«Не хрустальный, не разобьешься», – говорили в моем детстве, когда кто-то жаловался, что работа ему не по силам.
Хотя хрусталь не такой уж и хрупкий, не то что тонкое стекло.
Еще говорили: «Твой папа не стекольщик».
Иными словами, ты не прозрачный, за тобой не видно. Отойди в сторону, не заслоняй.
Но вот ползла женщина по длинным роскошным коридорам и думала, что вдруг внутри сейчас что-то разобьется.
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза, —
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой — сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая —
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
Это у Мандельштама ваза могла выплеснуть свой хрусталь. А у ползущей женщины были только печаль и страх. И не ваза у нее была внутри, а целое пианино.
Принцесса Александра Баварская верила не в то, что она сделана из стекла, не в то, что она стеклянная и разобьется, а в то, что в детстве проглотила стеклянное пианино.
Надеюсь, беззвучное.
И вот она ползет по коридорам дворца, стараясь не разбить пианино внутри себя, огибает углы, стулья и кресла. Любое препятствие – угроза.
Да, и ползет она еще и в белом платье (наверное, уже и не таком белом), потому что
была зациклена на чистоте и, как рассказывали, носила только белую одежду.
Стеклянное заблуждение. Неминуемо испачканное белое платье, как бы ни старались слуги намыть перед этим каждодневным великим «ползком» пол.
Такой хрупкий, такой белый (нет, уже грязный), такой ползучий ад.
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать «впусти».
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.
И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
все отчетливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, «прощай».
Вот и у Бродского морозы стекло щадят. А само стекло не щадит никого. Что там проглоченное хрустальное пианино, если ты сам весь состоишь из хрупкого.
Король Карл VI, который правил Францией с 1380 по 1422 год верил, что был сделан из стекла.
Чтобы хоть как-то защитить свою трудную транспортабельность, он носит многослойную специальную одежду. Запретил придворным приближаться – вдруг они его уронят.
Это вообще была какая-то распространенная мания.
Говорят, в медицинских текстах того времени много рассказов о людях со стеклянными костями, стеклянными головами, стеклянными руками и даже стеклянными сердцами.
Надломилось, полно кровью
Сердце, как стекло.
Всё оно одной любовью
Истекло.
Но у де Габриак это всего лишь метафора, а в те королевские времена один такой несчастный не выходил из дома, потому что боялся, что стекольщик переплавит его в оконное стекло.
А другой такой же стеклянный человек отправился на Мурано (мы все помним это венецианское муранское стекло), чтобы броситься в печь и превратиться в прозрачный разноцветный кубок. Уж не знаю, удалось ли ему – или все-таки, к счастью, остановили.
Теперь, когда смотришь на натюрморты разных веков, а там стеклянные бокалы, вазы или зеркала – думаешь: может, это не предметы, а люди? Выявили свою настоящую сущность, завершили окончательное превращение, спрятали себя в изображение – и теперь стоят и отражают свет.
Переливаются на солнце, мерцают от свечей, преломляют луч, ничего не боятся и ни о чем не жалеют.
