Римас Туминас. Великий режиссёр мирового театра

Памяти Римаса Туминаса

6 марта, когда пришла новость о том, что в Италии умер Римас Туминас, на сцене Вахтанговского шла поставленная им легендарная «Война и мир» - театральный гимн русской культуре, русскому духу, России. Получив известие о смерти режиссера, под художественным руководством которого они провели пятнадцать счастливых лет, актеры были настолько подавлены, что порой не могли произнести текст. В итоге спектакль, выстроенный посекундно, шел на семь минут дольше обычного.

Беседовала: Юлия Васильева

Сегодня мы вспоминаем Римаса Владимировича с человеком, с которым он рука об руку писал новейшую историю Вахтанговского на протяжении этих счастливых пятнадцати театральных лет, - с директором Театра имени Евгения Вахтангова Кириллом Кроком.

Кирилл Игоревич, у вас была возможность проститься с Римасом Владимировичем?

- К сожалению, нет, Литва не дает виз россиянам. Хотя многие мои друзья из Вильнюса позвонили мне, когда шло прощание с Римасом Владимировичем, произнесли самые искренние слова соболезнования, я говорил и с вдовой Римаса - Ингой.

А вообще контакты с Римасом эти два года не прерывались.

Когда вы говорили с Римасом последний раз?

- За сутки до его смерти. Я тогда не понял, да и предположить не мог, что это будет мой последний разговор с мастером. Уже сейчас я понимаю, что он позвонил, чтобы таким образом со мной попрощаться. Он спросил: «Как у вас дела, Кирилл, как в театре?» Рассказал, что лежит в больнице, но надеется, что его скоро выпишут. Поделился тем, что сейчас смотрит нашего «Евгения Онегина», пишет замечания актерам, которые намерен нам передать, - мы просили его посмотреть видеозапись и сделать замечания, потому что нам казалось, что спектакль немного «разболтался». Он планировал позвонить перед репетицией артистам, поговорить с ними. Подчеркнул: «Кирилл, я с вами!» Мы обсудили наши гастроли в Китае, я выразил надежду, что он к этому времени немного поправится, на что он сказал: «Я тоже мечтаю воссоединиться с вами! Наконец-то я вас всех увижу, я очень соскучился!»

Таким был наш последний разговор, потом он отправил мне фотографию, на которой лежит в кровати, весь в трубках, еще больше исхудавший, потом уже вечером, прислал еще сообщение, в котором, по сути, со мной простился. Но понял я это только 6 марта, когда пришло известие о его смерти.

Наверняка он осознавал, что это финал?..

- Думаю, да, потому что он много думал, говорил о смерти, о том, что это наивысшая точка человека – красиво принять смерть, красиво прийти к смерти. Я убежден, что он абсолютно все понимал, это был человек, способный предвидеть будущее, предвидеть реакцию, очень много наблюдавший, изучавший человека. Он повторял: «Самое интересное в жизни и на сцене - это человек, его природа, поступки, принятие решений. Режиссера не обманешь! Я вижу все, даже если не смотрю в глаза». Вместе с ним ушла эпоха, и мы были свидетелями этого золотого века Вахтанговского театра, свидетелями и соучастниками его взлета, были коллегами, были друзьями...

Он очень многих в театре объединил вокруг себя, своих спектаклей, своего понимания театра. Художественных Лидеров в российском театре подобного масштаба больше нет.

Вы могли бы провести параллель между двумя духовными лидерами Вахтанговского - Евгением Богратионовичем Вахтанговым, и Римасом Туминасом - по масштабу влияния на развитие театра?

- Их сложно сравнивать. Давайте так: Вахтангов провел со своими студийцами три года и поставил три спектакля, из них самым известным стал спектакль «Принцесса Турандот», благодаря которому наш театр состоялся, был преобразован из студии в государственный театр. А Туминас все-таки прожил с нами большую жизнь, пятнадцать счастливых лет, это тринадцать спектаклей, выпущенных Римасом с труппой театра. И тем, что сегодня имеет Вахтанговский театр, так или иначе мы обязаны именно Римасу Туминасу. Если на секундочку представить, что не было бы в репертуаре его спектаклей, то не было бы ни экономического взлета, ни творческого расцвета театра, не было бы новых открытых сцен, Дома Вахтангова во Владикавказе, международных гастролей - ничего бы не было! Потому что все благополучие Вахтанговского театра до сих пор строится вокруг этих знаковых спектаклей. Конечно, в какой-то степени это и знаковые спектакли Иванова, Бутусова, но, конечно, основа творческого наследия – это спектакли Туминаса.

Какой спектакль шел 6 марта на сцене Вахтанговского?

- Шла «Война и мир». Я как раз прилетел из Ижевска, и включив после полета телефон, увидел множество СМС, в том числе, от помощницы Римаса из Италии: «Кирилл Игоревич, Римас умер». Я, естественно, поехал в театр, шло третье действие «Войны и мир», и артисты уже узнали об уходе Римаса из социальных сетей. Я попросил не публиковать новость, пока не закончится спектакль, на что мне ответили: «Уже поздно, они знают». Как они доиграли это и без того очень сложное третье действие, одному Богу известно… Спектакль, который выстроен посекундно, мы в этот день играли на семь минут дольше, потому что актеры захлебывались в слезах на сцене.

Рыдали?..

- Нет, они буквально захлебывались в слезах, они не могли произнести свой текст.

Как все глубоко символично.

- Да, а после спектакля я попросил Евгения Владимировича Князева о том, чтобы он обратился к зрительному залу и объявил… И, вы знаете, произошло это чудо театра, когда весь тысячный зал ахнул от той новости, которая была произнесена со сцены.

В тот вечер мы всем составом актеров, занятых в «Войне и мире», собрались в актерском фойе и до трех ночи говорили, вспоминали Туминаса, разговаривали с ним, каждый рассказывал свою очень личную историю, связанную с Римасом: как он репетировал, как делал замечания, как выстраивал роли, как показывал, как надо играть, как объяснял философию роли. Это был взорвавшийся вулкан, когда каждый считал нужным что-то сказать. А пока зрители выходили из театра, мы успели на медиаэкраны на нашем фасаде вывести фотографии Римаса. И меня поразило, что, когда я подъехал к театру из аэропорта, а было полдесятого вечера, шло третье действие, то у театра уже стояли люди с цветами, у памятника Вахтангову была зажжена свеча. Я пригласил их зайти в театр, спросив: «А что вы приехали?» - и получил ответ: «Так умер Туминас». И все девять дней весь наш фасад утопал в цветах. Мы вынимали засохшие цветы, но каждый вечер появлялись новые. Даже просто идя мимо театра и видя фотографии Римаса на экранах, люди покупали цветы в соседнем магазине на Арбате, отдавая дань памяти великому режиссеру мирового театра. Обычно так прощаются с артистами, которых очень любят зрители, с которыми связаны роли, фильмы, какая-то часть жизни, а чтобы вот так прощались с режиссером, которого уже два года не было с нами, я в театральной истории, в театральной практике, не помню.

С одной стороны, мы все понимали, что конец предопределен, и Римас тяжело болен, но его уход стал личной трагедией для многих.

- Понимаете, какая штука, мы все знали, что он уходит, что болезнь прогрессирует, да и он это не скрывал. Ему было тяжело дышать, ходить… Но было осознание, что где-то там есть Туминас, и, если что-то не получается у актера или мы не знаем, как что-то сделать, - мы всегда можем позвонить, а он всегда с открытым сердцем даст совет, прокомментирует, проведет онлайн-репетицию, или мы просто поговорим. Это была очень важная для театра вещь – да, его физически не было в театре, но он всегда оставался с театром, был абсолютно погружен в его жизнь. Многие актеры звонили ему, переписывались с ним, советовались, это происходило без моего участия. Когда позднее мы созванивались, он делился, мол, общался с одним, с другим. Искренне радовался, что спектакль получился, и очень огорчался, когда узнавал, что вот вышел спектакль, но как-то не очень…

Оставался вахтанговцем до последнего?

- Даже уехав в Израиль, он, помню, написал, какой уникальной была его труппа в Вахтанговском, сокрушался, что такую он больше нигде не соберет. И таких возможностей, которые ему предоставляли Вахтанговский театр и Россия в творческом, организационном, экономическом плане, конечно же, не дал бы ни один театр мира, ни в Израиле, ни в Италии. Он звонил мне: «Как я мучаюсь! Как мне всех вас не хватает! Нет ни нормального звукорежиссера, ни света, ни оборудования! Все поставлено на коммерческую основу, ориентировано на проектный театр, нет творческого единения, понимания театра!» Вот мнение гражданина Евросоюза, режиссера с мировым именем для тех театральных деятелей, которые пытались развивать проектный театр. Это вне традиций русской театральной культуры, вне традиций российского театра, этакая антреприза за государственный счет, не верил он в это, а, поставив спектакль в театре в Италии, очень сокрушался по поводу устройства театра там…

Туминас очень ценил то, что он может работать в репертуарном театре с прекрасной труппой. И мы с ним очень гордились тем, что из рук Ульянова получили эту драгоценную шкатулку под названием «труппа», и наша с ним задача была - не переломать эту труппу, а укрепить и расширить. Сколько мы работали с ним, столько об этом и говорили: а кто дальше поведет этот театр, каким станет следующее актерское поколение, которое мы обязаны взрастить. А взрастить новое актерское поколение может только режиссер театра: надо много играть, много репетировать, много ставить премьер, чтобы актеров творчески раскрывать, поднимать. И ему это удалось. Когда я читаю некоторых, как я их называю, оголтелых бюджетных патриотов, плюющих в сторону великого режиссера, хочется сказать: «Да-а-а-а! Хороший русофоб! Что он репетировал в Италии с китайской труппой? «Вишневый сад»!» Побольше бы нам таких «русофобов» с паспортом Евросоюза, которые в Италии с иностранной труппой ставят Чехова. Не Мольера, не Шекспира, не Гольдони. Чехов - последнее, что он начал ставить, но не успел.

Или в Тель-Авиве «Анну Каренину».

- Да! Он был человеком, влюбленным в русскую культуру и преданным ей до последнего.

Как литовец мог так тончайше чувствовать русскую душу, чтобы поставить такой шедевр сцены, как «Война и мир»? Как написал о нем один критик: «литовец, состоявшийся как феномен русской театральной культуры».

- Именно потому, что он нерусский, он и чувствовал по-другому. Если бы он был как мы с вами, он бы не смог так ставить.

… Сейчас уже можно об этом сказать. На тот момент, когда он пригласил меня в театр и сказал, что хочет проститься с прежней дирекцией, мы с ним были незнакомы, и для меня это тоже было испытание, судьбоносный шаг – прийти в звездный, знаменитый театр, которому через два с половиной года должно было исполниться 90 лет. Это был вызов судьбы! Я его спросил, почему он намерен так резко поменять руководство, на что он ответил: «Я приехал сюда заниматься театром. А мне предлагают какие-то взятки. А мне предлагают деньги – за то, чтобы не спектакли играть, а для антрепризы сдавать сцену». Я был поражен. И дальше за многие годы работы с ним бок о бок он ни разу не пришел и не сказал, что у него тяжелейшая болезнь, что необходимо постоянное лечение. Он никогда не произнес даже, что ему нужны деньги. Зная, что ему предстоит операция, я спросил: «Римас, как вы справитесь?» И я писал письмо в Минкульт, чтобы согласовать выделение ему материальной помощи. И когда получил ответ, пришел к нему и сказал: «Римас, мы вам перечислили на карту деньги на операцию». Он говорит: «А министр это разрешил сделать?» - «Да, разумеется» - «А дайте мне эту бумагу, я ее в сейф положу». Это был человек, который приехал строить российский театр…

И он его построил…

- А я спрашивал его: «Римас, а что в Литве?», и получал ответ, что в Литве так театры не поддерживают, как в России. Там все очень тяжело, культура существует на грани выживания…

Нашла цитату Римаса о первой встрече с Москвой: «Москву я полюбил с первого взгляда. Вышел на Рижском вокзале с чемоданчиком отца, увидел все это великолепие и влюбился как мальчишка».

- И эту любовь к Москве, к России он пронес через все свое творчество. Как он не принимал то, что навязывали все эти театральные критики и вся эта либеральная театральная тусовка! Он не принимал это всем сердцем! Резко, с русским матом, мог высказаться против всего этого! Как-то я спросил его: «Римас, а как это воспринимать?» - «А никак не надо воспринимать. Есть театр – это то, чем мы занимаемся. А есть все остальное, и к искусству это не имеет никакого отношения». Все эти микрофоны, экраны, камеры перед носом артиста, снимание штанов, попытка действие Чехова, Толстого, Островского перенести в наше время, одеть всех в современные костюмы, сделать «хламурную» историю. Вы же понимаете, до 2022 года все знали: хочешь, чтобы твой театр, спектакль заметили, нужно сделать две вещи: политическую повестку и гендерную.

На вопрос, как с этим бороться, он отвечал просто, мол, и не надо бороться, время все расставит по местам, этого не останется в эпохе. Будучи выпускником ГИТИСа, он через всю жизнь пронес истинное понимание того, для чего нужен театр, что театр должен дать человеку. Он терпеть не мог слова «Я хочу так выразиться! Я так вижу», вскипал от них: «А кто тебя просит так видеть! Кому это интересно! Ты так видишь – иди на кухню и «видь», туда иди и репетируй! - кричал Туминас. – Ты автора раскрой, сделай так, чтобы людям было интересно смотреть твой спектакль, покажи в первую очередь сюжет».

Вы были очень близки, были соратниками, но всегда общались исключительно на «вы», почему?

- Хотя в первый год, когда мы начали работать, он предлагал перейти на «ты»: «Что ты мне «выкаешь». У нас в Литве нет никаких отчеств!» На что я ему ответил: «Римас Владимирович, для театра лучше, если мы с вами будем на «вы». Он подумал и сказал: «Да, вы правы». С того момента мы никогда не говорили друг другу «ты». Где бы ни были: на гастролях, на банкете уже выпивши, у него в кабинете или у меня. И в этом «вы» я видел залог наших очень крепких человеческих, партнерских отношений. Я думаю, для него это тоже было очень важно. Он никогда не лез в директорскую работу, не позволял себе сказать: «Мне так надо, я так хочу». Он всегда говорил: «Я бы вас хотел спросить, мы сможем или нет…» Вот таким был наш подход к взаимоотношениям «худрук-директор»: партнеры, ближайшие коллеги. А те новоиспеченные руководители, которые сейчас руководят некоторыми театрами, где жены, мужья, любовники, любовницы решают все, - считают, что могут менять директоров как перчатки, говорить: «А меня не интересует, где ты деньги возьмешь!», «А меня не интересует, почему публика не ходит», - так вот, в этих театрах ничего не получится, что бы они ни делали, как бы ни пыжились, ни надували щеки, потому что они не понимают природу театра. А он ее понимал. Он понимал, что каждое утро на всех сценах театра должны идти репетиции, а вечером – спектакли. Хотя ему было очень нелегко во многих спектаклях делать вводы, вторые составы, и актеры шли к нему жаловаться, но он мог все это перевести в философию жизни театра. Поэтому мы с ним постепенно добились, например, того, что смогли одновременно играть в Москве, и на гастролях. Все это огромная работа! Когда я пришел в театр, Вахтанговский играл 25-26 спектаклей в месяц. За 15 лет работы мы пришли к тому, что театр играет 145 спектаклей на шести сценах плюс филиал. Критикам, злопыхателям я скажу: попробуйте сделать это в своем театре. Он это смог.

За всю жизнь он не уволил из театра ни одного человека. Даже если возникали конфликтные ситуации, он никого не хотел увольнять. Даже если я хотел принять такое решение, он говорил: «Вот я уеду скоро в Литву, пожалуйста, без меня, я не могу…» И этим я занимался.

То, что с ним произошло, это как у Островского, «без вины виноватые». 9 февраля, еще до начала спецоперации, он уехал в Литву, а потом на лечение в Израиль. Политическая обстановка накалялась, и его начали шельмовать, вплоть до митинга в Литве с требованием лишить Туминаса гражданства Евросоюза, так как он «продался за российские кровавые деньги». Он вернулся в Литву. И министр культуры Литвы выпустил приказ, запрещающий всем государственным театрам не просто брать на работу Туминаса, а сотрудничать с Туминасом. Ну какими же баранами, извините, надо быть! К вам вернулся ваш гражданин, режиссер с мировым именем, он может поставить у вас три-четыре спектакля, обогатить вашу театральную культуру! Ему фактически выписали белый билет, и он вынужден был уехать в Израиль. Почему он и оказался в «Гешере», - потому что ему в его родной Литве запретили работать, обвинив, назвав продажным коллаборационистом. Когда мы были на гастролях в США в 2014 году, журналисты из Украины на пресс-конференции в Нью-Йоркской Национальной библиотеке (после присоединения Крыма к России) задали ему вопрос: «Как вы, гражданин Евросоюза, продолжаете работать в стране-агрессоре?» Он говорит: «А что? Я не вижу, что Путин делает что-то плохое для страны. Это огромная страна с огромной территорией, и ею нельзя либерально мягко управлять. Я не занимаюсь с Путиным политикой, но я вижу, как Путин поддерживает российскую культуру, такого нет нигде в мире». Так после этого ему националисты дачу сожгли.

Не хочется в этом интервью, где мы говорим о Римасе, даже вспоминать о всяких проститутках, бюджетных патриотах, бездарных писателях-алкоголиках, которые из зависти, что они никому не нужны, а их произведения не берут на постановки в столичные театры, придумали историю о «русофобском» спектакле «Евгений Онегин». Туминас со всем его благородством, помню, спросил: «А кто этот человек, который меня обвиняет в русофобии? Я даже не знаю его». Я тогда прямо ему сказал, что есть такой автор, когда-то в молодости даже что-то хорошее писал, я зачитывался его произведениями. Он: «А сейчас?» - «А сейчас он пишет на вас жалобы в следственные органы». Да, буквально, человек писал доносы, что мы не отремонтировали фасад Симоновской сцены, своровали деньги, и я ходил в следственные органы, давал объяснения, носил документы, фото (мы всегда делаем фотофиксацию). Два года назад он опять написал донос, следователь уже даже не приглашал меня, а просто попросил прислать документы. Я говорю: «Что, опять весеннее обострение у писателя?..»

Человеческая зависть безгранична. Мы многое можем обсуждать на кухне, в откровенных беседах, но ему и в голову не могло прийти, что человек, окончивший с ним ГИТИС, за деньги продаст информацию в Интернет. Публично Туминас не делал никаких заявлений. Да, мне и всему театру обидно и больно за те выражения Туминаса, но я прежде всего воспринимаю его не как политика, а как художника, чей вклад в российский театр, в русскую культуру намного больше, чем слова, сказанные в не совсем трезвом состоянии своему приятелю по телефону, или разговор с телефонными мошенниками, которые теперь называются почему-то пранк-журналистами.

Скажите, спектакли Туминаса останутся в репертуаре Вахтанговского театра?

- Я думаю, неприемлемо даже обсуждать этот вопрос: все спектакли, поставленные Туминасом, это золотой фонд российского и, если хотите, мирового театра. Надо не только не любить наш русский театр, нашего зрителя, но и заниматься откровенным вредительством, полагая, что если Римас что-то там сказал, то давайте его спектакли запретим, значит, они все плохие, не нужно нам их смотреть. Мы этим обедняем свою культуру, оставляем артистов без работы, зрителей - без любимых произведений, и что, мы этими спектаклями гордились до 2022 года, а теперь давайте просто забудем, отправим, так сказать, на свалку истории?

Кого мы накажем - режиссера? Нет, мы накажем, тех, кто любит театр, зрителей, артистов. Накажем за любовь себя…

Патриотизм – это созидание?

- Патриотизм – это служение своему делу. Поэтому Римас – один из больших патриотов. Благодаря его спектаклям мы объездили весь мир. Благодаря его спектаклям мир заново заговорил о Пушкине, Лермонтове, Толстом, о русских актерах, о Вахтанговском театре, о Вахтангове – ученике Станиславского. И это намного более значимо, чем все эти идиотские неумные разговоры в Интернете. Одно к другому вообще отношения не имеет. Поэтому вклад Римаса в русскую культуру нам с вами еще предстоит осознать. Пройдет время и появится немало книг о его режиссерском методе, о том, как он работал в Вахтанговском театре. И это будет кладезь для актеров и режиссеров, для студентов театральных вузов, потому что такого мыслителя, который построил целую театральную философию, мы еще не скоро увидим.

Вспоминаю знаменитую фотографию, иллюстрирующую один из самых пронзительных моментов в истории художественного руководства Туминаса. Это одна из премьер «Войны и мира», в финале которой Лев Толстой уходит в одну сторону кулис, а труппа в другую, и Римас Владимирович следует за своей труппой…

- Действительно, он в какой-то степени повторил судьбу Вахтангова, который не смог присутствовать на премьере «Принцессы Турандот», потому что онкология его скрутила, - и так же Туминас. Я вам вообще скажу: мы молились о том, чтобы Господь дал ему сил хотя бы завершить эту работу, мы боялись, что он не сможет сделать даже прогоны. Он отложил химиотерапию, хотя у него были такие боли, что он не мог говорить. Театр был для него в абсолютном приоритете, и он провел прогоны. И буквально через пару часов после последнего прогона ему начали делать жесткую химиотерапию, из-за которой он не смог присутствовать на премьере 8, 9 и 10 числа, и пришел только 11-го. Тогда и был сделан этот снимок. И это тоже режиссерское решение, это же не просто так – Толстой идет в одну сторону, актеры в другую… Для нас всех было великим счастьем, что он успел.

И бог отмерил ему еще несколько спектаклей…

- Да, но самое большое мое огорчение в том, что, если бы не вся эта ситуация и не истерия, которая была развязана в Литве с угрозами его семье, он бы вернулся сюда и поставил еще два спектакля на вахтанговской сцене. Он безумно любил свою семью, внуков и, конечно, очень беспокоился за них. А потом, когда уже и дверь в квартиру подожгли… Когда мы с ним прощались, он сказал: «Кирилл, я сейчас уеду, немножечко подлечусь, а потом тихонечко вернусь и мы продолжим работу». Мы обсуждали с ним планы, новые спектакли, он хотел на Симоновской сцене, в камерном пространстве, поставить рассказы Чехова с нашими ведущими артистами…

Для всего нашего театра Туминас был и остался русским режиссером, который по-русски говорил, по-русски чувствовал, по-русски поступал.

Случались у вас конфликтные ситуации? Если да, то чего они могли касаться и как это выглядело, били кулаком по столу?

- Нет, что вы, это могло касаться, например, дисциплинарных мер в театре. Он всегда говорил: «Давайте вы будете злой следователь, а я добрый. Вы будете всех ругать, а я всех жалеть и прощать. Мы с вами будем играть эти две роли в театре». Он был абсолютно открытым человеком, всех принимал у себя в кабинете, поил чаем, наливал вино и… очень много курил, хотя врачи строго запрещали ему это делать.

С одной стороны, очень любил жизнь, с другой, не боялся ее утратить.

- Он очень ценил жизнь! Как будто понимал, что ему осталось немного. Очень снисходительно относился к артистам, даже к их предательству, к тому, когда кто-то поступал не очень благородно по отношению к нему. Если потом человек извинялся, он это забывал раз и навсегда. Он очень любил показывать на репетиции, как надо играть, пока у него были силы, и делал это настолько потрясающе, что никто из артистов не мог этого повторить. Если артист не понимал на словах чего от него хочет режиссер, Римас взбегал на сцену и показывал, как он видит эту роль! Он очень любил труд, любил шутить и обладал прекрасным чувством юмора. Говорил: «Здесь мы посмеемся, «покомикуем», а здесь мы поплачем». Своей главной задачей он видел добиться в театре сопереживания, сочувствия, сострадания.

Нет праздника – нет спектакля?

- Праздника театра, к которому он шел всю свою жизнь… Он очень близко подошел к разгадке тех фраз, которые достались нам от Вахтангова. «Нет праздника – нет спектакля», - одна из них. Не в плане толкования, а в плане практического режиссерского применения.

Веселый, деликатный, очень любящий женщин, очень открытый: идет по фойе - к нему мог подойти любой человек, попросить автограф, заговорить, он никому не отказывал.

Он очень уважал стариков Вахтанговского театра, очень трепетно к ним относился, даже зная, что они его не принимают. Поначалу так было. Ставил для них спектакли.

«Пристань» была поставлена для них?

- Для них, о них и во имя них. Он объединил разные актерские поколения. Он убеждал не силой административной воли, а художественным мышлением, художественными приемами на сцене, художественным талантом. Доказывал, что мы все одной крови, и мы вместе будем строить театр.

Фото: предоставлены PR службой театра имени Евгения Вахтангова; Валерий Мясников