоубийственном стремлении объять необъятное, внушить каждому, что Бог есть любовь. Обнять мир, как в той притче, из уст, кажется, Сартра (могу, впрочем, ошибаться): священнику, написавшему на своих воротах «Мир входящему», выпустили кишки. Вот тебе и мир… Входящему.   

Бермудский «Треугольник»

Последний по счету фильм Эстлунда, - вновь, разумеется, скандальный - «Треугольник печали», нынешний претендент на Оскара. Шансы, думаю, есть – во всяком случае, все кому не лень, причем по обе стороны Атлантики, злорадно хихикают, потешаясь над персонажами-фриками, что богатыми, что бедными, один черт. Сюжет уже давно и широко известен, картина гуляет по Сети - роскошное судно (снимали, между прочим, на яхте Абрамовича, причем в кратчайшие сроки, аренда неподъемная, считать этот парень умеет), где богачи совершают круиз, взорвут пираты, и остатки пассажиров попадут на необитаемый остров (оказавшийся вполне себе обитаемым).

Первая часть «Треугольника», до взрыва, почти вся посвящена …еде. Не просто вкусной (впрочем, кто его знает, вкусная ли она, уж больно переморочена - к вящей иронии автора), а ….статусной. Чуть ли не бегемот в собственных слезах или ящерица под соусом непонятно из чего, я такое даже не запоминаю. Всё это великолепие (к ужасу иных зрителей, которые возмущаются в Сети), сблюют из-за качки, попортив все ковры ресторана, ну а потом еще и пираты пожалуют.

Эдакая злая пародия на возвышенную патетику «Титаника», где «низы» и «верхи» тоже меняются местами: попав на остров, пожилая филиппинка из обслуги, «менеджер по туалетам», берет власть в свои руки и за еду вынуждает белокурого красавца, мальчика-модель, у которого роман с девушкой с подиума, послужить ей в постели. Бедная девушка бешено ревнует к тетке-мотьке, некрасивой пожилой уборщице. Которая, в отличие от бездельников с яхты и миллионеров, умеющих считать, но не в состоянии костёр развести, и рыбу руками может поймать, и выжить в экстремальных условиях.

Однако Эстлунд, неизменно верный себе, и уборщицу не пощадит – «низы» наконец получили власть над «верхами», мало никому не покажется, пролетарская революция, о которой так долго мечтали большевики, свершилась - ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй. Что те, что эти, оба хуже, что бы там ни думал капитан затонувшего судна, «марксист» и левак в сатирическом исполнении Вуди Харрельсона, старого голливудского волка, который и здесь всем даст прикурить. Как говорила моя бабушка – хорошо играет, чертяка. Купается в роли, потешаясь, не хуже самого режиссера, над всем и вся.

…А хорошо что оскаровский обед (уж наверно ничем не хуже, чем ужин на той самой яхте, рискующей стать легендарной) последует после церемонии, а не до, мало ли что. Над утонченной кухней так зло потешался только Марко Феррери в «Большой жратве» (перевод названия, кстати, говоря, аутентичный, не произвольный) - величайший режиссер, ныне, к сожалению, полузабытый, которого с Эстлундом роднит то, что у нас называли «критикой буржуазного общества».

Как Эстлунд, правда, в ином стиле, Феррери прошёлся по всему – ханжеству, религиозному млению, «кулинарии», жестокости нравов буржуазии, которую глубоко презирал.

Эстлунд, новый анфан террибль европейской режиссуры, делает это на новом витке: после «смерти Автора» и оскудении идей в мировом кино он, похоже, взял на себя непосильную ношу пристального исследования человеческих нравов.

фото: SIPA/FOTODOM; filmpro.ru; kinopoisk.ru