ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ
Санкционированные прокурором десять дополнительных дней не принесли освобождения Софье Кутеповой. Назначенный судом адвокат не добился даже «подписки о невыезде». Левобережный районный суд, где председательствовал Дымков, по ходатайству следствия продлил заключение еще на месяц со ссылкой на статью 25 Уголовного кодекса. Конечно, судья не мог не видеть, что в ходатайстве (уже не Паша писал – Кудрин назначил опытного Леву Данилова) нет явных признаков «преступления против общественной безопасности». Но они там тоже готовы закрыть глаза на букву закона, если видят черное как черное.
Кудрин понимал, что это оттяжка времени, вряд ли целесообразная при такой доказательной базе. Но как профессионалу Кудрину это было необходимо. После героического и, как назло, чересчур меткого выстрела милиционера в далеком городке Дробичи, после опознания трупа «Александра Васильевича», он же «Николай Викторович», он же человек Никто, следствие располагало десятками улик, свидетелей и вещественных доказательств виновности покойника. Зато против живой-здоровой Кутеповой не было ничего, кроме несомненного, ею не оспариваемого факта знакомства, любовной связи, совместного проживания и перемещения в пространстве от квартиры в Тишарах к глухой таежной обители. Конечно, о гибели «милого друга» адвокат ей сказал. И теперь объемное, громкое дело почти с десятком трупов (бомжей тоже нашли и идентифицировали как жертв «Николая Викторовича» по следам, «почерку» удара и характеру травм, несовместимых с жизнью) – вот такое дело надо было закрывать по 24-й пункт 4 – смерть подозреваемого. И при этом, блин, точно знаешь имя «вдохновительницы» и держишь ее в следственном изоляторе. Но… Статья 14 УПК. Презумпция невиновности. Поди докажи при глухом молчании подозреваемой. Не пытать же ее.
Это страшно уязвляло профессиональное достоинство Кудрина. Он не сомневался в заказном характере трех убийств и причинно-следственной связи «милой маленькой бляди» с другими преступлениями: не подтолкнула бы его на эти три – были бы живы и все остальные, в том числе Паша («О господи, по сей день поверить не могу!»). Все же Денис Иванович на всякий случай решил повременить: пусть хоть зараза лишний месяц баланды тюремной пожрет и в режиме побудет. А потом, если надо, еще месяц…
И добился.
Марьяна уверяла, что все ее попытки расколоть Соню ни к чему не привели, обстановка Миклухиной квартиры, его фото и апелляции к совести пропущены были мимо ушей. Давать показания против себя она, естественно, не станет, а других свидетелей нет. Кудрин допускал, что Марьяне удалось несколько больше, чем она хочет представить, но его позабавила мысль о необходимости – ради достижения высокой цели! – учинить допрос с пристрастием самой Залесской.
НЕ ВСЕ ДОЗВОЛЕНО
– Олег Олегович, здравствуйте!
– Добрый день!
– Вынужден доложить, что, увы, пока не удается встретиться с госпожой, которую вы рекомендовали.
– Знаю. Но через пару недель такая возможность, надеюсь, представится.
– Вы полагаете, разговор по-прежнему будет актуален?
– Полагаю, что да.
– О ней отзываются как о крайне неразговорчивой и замкнутой особе.
– Знаю, знаю. Однако все непредсказуемо. Эмоции и прочее… Если это не слишком обременительно, я посчитал бы встречу нелишней.
– Что вы, никаких проблем! Немедленно поставлю в известность о результатах беседы.
– Спасибо, всего доброго.
Олег Олегович ждал подобного звонка от Грини. Сам инициировать не хотел. Понимал, что хорошо информированный Игорь Тимофеевич обязательно узнает, какой суд и кто персонально подписал постановление на Кутепову.
Молодая судья Переверзева с ведома председателя ее Покровского райсуда Случанска звонила опытному Олегу Олеговичу советоваться. Тот деликатно предположил, что лучше удовлетворить, дать все же следствию шанс. Про себя рассудил: если выпустить через десять дней очевидную, как минимум, сообщницу, а на одиннадцатый-двенадцатый с ней что-нибудь случится неприятное – не исключены вопросы к суду. А так – месяц держали не совсем законно, в интересах столь громкого и важного дела, потом по закону…
«Молчит. Еще бы! Тут и адвоката не нужно семи пядей во лбу, и сама не дура. Бить и ломать не станут. Зачем? Киллера-одиночку прикончили, личность его установить не удалось, суда не требуется, стало быть, и мотивы формулировать незачем. Висяка нет. Дело закроют. Все нормально. Но на всякий случай…»
За этот срок добросовестный следователь Данилов Соню семь раз допросил, однажды без адвоката наорал, грозил, шантажировал. Она безучастно и понуро молчала, упрямо используя свое право, внушенное адвокатом.
Убийство Паши вызвало у Марьяны острое желание подловить эту сексуальную психопатку на дополнительных откровениях под диктофон, чтобы посадили ее хоть на пару лет за соучастие или побуждение к преступлению, или еще какую-нибудь статью подогнали. Но пойти на это не смогла. Проблема Марьяны заключалась в том, что она не просто начиталась Достоевского, но, как это ни громко звучит, возвела одну из его центральных идей в свой собственный жизненный принцип: «не все дозволено». Не только на нравственном, но и просто на житейском уровне Марьяна руководствовалась твердым, в каком-то смысле суеверным убеждением, что мерзкие, подлые средства рано или поздно превратят достигнутую с их помощью цель в ловушку, капкан, смертельный бумеранг. Обязательно к тебе вернется, и горько расплатишься… Кроме того, эксперт – аналитик Марьяна Залесская вынуждена была признаться себе, что испытывает к этой жестокой, в крови перепачканной сучке чисто бабское, совершенно неуместное сострадание.
СВОБОДА
Месяц ничего не дал. Труп киллера зачем-то все еще лежал в морге, на имя кудринского начальника приходили ответы из Центра, от разных силовых и специальных ведомств – одного примерно содержания и смысла: в архивах не найден, по базе не проходит, отпечатков в картотеке нет, идентифицировать не представляется возможным.
Кудрин никак не мог заставить себя выйти в суд с ходатайством о прекращении дела. Более того, он приказал Леве Данилову найти мотивировку и дать ему проект заключения следствия о необходимости выпускать Кутепову только под подписку о невыезде. Пора было отойти от этого дела, смириться. Не получалось. Марьяна его понимала, но, вопреки своей обычной дотошности, не видела перспектив и смысла в этой подписке.
– Наоборот, именно полное освобождение Сони дает хоть малейший, пусть ничтожный, но шанс на пробуждение остатков совести и на внезапное раскаяние, – убеждала она Кудрина. – Теоретически такое возможно. Психика надорвана, нервы расшатаны, воспоминания гложут, душа активна. И главное: плачет навзрыд, страдает дико – я свидетель. Естество человеческое обнажено. Такая может руки на себя наложить, а может избрать и другую форму самоубийства – вдруг прийти и покаяться в злодеяниях…
– Щас, примчится! – зло отреагировал Кудрин. – Тварь – она тварь и есть. Ладно, пусть катится…
Соне оформили документы и без лишних церемоний и извинений выперли из изолятора. Она вышла в той грязной осенней амуниции, в которой выбралась из тайги. Спортивную сумку, где была какая-то одежда, немного денег и бутылка водки, почему-то не нашли.
Город жил предощущением конца декабря, новогодних трапез и расслабухи. Соня жадно глотнула воздух свободы, простудно-холодный, со сладковатым привкусом бензина. Прошла до ближайшей улицы и только там сориентировалась, в какой стороне «Пьяная пантера». Кроме как в клуб к Анжелке, по старой памяти, ей вроде и идти-то было некуда. Именно идти. Какая-то мелочь, которую нащупала в кармане куртки, когда выходила из тайги, была оприходована в изоляторе или просто выпала.
Поздняя осень еще капризничала, не поддаваясь правильному календарю. Она шагала в стоптанных кроссовках по слякотному насту тротуара и думала о нем. Весь этот месяц в изоляторе она думала о нем. В таежном заточении и в одинокой квартире в Тишарах, когда отсутствовал Коля, она думала о нем. Сожитель приходил и отвлекал. Он любил бескорыстно, трогательно-неумело, с мужицкой силой и отцовской нежностью. И отвлекал. Она была ему благодарна прежде всего за это. А потом за исполнение желаний - кровожадных, но справедливых, как ей казалось, желаний. Он выполнил до мелочей все то, о чем она попросила, что нарисовала себе в воображении, планируя месть.
Коля уходил в школу или в магазин, и она снова вспоминала его, Миклуху. И нестерпимо хотела. Его. И когда он стал мертвым, когда в морозильной камере холодильника был временно похоронен его отрезанный член, продолжала хотеть. Еще сильнее и острее, на грани помешательства.
В сексе с Колей она пыталась представлять его. Это была мука, ничего не получалось, она стала играть страсть. Оставаясь одна, Соня воображала его и ласкала себя в отчаянной попытке испытать хотя бы подобие тех ощущений. Все заканчивалось жалкой иллюзией, фикцией, коротким физическим облегчением, и очень скоро накатывала и душила смертельная тоска.
Она шла как сомнамбула, погруженная в себя, и ничего, никого не замечала вокруг. Она шла по направлению к центру, к «Пьяной пантере», ведомая путеводителем подсознания.
Весь путь от изолятора ее сопровождал сзади, метрах в ста, темно-зеленый «ниссан микро». Изящная женская машинка медленно двигалась по правому ряду с включенной аварийкой, раздражая до глухой матерщины тянувшихся сзади водителей авто и городского транспорта, пока тем не удавалось втиснуться во второй ряд и обогнать, повернуть голову и еще раз смачно проклясть тетку, которая «села, блин, водить не может…». Уже на подходе к клубу у «ниссана» погасла аварийка, он чуть обогнал Соню и припарковался у обочины. Марьяна вышла и преградила маленькой женщине путь.
– Ну, и куда ты направилась?
Соня не сразу переключилась, смотрела несколько секунд отсутствующе.
– А-а, ты? Тебе какое дело? Вали отсюда!
– Погоди, Соня. Завтра с утра ты пойдешь или поедешь, куда тебе в голову взбредет. Мне от тебя ничего не надо. Вопросы закончены, если ты, конечно, сама не захочешь что-нибудь еще рассказать. Я просто решила предложить тебе заночевать у меня. Помыться, поесть, выпить водки, выспаться, сменить одежду, а дальше – катись куда пожелаешь. Немного денег на первое время я тебе дам. Пошли к машине.
Последнюю фразу Марьяна произнесла уже в тоне приказа, повернулась и двинулась первой. Профессиональный психолог, она слишком хорошо чувствовала, где, когда и какой тон необходим. Соня как робот, получивший команду, молча зашагала к автомобилю.
«О КОМ ТЫ, СОНЯ?»
Было все, как пообещала Залесская. Сама она выпила пару рюмок и не препятствовала Соне опустошить чуть не всю бутылку. Марьянин халат был гостье заметно велик, хотя хозяйка квартиры пышной комплекцией вовсе не отличалась. Сообразив, что одеждой снабдить не удастся, Марьяна отмыла кроссовки, постирала Сонину куртку и джинсы и повесила на батарею. Решила: «Свитер подберем».
Соня закурила предложенную Марьяной сигарету.
– Зачем я тебе? Все равно больше ничего не расскажу. – Язык слегка заплетался, но после такой дозы она была на удивление трезва. – Да и нечего больше… Так, мелочи.
– Ты мне не нужна. И мелочи уже не нужны. Все, кто погиб, – погибли. Ты осталась жить, вот и живи. Я просто хотела чуть-чуть помочь тебе в первый день после тюрьмы. Он всегда трудный, если податься некуда.
– Почему некуда? Что, пока я сидела, все панели и бардаки позакрывали?
– Нет, на твою долю хватит. Сейчас пойдешь спать, а утром можешь двигать в «Пьяную пантеру» к этой твоей Анжеле Гукасовне. Я позвоню, скажу, что у следствия претензий к тебе нет. Примет с распростертыми. И все же, Соня, один, последний вопрос перед сном. Не хочешь – не отвечай. Ты и вправду считаешь, что только Миклуха, Миклачев Анатолий Зотович, виноват в такой твоей судьбе?
– Еще мать. Но она давно в могиле. Прочих подонков, которые меня со школьных лет трахали, я не помню и помнить не хочу. Все равно всех не перебьешь. И еще один человек… Про него Толя сболтнул, когда выпивши был, после секса поддали. Я тогда поняла, почему он не сел за бабушку мою и с кем он дела делает. Но вину этого человека я взвесила на своих весах. На одной чашечке зло, на другой добро. Хотел он того или нет, но так вышло. Как фигурка - то называется, у которой глаза завязаны и весы в руке?
– Фемида.
– Во-во, Фемида. Вот я, как Фемида, взвесила. И решила, что ему прощается. Так, нервишки ему пощекотала, и хватит с него.
– О ком ты, Соня?
– Все, Марьяна… как там тебя по батюшке?..
– Юрьевна.
– Все, Юрьевна, хорош, я спать пошла. Спасибо за приют и водочку. Ты нормальная баба. Чего одна-то?
Не дожидаясь ответа, слегка пошатываясь, Соня двинулась в холл, где ей на диванчике было постелено.
Утром от завтрака отказалась, глотнула кофе, напялила Марьянин старый свитер минимум на размер больше, чем надо, с трудом натянула на него высохшую куртку, влезла в джинсы и кроссовки. Еще раз поблагодарила скупо и ушла.
Марьяна всю ночь не спала, думала об этой девочке, о феномене сильнейшей сексуальной зависимости от одного человека - с подобным столкнулась впервые. Думала о бедном Паше, о несчастной, ни в чем не повинной Алле Голышевой, о своей жизни и еще о многом, что приходило в голову и не давало уснуть. Она решила применить практики, известные ей в силу профессиональной осведомленности, чтобы отринуть от себя эту историю и заняться работой, домом, как-то развлечься и уж точно не вспоминать про Соню.
Подкатился Новый год. Марьянин ухажер годичной давности, вполне приличный мужик, запропастившийся куда-то, вдруг прорезался и позвал в компанию, где она многих знала. Марьяна, не ломаясь, приглашение приняла и сейчас занималась столь нелюбимым ею макияжем.
Почему вспомнилась Соня? Она не знала. Вот вспомнилась, и все. Вероятно, встретит Новый год в кругу коллег по профессии или в компании богатеньких разгильдяев, снявших «девочек под елочку». Выживет. Одно на другое наслоится, время залечит, синдромы и комплексы уйдут. «Все равно жалко почему-то сучку эту. До сих пор! Черт, не позвонила армянке-сутенерше в клуб! Обещала ведь!»
Марьяна выискала в рабочей записной книжке, которую всегда таскала с собой, мобильный телефон Анжелы из «Пьяной пантеры», набрала. Та вспомнила быстро.
– Не волнуйтесь, к вам по-прежнему никаких претензий. Хотела узнать, как там девочка эта маленькая поживает, Соня. Добралась до вас?
– Нет, простите, я ее не видела с тех пор, клянусь. А что, вы ее нашли?
– Она точно к вам не приходила? Я повторяю, претензий нет, только не врите мне.
– Да я клянусь вам чем хотите… Я ж вам помогала… Зачем мне врать и какое мне до нее дело?
Марьяна положила трубку. «Все, поиски кончились. Будем считать, что она уехала навсегда. Забыли».
ПРОЩАНИЕ С ГРИНЕЙ
Универсам на окраине Случанска. 14 декабря, 21.45.
– Добрый день! Как самочувствие?
– Благодарю. Какие новости?
– Ожидавшиеся. Болезнь была неизлечима. Никого не оповестили о дате и месте похорон. Боюсь, могилка заброшенной так и останется. Вечное забвение. Грустно.
– Полагаете, не успела оставить завещания?
–Кто знает, кто знает… Разве что устно. А устное завещание, как говорится, к делу не подошьешь. Кстати, за пару недель перед кончиной, как раз после выписки бедняжка встречалась с той дамой, которая разыскивала ее профессионально, заботилась о ней и ее спутнике, когда были живы. Так что – кто знает…
– В любом случае премного вам благодарен. Вы были и остались человеком слова. Больше я не побеспокою вас своими просьбами. Годы нашего знакомства и сотрудничества буду вспоминать с теплотой.
– Я также не забуду день нашей первой встречи, он слишком много для меня значил. Прощайте.
– Всего доброго!
---------------------------------------------------------------------------------
Марьяна была права: Сонечка Кутепова действительно уехала из города навсегда. Точнее, ее увезли навсегда на попутной машине в те же края, куда она отправила Миклуху. Но и там ее не ждали.
«МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, ГЕРР ДЫМКОВ!»
Земмеринг. Знаменит самой старой в Австрии горной железной дорогой. Чуть более ста километров от Вены. Дивный климат, удобства и преимущества курорта, некоторая суета в городке от обилия лыжников лишь зимой и ранней весной, и то по выходным, но в этом даже прелесть. Улыбчивые и доброжелательные местные жители.
Они устроились и пообжились в Земмеринге. С того момента, как он помог Лерочке выйти из «мерседеса», и она увидела своими глазами их особняк, прошло два месяца. Близилось лето, в саду перед домом вовсю праздновали тепло три дуба и две лиственницы, составив компанию соснам и елям как по периметру участка, так и ниже по склону, и там, в ложбине, на дальнем отроге, и вокруг, везде, от земли до неба, на всем головокружительном, зеленом пространстве Нижних Альп.
Теперь в природе готовился по-хозяйски расположиться июнь, галантно преподнося каждое утро сумасшедшие ароматы горных цветов и альпийской хвои.
В саду высажены розы и рододендроны, за которыми Лерочка уже начала ухаживать с любовью, не растраченной на собственных, так и не родившихся детей. Она словно ожила в этом райском уголке, волшебным образом почти ушли боли в ногах, сердце не беспокоило, новые рецепты, другая пища и воздух изрядно притормозили столь опасно прогрессировавший диабет. К высоте менее километра над уровнем моря, как и предсказывал несколько лет назад хороший доктор в Случанске (Дымков интересовался, не повредит ли отпуск в невысоких горах) Лерочка адаптировалась легко при ее обычно пониженном давлении. Когда Олег Олегович не занят был в Вене оформлением и обустройством своей маленькой консалтинговой фирмы, в которой предполагалось только два русскоговорящих сотрудника-австрийца и секретарша, они медленно прогуливались по восхитительным окрестностям Земмеринга. Недавние поселенцы почтительно раскланивались с местными пожилыми парами, которых встречали не в первый раз, пили чай со знаменитыми пирожными в центральном кафе у подъемников (при ее-то сахаре она, как капризный ребенок, иногда выклянчивала у Дымкова снисхождения, тот ругался, ворчал и сдавался) и шли к себе мимо роскошного отеля «Панханс», мимо дивной католической церквушки и таких же, как у них, игрушечно-милых, уютных особнячков, аккуратных и тихих, как жизнь вокруг.
У нее здесь были любимые книги Бронте и еще немало других, доставленных в контейнере ( к электронным так и не привыкла). Спутниковая антенна помогала не разлучаться с русскими каналами – она с удовольствием смотрела старые советские фильмы, какие-то сентиментальные сериалы и изредка новости. Дымков иногда составлял ей компанию, только от новостей уходил в свой кабинет и там освежал в памяти немецкий, который теперь нужен был, как никогда прежде. Он чувствовал, что она счастлива и спокойна, радовался тому, как быстро свыклась она с новой жизнью, и в который раз мысленно спрашивал себя, а реально ли все это, они ли это, Альпы ли вокруг? Неужели свершилось, удалось, состоялось? Неужели не напрасно он столько лет копил, корпел над бумагами, притворялся, брал взятки, лицемерил, унижался, делая вид, что отправляет правосудие, – правосудие в стране, где почти никто в него давно не верит?! Он продал свою совесть, себя вчерашнего ради их с Лерой будущего. Решил, что заплатит эту цену и… заплатил.
Была пятница. Он торопился из Вены домой в желании застать эту милую помощницу по хозяйству фрау Штоймлер, чтобы расплатиться с ней за неделю и выразить удовлетворение ее работой – так просила Лерочка, успевшая за месяц привязаться к своей ровеснице, по счастью, по стечению жизненных обстоятельств говорящей немного по-русски. Он предвкушал воскресную поездку в Венскую оперу, куда они, наконец, отправятся вдвоем. Как можно жить на родине Моцарта и Штрауса и не побывать в знаменитом зале? Билеты уже заказал.
Он подкатил к дому, но не смог въехать во двор. Дорогу перегородила карета скорой помощи. Он притормозил рядом, выскочил из машины и с колотящимся сердцем бросился ко входу. В этот момент дверь раскрылась, на порог вышла фрау Штоймлер и вытянула вперед руки, словно преграждая ему путь. Он замер, ноги подкосились, и он услышал – нет, это ему послышалось: «Мне очень жаль, герр Дымков, мне очень жаль…»
ЭПИЛОГ
ЗВОНОК С ТОГО СВЕТА
Через двое суток после гибели Анатолия Зотовича Миклачева высокий, спортивного вида человек в бейсболке и легкой темно-синей куртке вошел в кабину телефона-автомата возле отделения связи № 13 на углу Суворовской улицы и Вороньева переулка, что на северной окраине города. Он огляделся, нет ли кого поблизости, достал из бокового кармана вдвое сложенный листок, развернул и набрал номер.
– Олег Олегович! Привет. Это Миклуха. Не узнаешь?
– Кто это? Что…
Человек опустил глаза к листку и транслировал написанное.
– Миклуха, подельник твой. Только трубочку не отключай, не надо, очень плохо будет.
Голос был совершенно незнакомый.
– Кто это, я не понимаю?
– Сейчас поймешь. Слушай внимательно. Твоя дача в Ручейках заминирована, и за ней следят постоянно. Ничего не предпринимай, не стоит. Пульт дистанционный, как кто появится рядом с участком, сразу все на воздух – сбережения твои, которые ты там припрятал, и жена Валерия Павловна, и все имущество. Жену вывозить не вздумай – сразу ба-бах. Не говори ей ничего, не волнуй. И сам не волнуйся. Обещаю, все обойдется, если выполнишь условие. Условие легкое, говна пирога. В ближайшие несколько дней каждый вечер заглядываешь за мусорный бак у забора. Скоро обнаружишь там сверточек. В нем будет лежать мой член отрезанный, записочка и отмычка маленькая. В перчатках вскрой, прочитай, ознакомься с содержимым. Извини, может попахивать. Обрызгай чем-нибудь вроде одеколона. Припрячь в морозилку. Утром по дороге на работу отпусти водителя, доберись по адресу Енисейская, 14. Осмотрись, чтобы никого рядом, открой внизу в подъезде отмычкой почтовый ящик 35-й квартиры, это легко, но в перчатках работай обязательно, в твоих интересах. Положи туда и закрой тщательно. Все. Свободен. Гарантирую, что к вечеру мины не будет. Гарантирую полную тайну. Навсегда и от всех на свете. Я же мертвый. А про тебя я никому не рассказывал. Почти никому. Так, одной только телке намекал. Но она тоже никому. Железно. Поклялась памятью бабушки своей любимой. Той самой, которую я задавил. Так что живи совершенно спокойно до ста лет. Ты меня знаешь, я не подведу. Все запомнил? Молодец! Навеки твой, Миклуха.
Кадык озвучил первый в жизни литературный текст, сочиненный Сонечкой. Она решила попробовать себя в жанре мистики. В других уже не довелось.
Она любила читать и получала в школе пятерки за сочинения, пока иные сюжеты не увлекли ее. Кто знает, кем бы стала, если бы не обстоятельства! Может быть, русской Агатой Кристи или Шарлоттой Бронте, которую так любила Лерочка, покойная жена Дымкова. В крайнем случае, стяжала бы славу Дарьи Донцовой.
Три варианта: не реагировать; звонить Грине; поверить и выполнить.
Страшные дни в жизни Дымкова: он решил поверить и выполнить. И с ужасом ждал, проверяя за баком во дворе. А потом почтовый ящик Голышевой, дрожащие руки в перчатках, трепет при мысли о том, что кто-то сейчас войдет в подъезд…
Он понимал, что до последних дней жизни не сможет забыть сладковатый смрад, пробивавшийся сквозь едкую, приторно-тяжелую завесу дешевого одеколона, которым обильно окропил пакет с Миклухиной плотью.
Прошел год со смерти Лерочки. Все позади, но мерзкий запах назойливо преследовал, то и дело обоняние ловило фантомную вонь.
Но этого никогда не происходило там, в уголке садика, куда каждое утро подходил Дымков, чтобы положить цветы или протереть приземистую скромную плиту с гравировкой. Под ней зарыта была мраморная чаша с прахом Лерочки. И здесь иной фантом неизменно являлся перед взором памяти, снова и снова обостряя временами притупляющуюся боль. Словно в яви стояла перед ним на пороге дома фрау Штоймлер с предостерегающе вытянутыми вперед руками. <
