Автор: Диляра Тасбулатова
В марте месяце нынешнего года Люку Дарденну, одному из братьев знаменитого режиссерского тандема, увенчанного множеством призов, – в том числе двумя высшими наградами Каннского фестиваля – исполнилось 70. Жан-Пьер, его брат «во Христе», как они любят шутить, старше на три года.
Третья пальма
…Таких режиссеров, у которых целых две «Пальмы» (напоминаю, Золотая Пальмовая ветвь Каннского фестиваля – одна из самых вожделенных, наряду с Оскаром, наград для всех кинематографистов планеты), на свете не так уж много, всего-то девять.
Два года назад скромные бельгийцы Дарденны, внешне больше напоминающие преподавателей провинциального колледжа, чем режиссеров с мировым именем, шли на беспрецедентный рекорд: в 2022-м жюри Канн всерьез обсуждало возможность третьей «Пальмы» за их новый фильм «Тори и Локита». Такого «казуса» или, если угодно, феномена, в истории Каннского фестиваля еще не было: сам Феллини не удостоился, не говоря уже о Бергмане (у этого сверхгения – вообще утешительно-пенсионерская пальма, «за вклад», тем более он от нее то ли отказался, то ли просто не приехал за ней, послав руководство Канн куда подальше).
В общем, Дарденны, при всей их скромности и «незатейливых» сюжетах о многотрудной жизни простых людей, а не, скажем, аристократов и истеблишмента, нехотя взорвали традицию так называемого распределения призовых «благ»: этому дадим, с этим погодим, этот слишком хорош (?!), тот не дозрел, а этот уже и перезрел. Дадим почетную, все равно помрет скоро. Как было с Бергманом, который так и не дождался своего европейского триумфа, что ляжет вечным позором на историю Каннского фестиваля. Десятилетиями откладывали и таки доигрались.
Первое золото
…Судьба Дарденнов, как уже было сказано, сложилась иначе: свое первое золото они отхватили за «Розетту», повесть о юной девушке, ютящейся в вагончике на окраине промышленного городка с мамашей-алкоголичкой и пытающейся хоть как-то обустроить свое житье-бытье. Ни денег, ни нормальной работы, а то и вообще никакой, – полное, тотальное одиночество, никого вокруг, кроме вечно пьяной вдрызг мамаши.
"Розетта"
Тем не менее приз получила именно она, к неудовольствию иных критиков: правда, один из них, знаменитый, выразил противоположное мнение: Альмодовар, мол, достиг своего пика – после чего, как правило, начинается спад, – зато Дарденны на вершине мастерства. И не только мастерства.
Абсолютно верно. И секрет их всемогущества (не всегда, правда, не во всех фильмах) кроется в …движении. Хотя, конечно, не только в нем, о чем позже.
Перпетуум-мобиле
Вы скажете (и будете, несомненно, правы) – так кино и есть движение, разве нет? По-английски оно так и называется, movie (происходит от глагола move – то есть двигаться): то есть – движение, «движуха» на подростковом сленге. Или, как выражаются интеллектуалы, феномен движущегося изображения. Так вот, эта дарденновская «движуха» почему-то обладает такой сверхмагией (да вы сами посмотрите, не пожалеете), какой, пожалуй, в целом мире не обладает никто: скажем, Розетта никогда не останавливается, несется, словно неутомимая акула. В общем, на бегу живет человек. Известно, что акулы и спят на ходу, не залегая, почти как Розетта, которой постоянно нужно куда-то бежать, чтобы выжить: то на помощь пьяной мамаше, то с утра пораньше – на работу, то уже на рабочем месте неустанно перетаскивая туда-сюда тяжелые баки. Камера же следует за ней неотступно, и в этом как раз состоит метод Дарденнов: следить за персонажем, постоянно держа его под прицелом, в поле своего зрения.
…Не знаю, может, так называемому простому зрителю эти рассуждения неинтересны – ну, хорошо, ну движение, и что? Но ведь и его Дарденны почему-то завораживают, втягивают в свое коловращение, как в воронку, не отпускают, как будто вы смотрите детектив, а не так называемую «социальную драму».
Этот фокус-покус, когда вы неотступно следуете за героями, будто камера вмонтирована в ваш глаз, делает вас, ни больше ни меньше, соучастниками происходящего: это вы, и никто иной, преследуете шестнадцатилетнюю Локиту, девочку-негритянку, всеми силами пытающуюся натурализоваться в Бельгии, чтобы заработать на пропитание малолетним братьям-сестрам, оставшимся на родине; это вы – беспощадный драгдилер, то и дело насилующий девочку, коль скоро она безответна и зависима; это вы не даете ей документов, чтобы она смогла прижиться здесь и смиренно мыть полы до скончания века… И так далее.
Но не только – вы еще и сама Локита: вас преследуют – и вы убегаете, вас насилуют – и вы, преодолевая отвращение, терпите, вы умоляете не трогать вас, вы бежите по лесу от убийцы… И так далее.
И милость к падшим призывал
Между тем, эффект тотальной камеры, когда режиссура устроена так, что вы чуть ли не ежеминутно меняетесь местами то с жертвой, то с гонителем, то его глазами смотрите, то ее, мог бы легко и приесться, будь он чисто формальным приемом. Однако у Дарденнов этот беспокойный и вездесущий «киноглаз» преследует сразу несколько целей: зрительский интерес (как это бывает в хорошо смонтированных боевиках, заурядных коммерческих триллерах с их головокружительными погонями), ощущение опасности и страх быть пойманным, сочувствие к героям и идентификация с ними, полное в них растворение, до слез; ну и наконец – и в этом состоит волшебство режиссуры Дарденнов – помимо всего этого, у них всегда присутствует над-смысл. То есть так называемый гуманистический посыл, милость к падшим, к малым сим, обездоленным, сирым и убогим, нищим и кем только ни попираемым… Весь мир – против вас, и вы его не одолеете, как ни старайся.
Я ведь брат ваш
Почти все их фильмы, проходящие под знаком арт-кино «не для всех» – на самом деле как раз для всех и каждого, ибо смотреть их можно с неизбывным интересом, тут даже никакой подготовки, так называемой культурной оснастки, не требуется. Догонит – не догонит? Схватит и отправит в бордель (как в «Обещании», где молодую чернокожую женщину пытается использовать негодяй, поставляющий Бельгии иммигрантов, имея с них солидный куш) или она успеет смыться? Дадут «доки», как говорят наши бедные гастарбайтеры, которых бюрократы мордуют с утра до вечера, почти ежедневно меняя правила игры: запятую не там поставишь, начинай всё сначала, знаю не понаслышке.
Сами братья говорят, что главная их идея, для чего они и пошли на эту каторгу – спасение. Понятно, что во все времена, всегда, приходится кого-нибудь спасать: бездомного пса или человека, преследуемого, голодного, больного, раненого… Не нажиться на нем, как это делают мерзавцы в фильмах Дарденнов, а именно что спасти, протянуть ему руку помощи, дать, наконец, денег, кров, еду…
Спасайте, вопиют Дарденны (хотя «вопиют» они тихим голосом, без патетики и самолюбования, без позы святых и непогрешимых), и хотя ни в одной их картине, ясное дело, нет прямого декларативного призыва, все их истории будто кричат о помощи. Да будь ты в конце концов человеком, а не дерьмом, дай страждущему хоть толику надежды, подвинься на миллиметр, сойди с пьедестала своего благополучия, спаси хоть одну живую душу от голода, смерти, тюрьмы, мучений… Будь это чужак или соотечественник. Как говорил бедный Акакий Акакиевич, когда над ним куражились: я ведь брат ваш…
Подвиг всепрощения
Золото Канн они получили за две картины, «Розетту» и «Дитя». «Сын», снятый незадолго до «Дитя», что называется, пролетел.
Хотя именно «Сын» – вершина их творчества, величайшая картина, снятая опять-таки методом почти документальным, при помощи беспокойной камеры, а в сценах погони и, как ни странно, работы, распила бревен, – особенно беспокойной, мечущейся как ошпаренная. Оливье, главный герой картины, – плотник, пять лет назад потерявший ребенка, которого оставил на минутку в машине и обнаружил уже мертвым, задушенным, – давно живет механически, горе его не отпускает… Преступник украл радио, а мальчишку придушил – малыш, видимо, проснулся и кричал, может, угрожал, что позовет на помощь, вцепился, как на беду, в это злосчастное радио. С женой они развелись, не выдержав горя (довольно распространенный случай), и Оливье взял на поруки некого Франсиса, недавно освободившегося семнадцатилетнего пацана из неблагополучной семьи, чтобы обучать своему ремеслу.
"Сын"
Постепенно выясняется, что подопечный сидел за убийство, и убил он не кого-нибудь, а …сына Оливье. Во время поездки на лесопилку Оливье гонится за Франсисом (который до этого не знал, к кому он попал в подмастерье), валит на землю, взгромоздившись сверху, и в последнюю долю секунды …застывает. И – убирает руки с шеи поверженного. Хотя до последнего мига (этот момент и есть драматургический пик, катарсис повествования) зритель не знает, как он поступит: нам кажется, что таки придушит подростка. Не выдержит душевной боли, отомстит. Хотя раньше он говорил жене, с которой иногда по делу встречался, что хочет взять Франсиса на воспитание, несмотря на то, что он сделал, повергнув ее в нешуточное смятение.
То есть этот с виду «заурядный», простой и немногословный человек, обычный рабочий, нехотя, без деклараций и без интеллигентского самолюбования, совершает величайший христианский подвиг всепрощения. Причем искренне, а не натужно, переступив через себя и пройдя сквозь горнило жажды мести. То есть на наших изумленных глазах этот «простецкий» Оливье перешел от ветхозаветного мстителя в иную ипостась – по зову сердца, не размышляя, внезапно, в ту самую долю секунды, что и делает его выдающейся личностью. Экзистенциальный, то есть мгновенный, выбор, как ни странно, успокоит его мятущуюся душу, и он примет Франсиса.
…О, сюжет, как говорил полотер в исполнении Басова. И требовал, как вы помните, от писателей «настоящих характеров», а не абы каких: а ведь он был прав. Действительно, во сюжет: надо же такое удумать (Дарденны всегда сами пишут свои сценарии, то есть они еще и выдающиеся драматурги). А потом взять и поместить зрителя в замкнутое пространство плотницкой, где камера пристально следит, как жужжит электропила, распиливая бревна, вжик, вжик, вжик, как их потом складывают на верхотуру, как следят, чтобы они правильно сохли.
"Сын"
Один незатейливый британский критик написал, что, дескать, это один из лучших фильмов о …работе. Смешно, конечно: будто ему показали учебное видео, как ловчее пилить доски. Однако этот простодушный репортер отчасти прав, фильм в том числе и о «работе», ибо процесс работы снят здесь в таком завораживающем ритме, что не оторваться: как у нас во времена оны любили повторять, что, дескать, в фильме (романе, повести, чуть ли не в балете) показана красота и романтика труда. Даже у Солженицына в «Одном дне Ивана Денисовича» показано это «романтическое» жужжание пилы в концлагере, мда… Не знаю, как там насчет романтики, но красота в этих мастеровитых, точных движениях определенно есть, как есть в любом творении рук человеческих, будь этот старания обычного плотника или великого Праксителя. Фокус Дарденнов состоит, однако, не в том, чтобы завлечь зрителя своей виртуозностью, фантастическим режиссерским мастерством, демонстрируя всего-то работу плотника (что, казалось бы, особенного?), для них это всего лишь инструмент, как резец для скульптора или пила для плотника.
Не знаю, настолько рационализирован у них процесс съемки, по наитию или строго расчислен (скорее и то, и другое), но определенная тайна, магия, здесь несомненно присутствует. Ибо бревна, мастерски, ловко, профессионально, красиво, пилит уже немолодой усталый человек, потерявший самое дорогое, что у него было, а на противоположной стороне станка стоит сосредоточенный подросток, одним махом уничтоживший смысл его жизни...
Жить чтобы жить
Намеренный аскетизм Дарденнов, получивших мощную выучку от документального кино, исключающих из кадра всё второстепенное и сосредоточенных на индустриальных видах задворков Европы, среде обитания своих героев, – это одновременно и прием, и метод, и художественная необходимость. Ибо их интересует не пресловутая красота кадра, а человек – в обстоятельствах места и времени. Исторического времени, если угодно, времени индустриализации, когда любой из нас поневоле попадает в жернова унылого однообразия: дом, работа, дом и опять работа. Скучное, однообразное, тоскливое, повторяющееся изо дня в день и порой никому не нужное существование, проживаемое в вечном бессмысленном коловращении. Изо дня в день, изо дня в день… Работа, работа и еще раз работа. Хорошо если она есть, впрочем: у Розетты и таковой нет (вечно в поисках), а Локита мечтает избавиться от торговли наркотой и стать…уборщицей.
"Тори и Локита"
Только что от меня ушла такая «Локита», уже немолодая женщина-киргизка, которая так и сказала: спасибо, что полы дают мыть, на большее мы и не претендуем… Вот и Локита, которую все ставят «на счетчик», в том числе и соотечественники, которые привезли ее в Европу обходными путями, чтобы эксплуатировать, постоянно отнимая у нее деньги, и дилеры-бельгийцы, и кто только не… Да и мать постоянно требует финансов, ибо живет в нищей Африке.
Повесть про совесть
Вторая картина, за которую жюри Канн присудило Дарденнам главное золото, называется «Дитя» и повествует о паре, у которой только что родился ребенок, хотя сами они еще почти дети, ей – 18, ему – 19. Между тем, Брюно, юный папаша только народившегося младенца, как раз не стоит у станка, он – мелкий вор, хотя Соня, его девушка (они вроде пока неженаты), видимо, догадываясь о роде его занятий, все равно любит его и счастлива, что у них теперь есть малыш. Может, надеется на перемену участи, неизвестно. Взяв коляску, чтобы погулять с ребеночком, Брюно …продаст сына, управившись на удивление быстро и получив за сделку пачку купюр (не так много, впрочем, за живого человека: страшно, что его могут разделать на органы – да и вообще страшно, даже если не разделают). Продаст, и тут же, не испытывая никаких угрызений совести (ну если продал, какая уж тут совесть) с простодушием нравственного идиота сообщит об этом Соне. Прибавив, что, мол, не переживай, «нового сделаем»(!). Та падает в обморок, в буквальном смысле, и Брюно еле дотащит ее до больницы.
"Дитя"
Шок. Соня, едва опомнившись, тем не менее сообщит в полицию, и Брюно допросят: он, однако выкрутится, мол, и приплод не мой, и Соня шлюха, оболгавшая его, и ребенок временно «гостил» у его матери (ребенка к тому времени он вернет). Теперь, правда, он должен бандитам-посредникам неподъемную для него сумму, за что его как следует отметелят в переулке, а Соня, вернувшись из больницы с младенцем, пошлет его куда подальше. Избитый, одинокий, несчастный, Брюно тем не менее придумает новую авантюру, из-за которой ему с малолетним подельником придется прятаться от полиции в холодной воде под мостом, где оба едва не утонули (Дарденны рассказывали, что такой случай был в реальности, и воришка на самом деле утонул). Мальчишку сграбастают, Брюно сбежит.
Ну а в финале он таки явится в участок, возьмет вину на себя, чтобы смягчить участь малолетки, а Соня придет к нему в тюрьму. В финале Брюно и Соня, обнявшись, неудержимо рыдают.
Такой вот сюжет. Ничего вроде особенного, как это бывает у Дарденнов, а зрители трясутся, сопереживают и роняют слезу, в финале так особенно. Да и я намедни, пересматривая в третий, кажется, раз, если не в пятый, опять прослезилась – тоже в финале, вместе с героями.
Очередная «повесть про совесть» – оказалась действительно ею, то есть рассказом о проснувшейся душе. Кто бы мог подумать, казалось, что Брюно – совсем пропащий. Однако этого законченного инфантила преобразила любовь и человеческая зрелость подруги – не какой-то там бандитской «марухи», рожающей детей, чтобы сделать на них бизнес, а настоящей матери, мадонны, в чьей жизни тоже забрезжил смысл. Дитя, ребенок, таким образом, спасет их обоих: как обновление жизни, как, извините, призрак светлого будущего, надежда на возрождение.
Очередной роман воспитания, сделанный в форме триллера и при этом снятый в документальной манере, тронул и каннское жюри: точно не знаю, сколько длилось финальное заседание вершителей кинематографических судеб, но в результате Дарденны, как уже говорилось, все же вошли в малочисленное сообщество дважды увенчанных Золотой пальмовой ветвью.
Еще один убедительный триумф: мы с друзьями-кинокритиками любовалась, глядя с балкона соседнего здания на Красную дорожку, их променадом к вершинам славы: было ясно, что получат они (хотя всегда дрожишь до последнего). К тому времени, если мне не изменяет память (2005 год), дважды лауреатов каннского золота было всего шесть в мире.
Потребительский ад
В «Обещании», раннем фильме Дарденнов, о котором я упомянула выше, Жереми Ренье, сыгравший в фильме «Дитя» главную роль, снимался пятнадцатилетним (может, еще и не достигнув этого возраста, учитывая, что на кинопроизводство уходит около года). Попадание идеальное (впрочем, у Дарденнов иного и не бывает) – Ренье играет здесь подростка, папаша которого эксплуатирует нелегалов, заставляя их бесплатно работать за документы. Мечта этого гнусного типчика по имени Роже (его играет Оливье Гурме, прославившийся в «Сыне» главной ролью) – выкупить дом для себя и сына Игоря, ради чего он пойдет на любое преступление. Закопать сорвавшегося с лесов иммигранта (может и живьем, раненого, там не очень понятно, жив бедняга или уже нет, отчего еще страшнее), чтобы полиция не обнаружила, кого они тут держат, а потом еще и продать его юную жену в проститутки. В общем, всё сгодится, чтобы наконец стать домовладельцем.
"Обещание"
Последовательные ненавистники стяжательства, Дарденны косвенно намекают, что этот грех может привести к необратимым последствиям, как у Роже, который ради лишнего евро способен буквально на всё. Вообще в их фильмах постоянно говорят о деньгах и бессовестно торгуются, причем все со всеми – сколько стоит, купи у меня за столько-то, нет, не куплю, бери меньше, сколько нам дадут за то и за это, смотри, какая пачка купюр, ребенка продал, заживем; и так до бесконечности. Деньги, деньги, деньги, мани, мани, мани, как иронично пела Лайза Миннелли.
Деньги, как движущаяся сила «общества потребления», регулирующие не только так называемые общественные отношения (привет Марксу), но и, так сказать, нравственные законы внутри нас (привет Канту). Сила денег настолько велика, не устают повторять Дарденны, что становится некой метафизической составляющей, особенно для человека с психологией лавочника. Будучи социалистами, они, боюсь, полагают, что в мире возможно построение бесклассового общества, хотя вроде нигде не говорили об этом. Вслух по крайней мере (правда, я могла и пропустить). Надеюсь, они не подвержены радикальным левацким трендам, тем паче история трагического ХХ века может служить наглядным примером краха этой доктрины. Хотя как знать: иной раз душевное благородство и чистота помыслов могут завести в очередной темный лес фатальных заблуждений и полной утери ориентиров. Примеров, к сожалению, несть числа…
Сами Дарденны живут, что называется, «не по лжи» и отнюдь не стяжатели, иначе бы давно продались Голливуду, снимая усредненную продукцию, как уже сделали многие режиссеры «с окраин». Мастерства бы им точно хватило, насчет сюжетов, достоверности и особого почерка, индивидуальности сильно сомневаюсь, попали бы под каток продюсерского диктата. Хотя Бельгия не очень богатая страна, и они постоянно ищут средства на свои постановки по всему миру, а ведь это отдельная и очень сложная продюсерская работа.
Забудь отца своего…
…Но я, кажется, отвлеклась: речь шла о Жереми Ренье, блестящем актере, проявившем себя еще подростком, а потом, через 10 лет, сыгравшем в фильме «Дитя». Мы, говорят Дарденны, проверили, не постарел ли он за эти годы (для роли Брюно им нужен был совсем молодой парень) и убедившись, что нет, утвердили. В 14-15 он играл точно так же органично, что и в 24, видимо, у парнишки талант от бога. …Игорь восстанет на папашу, спасет молодую женщину от страшной судьбы шлюхи и наркоманки (иногда зависимым от своих хозяев проституткам из третьих стран приходится принимать в день, кошмар, до двадцати клиентов, а то и больше, и тут без наркоты точно не обойтись) – спасет, по сути, от скорой гибели. У нее ведь еще и ребенок, которого, если бы план Роже удался, безжалостно сдали бы в детдом, и это еще в лучшем случае. Игорь, таким образом, отринет семью и кровные связи, чтобы спасти чужого человека. В общем, «Забудь отца своего»… (Если я верно толкую в этом случае). Думаю, что верно: не простив себе страшного греха, когда ему пришлось помогать папаше чуть ли не заживо похоронить раненого, Игорь пойдет против семьи и ее бандитских «устоев», угонит у папаши машину и спасет человека от смерти, в буквальном смысле. На прощание он все же скажет ей, что ее мужа больше нет на свете, во всем признается, и она застынет, поднимаясь по лестнице спиной к нему.
Еще одно пробуждение чувств, обретение себя через поступок.
У Дарденнов были, как уже было сказано, и шедевры, были и относительные неудачи: порой даже в драматургии, поначалу кажущейся железной, случались мелкие нестыковки. Одно я могу сказать точно: мало того, что все их творчество посвящено краеугольным вопросам бытия и они не делают уступок коммерции, работая на пределе сил, их фильмы, ко всему прочему, совершенны по форме. Оба они, будто единое целое, работают по возможности точно, прицельно, зная, что делать в каждую данную секунду. Обладая редким даром оркестровки, когда все инструменты, имеющиеся в их распоряжении – свет, звук, монтаж, движение, правдоподобие, сюжет и актерская игра – работают на удивление слаженно.
«Сын», «Розетта», «Тори и Локита» и «Обещание» - практически совершенные произведения. Шедевры, хотя это слово настолько затаскано, что вернуть ему первоначальный смысл казалось задачей из ряда вон. Братья Дарденны справились, превысив любые ожидания.
фото: FOTODOM; kinopoisk.ru
