"Как могут люди быть такими разными и такими одинаковыми одновременно?"
Шофёр такси оказался вполне молодой брюнет с трёхдневной щетиной.
Я села рядом. Я люблю ехать рядом с шофёром, хотя это считается самым опасным местом. Мы тронулись.
Я искоса приглядывалась: какой он национальности? Я умею считывать с облика национальную принадлежность. Я чётко отличаю грузин от армян и сразу вижу азербайджанцев. Мусульмане имеют совершенно другую музыку лица, и поразительно – их язык похож на их лица. Казалось бы, как может быть язык похож на лицо? Может. Единый Божий замысел.
Я не выдержала и спросила:
– Какая у вас национальность?
– Чеченец, – хмуро ответил шофёр.
– А как вас зовут?
– Шамиль. А что?
– Ничего. Так…
Я никогда не слышала чеченского языка. Я попросила:
– Скажите что-нибудь по-чеченски.
– Зачем?
– Интересно…
Он подумал, что бы сказать, и проговорил по-чеченски несколько фраз.
– Что вы сказали? – поинтересовалась я.
– Совесть моя спокойна. Я работаю.
– А можно ещё раз?
Он повторил.
Я вслушивалась в язык, очень сложный, какой-то горный и дикий. Я не в состоянии была бы повторить ни единого слова. Я спросила:
– А к какой языковой группе относится чеченский язык? К тюркской?
– Нет. Ни к какой. Он один, в одном экземпляре. Кроме чеченцев, на нём не говорит никто. Чеченцы уникальны.
– Я знаю. Кроме чеченцев, никто не сажает пленных в зинданы. Я недавно перечитала «Кавказский пленник» Толстого. Там два царских офицера были захвачены в плен и сидели в яме. И сейчас, в двадцать первом веке, то же самое: воруют людей – и в яму. Что за манера такая?
Пауза. Я решила, что Шамиль не хочет это комментировать. Мы ехали молча.
Неожиданно для меня он проговорил:
– Кто с мечом к нам войдёт, от меча и погибнет. Независимо от того, Ермолов это или Ельцин.
Я поняла, что мне лучше помолчать. Мы, москвичи, были подвержены античеченской пропаганде. Для нас чечен – это головорез. Режут головы людям, как баранам. Ещё Лермонтов писал: «Злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал». А вот рядом со мной сидит вполне красивый, мужественный Шамиль. От него исходит спокойная, властная и благородная энергия. Что мы о них знаем? У них своя правда, а у нас своя. У нас «Отче наш», а у них «Аллах акбар». Как могут люди быть такими разными и такими одинаковыми одновременно?
Дорога была длинная, полтора часа пути. Ехать и молчать – тягостно. Я спросила:
– Нравится вам в Москве?
– Нет, – коротко ответил он. – Просто в Чечне нет работы.
– А какое у вас образование?
– Финансовая академия.
– Финансист не может найти работу? – удивилась я.
– Не платят, – объяснил Шамиль. – Дают смешные деньги. Кошку не прокормить.
– Сейчас везде так, – утешила я.
– Вот и приходится крутить баранку.
– А вы бы хотели остаться в Москве?
– Ни в коем случае.
– Почему?
– Я не люблю большие города, я люблю маленькие аулы. У меня дом у подножия горы. Родник бьёт прямо из-под земли. Я провёл воду в дом. У меня из крана течёт минеральная вода. Это живая вода. А та, что в московских трубах, – мёртвая.
– Почему? Её очищают.
– Вот поэтому и мёртвая. Из воды удаляют все микроэлементы. Яблоки в палатках обмазаны воском. Блестят и ничем не пахнут. Овощи в нитратах. Ваши куры пахнут рыбой. Вы не живёте – вы выживаете.
– Сейчас весь мир так живёт.
– А я так жить не хочу. И не буду.
«Хорошо тебе», – подумала я. И мне вдруг тоже захотелось к подножию горы: пить бульон из курицы, кормленной кукурузой и пшеном, есть мелкую сладкую натуральную клубнику, а не турецкую, облитую формалином.
– Вы женаты?
– Конечно.
– А жена с вами?
– Конечно.
– А у вас есть здесь друзья?
– Конечно.
– Чеченцы?
– В Москве большая чеченская диаспора. Мы общаемся и помогаем друг другу.
– Как евреи, – сказала я. – У евреев взаимопомощь записана в религию.
– Религия ни при чём. Просто мы не дома. Мы здесь как в лесу… Недавно ко мне в машину села чеченка. Мы разговорились. Я ей сказал: «Если тебе понадобится машина – звони. Вот телефон. Я отвезу тебя куда надо, без вопросов».
– Молодая? – догадалась я.
– Двадцать шесть лет. Зовут Мадина. Но это не то, о чём вы думаете. Просто она в Москве одна. В Гудермесе осталась её семья, мать и братья. В Москву она приехала на заработки. Как я.
– Позвонила? – спросила я.
– Позвонила на другой день.
– Понятное дело. Вы – красивый.
– Да нет. Она позвонила и сказала, что ей плохо. Надо срочно в больницу. Сообщила адрес съёмной квартиры. Я подъехал. Вышла хозяйка и сообщила, что Мадине стало совсем плохо, они вызвали «скорую» и Мадину отвезли в больницу. Сказала в какую.
Я поехал, поднялся в хирургию. Вышел хирург. Он мне не понравился. Совсем молодой, тощий, как дрыщ, в прыщах, волосы серые. Практикант. Я спросил, что с Мадиной, и сказал, что хочу её увидеть. А он мне: «Больная в реанимации, спит после наркоза. Приходите завтра».
Я пришёл завтра.
Появилась медсестра и сказала: «Больную отвезли на повторную операцию. Что-то там не так пошло, какие-то осложнения». Я спросил: «А что с ней было?» Она: «Апоплексия яичника». Я: «А что это такое?» Она: «Разрыв яичника. Как инсульт, только в животе».
Значит, кровь пролилась в брюшину. А этот дрыщ не промыл как надо. Практикант, что с него возьмёшь?
Я сказал сестре, что хочу Мадину видеть.
Она: «Какой смысл? Больная спит после наркоза. Приходите завтра».
Я пришёл завтра.
Возник опять этот дрыщ и сообщил, что Мадину перевели в другую больницу, № 41.
«Почему?» – «Потому что там больница более сильная, оснащённая техникой».
Я догадался: запороли девчонку и сбагрили умирать в другое место, чтобы не портить показатели. Смертельный случай в двадцать шесть лет произведёт на начальство плохое впечатление.
Я посмотрел на практиканта. Он обосрался. Я хотел взять его за горло, но какой смысл? Вызвали бы милицию, а у меня документы не в порядке. Нет регистрации. Ваши чиновники умеют так всё сделать, чтобы самим разбогатеть, а бедных ободрать до рёбер. Мораль на нуле.
– А как Мадина?
– Приехал я в 41-ю больницу. Вошёл в приёмный покой. Смотрю, Мадина лежит на каталке. Привезли и бросили. К ней никто не подходит. Ясен пень: кто она такая? Чурка с улицы. Ни денег, ни сопровождения, кому она нужна? Умрёт – никто не хватится.
Я подошёл к Мадине. Она была в сознании, смотрела в потолок, покорно ждала. Как кролик.
Я сказал: «Дай мне телефон твоих братьев». – «Зачем?» – «Они должны приехать». – «Они работают. Я не хочу отрывать их от работы». Я сказал: «Братья на то и существуют, чтобы защищать».
Она продиктовала мне телефон. Я его запомнил. У меня хорошая память. Я все телефоны держу в голове.
Мимо меня прошла врачиха.
«Кто-нибудь может подойти к больной?» – спросил я довольно невежливо. Она ответила мне так же невежливо: «Здесь все больные и все ждут». «Где находится главврач?» – потребовал я. «А зачем вам?»
Я не ответил. Пошел искать кабинет главврача.
Нашёл. Кабинет оказался на третьем этаже. Главврач сидел на месте. Он был похож на кабанчика – гладкий, лысый, с высокими ушами. Разговаривал по телефону: «Да, дорогой, да, мой хороший, не волнуйся, я создам тебе все условия, ты сможешь работать, у тебя будет отдельная палата, телевизор, холодильник. Конечно, дорогой, конечно, мой хороший. Жду».
Я стоял и ждал. Он положил трубку, поднял на меня тяжёлые глаза. То ли перепил, то ли недоспал.
«Что вы хотите?» – хмуро спросил кабанчик. «В приёмной моя знакомая, к ней уже три часа никто не подходит». – «Вы кто?» – «Никто». – «А вы откуда?» – «Из Чечни. Мою знакомую привезли к вам из 67-й больницы». – «Как фамилия?» – «Мадина Дудаева». – «Родственница Дудаева?» – насторожился главврач. «Да нет. У нас Дудаевых пол-Чечни». – «Понятно. Вы хотите, чтобы я всё бросил и пошёл в приёмный покой?» – «Да. Хочу. Больной человек валяется там, как собака. И никакого внимания». – «У нас все в одинаковом положении. Если врачи не подходят – значит, заняты. У вас всё? Я вас не задерживаю». – «Хорошо. Я уйду. Но я вернусь со своими друзьями, и вы нам всё расскажете: в какой палате она лежит и какие у неё перспективы. Нам дорога жизнь Мадины, а вам ваша. Надеюсь, вы меня поняли? Тогда до встречи, мой дорогой, мой хороший».
Я повернулся и вышел.
Иду по коридору, слышу за спиной быстрые шаги: топ-топ-топ. Это был главврач. Он подскочил ко мне, схватил за рукав. Я вырвал руку, иду дальше. Он забежал вперёд, перегородил мне дорогу. Пришлось остановиться.
«Послушайте, – торопливо заговорил кабанчик. – Вы должны меня понять. Ну откуда я знаю – кого привезли, откуда, с каким диагнозом, какие перспективы? У меня даже нет её истории болезни. Я сейчас позвоню в приёмный покой, её оформят. Я посмотрю историю её болезни. Тогда поговорим. Приходите после обеда».
Я принял к сведению и двинулся дальше, обогнув кабанчика. Я понял этого типа. Его надо либо купить, либо напугать. Страх действует более результативно.
Стемнело. Машина шла по дороге, которую я не узнавала.
– Мы проскочили поворот, – догадалась я.
– Сейчас развернёмся, – спохватился Шамиль.
– Помолчим, а то опять проскочим.
Разворот был далеко, пришлось ехать ещё полчаса. Наконец развернулись. Мне стало спокойнее.
– А что Мадина? – спросила я.
– Я позвонил братьям. Они на другой день прилетели в Москву. Я их встретил в аэропорту. Объяснил: какая больница, что, чего…
– А дальше?
– А дальше – это уже не моя территория. Они – семья. Я передал Мадину в надёжные руки. Всё.
– Но она осталась жива?
– Скорее всего.
– А вы что, не знаете?
– Если бы она умерла, мне бы сообщили. А так никто ничего не сказал, значит, жива. Я думаю, кабанчик всё обеспечил: хорошего хирурга, отдельную палату с холодильником. Так мне кажется.
– Русские боятся чеченов. Предпочитают не связываться, – заметила я.
– И очень хорошо. Русских надо покупать или пугать. Другого языка они не понимают.
Я не стала поддерживать эту тему. Перевела разговор.
– У вас хороший русский язык. Откуда? – поинтересовалась я.
– Я учился в Ростове, кончал академию. И дома ходил в русскую школу. Русский язык трудный, но очень удобный. В нём много оттенков. И можно выразить всё. У меня много русских друзей. Русские – великая нация, но их испортила перестройка, капитализм. Все думают только о деньгах. Все служат мамоне.
– За деньги счастье не купишь, – изрекла я известную, даже избитую фразу.
– Купишь, – возразил Шамиль. – Вот совесть не купишь.
Мы ещё несколько раз свернули не там, где надо.
Домой я приехала через три часа. Перед моими воротами Шамиль остановил машину. Вышел. И стоял, подняв лицо к небу. Он устал и заряжался от космоса.
