Евгений Князев: «Мистицизм – это хорошая интуиция»

Беседовала Юлия Васильева

Непросто брать интервью, когда перед тобой и мистик Вольф Мессинг, и князь Николай Болконский, и Сталин, и Каренин, и Арбенин, и прорицатель Тиресий, и Казанова, и хочется с ними со всеми многое обсудить. Трудно взять себя в руки: "Приди в себя!" - и задавать вопросы не вышеперечисленным персонажам, а создавшему эти потрясающие образы любимому актеру Народному артисту России, ректору театрального института имени Щукина профессору Евгению Князеву.

Мы поговорили обо всем - о "Войне и мире" на сцене и в жизни, о гении и злодействе, о том, как дышит зрительный зал, о том, может ли тиран влюбиться, о предсказаниях Мессинга и Ванги, и чем больше было задано вопросов - тем больше рождалось новых...

Почему каждая "Война и мир" не похожа друг на друга?

- Потому что это театр! Люди приходят в театр для получения тех эмоций, которые родятся здесь, сию секунду! И я тоже каждый раз играю по-разному! В зависимости от зала, от тишины, от веры в обстоятельства... Когда мне приходится произносить фразу "Погибла Россия...", у меня внутри все переворачивается, и комок подступает к горлу - и зрители это чувствуют. Я cлышу зрительный зал, его дыхание, тишину, и даже когда музыка звучит, я слышу тишину... И ощущение, что зрители дышат так, как я дышу, у меня захватывает сердце - и у них. Я вздыхаю - и они так же вздыхают. Я ухожу со сцены, воцаряется тишина, а я про себя повторяю: "Не надо аплодисментов, не надо!.." И все равно они бывают...

Сколько раз смотрела "Войну и мир", - и каждый раз рыдаю во время сцены со старым князем Болконским...

- Вот напишите об этом (улыбается - Авт.)! В этом спектакле мы в особенной степени говорим о тех важных вещах - о чести, порядочности, славе, доброте, войне и мире, человеке в этом мире. Посмотрите, три семейства: патриотичная семья Болконских, где отец говорит сыну: "Если ты погибнешь в бою, мне будет очень больно, но если я услышу, что ты вел себя не как сын Николая Болконского, мне будет стыдно!", жизнерадостное семейство Ростовых и маргиналы Куракины... А я смотрю на сегодняшний день: изменилось ли что-то в обществе? Такие же семейства - и понимающие, и безразличные, кому война - не война, все равно будут пить, гулять, веселиться. Да что "Война и мир" - мы играем спектакль по произведению Софокла, написанному в пятом веке, и там все то же самое, что сейчас, - мы пришли к сегодняшнему дню с теми же проблемами, комплексами, с тем же ощущением надвигающегося на нас рока.

Объясните, мне, зрителю, как это возможно, сыграв феноменально роль старого князя, надорвав всем душу, заставив рукоплескать и рыдать, - выйти из театра на Арбат и как ни в чем ни бывало земным человеком пойти по Москве?!

- Трудно эмоционально, психологически, но актер - это профессия, это мастерство... Мы выходим, мы общаемся, говорим про роли, как сегодня прошел спектакль - и так потихонечку все утихает... И потом, я часто вспоминаю случай, когда мы блистательно, как нам казалось, играли спектакль "Без вины виноватые", и публика нас благодарила, и слезы у людей выступали на глазах, и мы думали, что сделали огромное дело своей жизни, и все были счастливы, - и вот идет нам навстречу режиссер спектакля, Петр Наумович Фоменко, а мы к нему с вопросом: "Ну что, Петр Наумович?! Как мы сегодня? Понравилось вам?" - а нам ответ: "Как вы сегодня ужасно все играли, как вы позволили себе идти на поводу у публики! Как вы шли за ней!" - и нам такой выговор устроил! Не наше дело - судить, хорошо или плохо мы сыграли, - это дело зрителей, это дело режиссера, который посмотрел и сказал, вот здесь ты сделал неправильно.

Все же актер - больше ремесло, чем искусство?

- "Вам, может быть, угодно считать свою игру искусством, мы вам того запретить не можем. Я откровеннее, я считаю свою профессию ремеслом, и ремеслом довольно низкого сорта" (улыбается - Авт.). Островский эту тему исследовал: я вам сейчас процитировал Незнамова, которого я играл в "Без вины виноватые".

Вы с Незнамовым согласны?

- Так редко спектакли становятся произведениями искусства... Когда начинаются репетиции, все думают, что это будет шедевр, и получится что-то необыкновенное. Но за сорок лет работы в театре я соприкоснулся, может быть, с тремя-четырьмя спектаклями, которые стали произведениями искусства. "Пиковая дама" Фоменко, его же "Без вины виноватые" и, пожалуй, назову "Войну и мир" Римаса Туминаса - вот три спектакля, где я участвовал, которые можно отнести к произведениям искусства, а в истории театра останется еще меньше спектаклей! Мне приятно, что в книге "Сто лучших спектаклей 20-го века" названы три спектакля театра Вахтангова, в котором я служу, - ну разве это не гордость!

Это грандиозная цифра!

- Да (смеется - Авт.)! И в одном из них я был занят, играл! Войдет ли "Война и мир" в число лучших спектаклей столетия?.. Хотелось бы! Это спектакль-разговор, искренность, доверительность, спектакль-вера, сомнение в себе, спектакль, который говорит о гении Толстого, гении режиссера, - и наша труппа достойно реализовала этот замысел.

Вы так говорите о "Войне и мир" и ее смыслах, что захотелось срочно в Ясную Поляну - подумать, поразмышлять!

- Ой, мы там играли, и это было потрясающе!

Под ливнем!

- И под ливнем, и не под ливнем играли - было два спектакля.

Лев Николаевич был рядом? Ощущали его присутствие?

- Конечно! Мы ходили на могилу к нему. Я на колени не бросался, но близок был к тому, чтобы поблагодарить его за возможность сыграть такую роль... А я ведь родом оттуда! Мое детство прошло неподалеку. В школу я ходил через лес, надо было спуститься через овраг, пройти по дубовому лесу...

Публика собиралась, а я думал о том, как Лев Николаевич в рубашке ходил по этим дорожкам, как возвращаясь домой диктовал Софье Андреевне бесконечные варианты своих строк, а она записывала... Сумасшедший труд! А потом нам в музее показали портрет Николая Болконского - и он на меня похож (улыбается - Авт.).

Это ли не мистика?

- (улыбается - Авт.)

Есть в вас мистицизм?

- А что такое мистицизм? Это хорошая интуиция, наверное...

Вы настолько блестяще создали образ Вольфа Мессинга в фильме "Видевший сквозь время", что я теперь верю, что вы тоже обладаете сверхспособностями и способны читать мысли! Наверное, вы устали от вопросов про эту роль...

 - Нет, мне, наоборот, очень приятно, я с удовольствием вспоминаю эту роль и истории, связанные с нею! До сих пор ко мне люди подходят и говорят: "А вы знаете, что вы похожи на Вольфа Мессинга?" Я отвечаю: "Да вы что, правда?!" А кто-то говорит: "Вы похожи на актера, который играл Вольфа Мессинга". Ну и хорошо, я со всеми точками зрения соглашаюсь. Я стал задаваться вопросом, почему такая большая любовь человеческая к этой персоне? А опять же потому, о чем и идет наш с вами разговор, - он жил по человеческим законам - очень любил свою супругу Аиду, помогал людям, старался никогда не сделать больно человеку. Это герой, у которого есть ум, честь, совесть и достоинство - качества, которыми каждый желает владеть, а у других они вызывают уважение.

О Мессинге на сегодняшний день судят по нашей работе, - о нем мало известно, мало написано, и до нашего фильма о нем совсем мало говорили. Это сейчас появились "специалисты в области Мессинга", о его персоне снимают программы, но, кстати, я никогда не хожу ни на какие передачи, связанные с именем Вольфа Григорьевича. Для меня это прежде всего человек, проживший трудную жизнь, и, думаю, большинство связанных с ним легенд, выдуманы людьми. Я и играл человека, а не мага. А если эта роль так сильно запомнилась, то это благодаря замечательному сценарию, который написал Эдуард Володарский, замечательному режиссеру Владимиру Краснопольскому, снявшему эту картину, замечательному оператору Тимуру Зельме. Все цеха с большим удовольствием работали над созданием этой картины! Тогда, в 2008 году, в России случился кризис, и проект оказался под угрозой из-за недостатка финансирования. Продюсерская группа собрала нас, сообщив, что, возможно, нечем будет платить рабочим... А рабочие сказали: "Нам так нравится работать на этой картине, здесь такая атмосфера, что мы готовы трудиться бесплатно, а появятся деньги - заплатите". Благодаря энтузиазму людей мы не потеряли эту картину. Потом всем заплатили, конечно.

Какое хорошее понятие "энтузиазм", забытое, правда, утраченное...

- Потому что царит культ потребления и все упирается в деньги, а в театре, в кино не все деньгами меряется. Это сейчас, бывает: десять минут переработал, платите. Чуть что неустойки, ультиматумы. Я никогда этого не понимал! Бывает, весь день что-то не клеится, не складывается, не получается, и вдруг к концу смены все пошло так, как надо, и свет правильно засветил, и вы с партнером поймали одну волну, - ну как же можно не схватить этот бесценный момент творчества, который только что возник, родился!

Бывают, конечно, бездушные, фальшивые вещи, когда пытаются всю картину снять за полторы смены. У меня однажды в Таллинне смена продолжалась более двадцати часов - я уже ничего не соображал. Я играл роль Зиновьева в фильме "Декабрьская жара", и все сцены с этим героем старались снять за один день, не успевали. Это, конечно, жестоко.

А вот когда случается настоящее творчество, когда хочется снова и снова пробовать, - это совсем другое дело!

...И главное, кто начинает истерику - далеко не самые нищие, далеко не самые бедные...

Мыслимо, чтобы так себя повели Этуш, Лановой, Ульянов, другие великие российские актеры?..

- Нет, я не представляю, нет, этого не может быть! Я же вместе с ними много работал, мы много разговаривали! На протяжении многих лет мы с Ульяновым сидели в одной гримерной перед выходом в спектакле "Без вины виноватые", а это минут сорок в замкнутом пространстве, откуда сразу шли на сцену, и у нас было очень много времени, - мы и про все фильмы переговорили, и про его и мою личную жизнь, он знал все про моих детей, а я - про его. И так же много времени мы проводили с Лановым на гастролях.

Перед спектаклем Василий Семенович заходил ко мне в гримерную (а он выходил на сцену за одну минуту до меня в "Посвящении Еве") и говорил: "Ну что, пойдем", я отвечал: "Пойдем!" - "Удачи тебе!" - "И вам!" И он шел на сцену, а когда мы заканчивали спектакль, он с одной стороны уходил со сцены, а я с другой, - и он никогда не заходил в гримерную, а всегда дожидался, когда я приду, и встречал словами: "Поздравляю тебя, кажется, сегодня опять получилось!" А после спектакля мы садились и про все разговаривали. А если человек открывал свою душу, значит он тебе доверял, видел в тебе собеседника, который не предаст, не напишет быстро какие-то воспоминания, мол, Ульянов или Лановой мне сказал...

Вспоминаю тот театр, ту жизнь... Быстро все проходит, пролетает, и уже ты становишься старшим товарищем для более молодых. Внутренне, душой я все еще остаюсь учеником, а со стороны, видимо, произвожу впечатление уже пожившего человека (улыбается - Авт.).

Совсем недавно мы потеряли великую актрису, символ Вахтанговского театра Юлию Константиновну Борисову...

 - Это боль!.. Я вам сейчас покажу одну фотографию, она у меня в гримерной стоит! Сделана на открытии памятника Вахтангову, удивительная фотография! Это последний визит Юлии Константиновны в театр, и ее сын Александр еще был жив, вот он, на фото... И как не брать пример с таких артистов, как Борисова, которая была королевой и ушла королевой, она не позволила никому видеть ее в гробу - постаревшей, сухонькой женщиной, которая прожила почти сто лет! Она не позволила ни одному человеку прийти на ее похороны, она подумала и об этом, уходя из жизни, завещав, чтобы на ее похоронах присутствовали только члены семьи. Какое величие духа! Она улетела как звезда, как комета, оставив после себя сияющий след. У поэта Леонида Мартынова есть строки: "Скажи: какой ты след оставишь? След, чтобы вытерли паркет и посмотрели косо вслед, или незримый прочный след в чужой душе на много лет?"

Да, время театральных актеров быстро проходит. Были времена, когда у служебного входа ее встречали толпы поклонников, а потом пришли другие поколения, и она стала меньше играть, но когда она играла "Пристань" - один из последних своих спектаклей, то даже те в зрительном зале, кто не знал Борисову, каждый ее выход сопровождали шквалом аплодисментов, видя ее высочайшее мастерство! Вот с кого надо брать пример и у кого надо учиться. Это было великое служение искусству, театру, стране - и такими же были Лановой, Ульянов, Яковлев...

Сейчас модно рассуждать о том, что гений и злодейство - две вещи все же совместные... Мол, гений может быть злодеем, и таланту можно простить злодейство.

- Ну какой он гений, если он совершает злодейский поступок! У Пушкина Сальери говорит:

"Гений и злодейство -

Две вещи несовместные. Неправда:

А Бонаротти? Или это сказка

Тупой бессмысленной толпы - и не был

Убийцею создатель Ватикана?"

Есть предание, что Микеланджело умертвил натурщика, чтобы естественнее изобразить умирающего Христа... Но то лишь предание.

Человек высокого духа очень великодушен, никогда не позволяет себе ничего низменного по отношению к людям, у него дух велик, в нем нет высокомерия и тем более злодейства!

Я попросила своего друга, вашего коллегу, идя на это интервью, придумать интересный вопрос Князеву, и он сказал: "А спроси: сказка Гайдара о Мальчише-Кибальчише насколько применима к нашему времени?"

- Никогда не задумывался, но как эта сказка, оказывается, актуальна сейчас! У нас есть и Мальчиш-Плохиш, и Мальчиш-Кибальчиш (смеется - Авт.). Вспоминаю кадры из фильма, и очень живые ассоциации рождаются. Помню, как стоит Мальчиш-Плохиш рядом с буржуином, который дает ему сладости, а он толстый, и все у него хорошо, и цена предательства - "банка варенья да корзина печенья". А другой все борется за честь, за совесть, за правду... А человек и должен жить высокими идеалами! Нас все вокруг призывают к тому, что человек должен быть богатым, стремиться к уровню жизни... А потом получается, что все одинаково богатыми быть не могут, и как в Перу - между богатыми и бедными кварталами воздвигается бетонная стена, по одну сторону которой люди живут в роскоши, по другую - в нищете.

Но я с большой долей позитива смотрю в будущее, с надеждой - на нашу молодежь, тем более что я работаю с этой молодежью, разговариваю с ними о том, как важно делать из себя людей, если вы хотите выходить на сцену, быть артистами. Я не хочу, чтобы они были похожи на тех, за кого мне бывает неловко, пусть это и одаренные люди, но ведь не это главное в актерской профессии. Актер должен иметь право выйти на сцену, чтобы сказать что-то особенное людям, чтобы за ним пошли, чтобы в человеке случился какой-то щелчок. Я понимаю, что, придя в театр и посмотрев спектакль, человек не изменится, не станет диаметрально противоположным, но он задумается о чем-то важном. Во все времена театр - это врачевание души, недаром театры строились рядом с дворцами бога медицины Асклепия. Асклепий врачевал тело, а театр исцеляет душу человеческую. Важно, чтобы человек, врачующий душу, был хорошим, приличным, - и все мои великие коллеги по Вахтанговскому театру - Ульянов, Лановой, Яковлев и другие - были очень хорошими и глубокими людьми. Сложными, безусловно, но главное, хорошими людьми.

Вам не кажется, что сейчас ценностная парадигма восстанавливается?

- Я бы очень этого хотел. Мы говорим своим детям о том, что артист - это человек, который должен уметь донести, сказать о важном, о главном, о чести, о глубине, о предательстве, о том, что есть зло и добро, а люди пусть смотрят и разбираются, что есть хорошо, что есть плохо. Подсмеиваться над нами не надо - воспитание - дело консервативное, а совсем не новаторское. Это не ретроградство, боже сохрани.

Как подобный педагогический посыл воспринимает молодежь?

- Нормально воспринимает. Мы тоже не всегда хотели слушать старших, нам казалось, мы знаем лучше. А они твердили нам: "Театр - это дисциплина!", - мы подчинялись и выполняли, так и нынешняя молодежь. А еще мы учим их тому, что театр - это не артисты, стоящие на сцене, театр - это команда людей, которая подготовила для вас спектакль - от тех, кто пришел и поставил декорации, до тех, кто сшил костюмы, кто загримировал, кто встретил публику в гардеробе. И вы, актеры, - лишь одна из составляющих театра, да, наиболее яркая, но до какой же степени вы должны быть яркими, чтобы зрители, выходя из зала, каждого капельдинера поблагодарили! А как ужасно, когда им же и выговаривают: "Что вы нам показываете! Как вам не стыдно". Если я хочу узнать мнение зрителей о спектакле, я спрашиваю именно капельдинеров: "А как публика относится к спектаклю?" И получаю ответ: "Ой, вы знаете, спектакль очень-очень нравится, нас так благодарят!" Но могу и услышать: "Прошло полчаса - и публика ручейком потекла из зрительного зала..."

Актер должен иметь гражданскую позицию?

- Обязательно! Я живу в стране, которую я люблю. Русский язык, на котором я разговариваю, мыслю, - я даже больше, чем люблю. Здесь мои родственники, могилы моих родителей, здесь у меня театр Вахтангова, в котором я служу сорок лет, здесь Щукинский институт, где уже двадцать лет я ректор, - и я уверен, что все у нас будет хорошо. Я не хочу давать прогнозы, как Мессинг, я не вижу сквозь время, но я точно знаю, что Россия будет развиваться своим путем. Россия всегда была немножечко отдельно от других, как у Блока в "Скифах": "Мы, как послушные холопы, держали щит меж двух враждебных рас, монголов и Европы!"

Мы много гастролировали по миру: Америка, Европа, Азия, - и везде нас принимали очень тепло. И когда я слышу, мол, давайте отменим русскую культуру, то хочу спросить, а вы кто такие? У вас полномочия сверху, данные господом богом, запретить целую нацию, национальную культуру? Вы с ума не сошли, те, кто позволяет себе такие вещи? Хотя сейчас мы видим, как легко переписывается история, даже ход Великой Отечественной войны, оказывается, можно переписать: мол, это не русские своими огромными жертвами победили фашизм, а пришел второй фронт - и все сделал. А вспомним, когда открылся второй фронт...

А как же эти так любимые многими слова: "Я вне политики" или "У меня нейтральная позиция". Мол, я артист, мое дело играть, развлекать...

- Да, да, да... Развлекать... Вахтанговский театр во время Великой Отечественной войны выпустил спектакль "Мадемуазель Нитуш", это был ярчайший спектакль, люди приходили, веселились, и в этом была правда - актеры заставляли зрителей испытывать положительные эмоции, позволяли им думать о том, что есть другая жизнь и что мир обязательно наступит.

Мне иногда зрители признаются: "Спасибо вам большое, я так трудно живу, но вот на время спектакля я стал его частью, я находился вместе с вами, и это придало мне сил". А что происходит с людьми после спектакля "Война и мир", когда по прошествии пяти часов они выходят и говорят: "Боже мой, оказывается, такие понятия, как родина, порядочность, вера, дух, бог, живы!"

Где вы черпаете силы при таком напряженнейшем графике - институт, огромный репертуар в Вахтанговском, гастроли, общественная деятельность? Бывает, руки опускаются?

- Бывает, особенно утром, просыпаешься, и кажется: "Ну все, больше я ничего не хочу, ничего не буду..." Но проходит какое-то время, и ты говоришь сам себе: "Нет! Так неинтересно и скучно!" Жить и играть нужно до самого последнего момента, пока у тебя сохраняется хоть какое-то желание выходить на сцену, а у меня оно есть! И играть, и репетировать! Тяжело, когда устаешь, когда много всего, и, оказывается, что сегодня ты играешь спектакль до 11 часов вечера, а завтра в 6 утра у тебя самолет и вечером на другом конце страны спектакль. Я хотел этого избежать всячески, говорил себе: "В этом сезоне такого не будет!". Ну и что! Я играю "Маскарад", а на следующий день в 6 утра улетаю в Набережные Челны - где читаю Пастернака, а затем лечу в Москву, где у меня вечером "Война и мир".

Но это моя профессия, которую я выбрал. Я люблю играть спектакли! Кто-то устает, а мне это доставляет удовольствие! Может быть, поэтому я остаюсь актером, не ухожу на какую-нибудь административную работу.

А ведь могли стать не актером, а инженером, перед театральным закончили политехнический институт...

- Я достаточно рано понял, что хочу стать именно актером, просто не сразу поступил в театральный и по настоянию родителей получил еще и инженерное образование. Я в детстве хорошо учился по математике... В нашем поселке жили интернированные - люди, вернувшиеся из военного плена, которым не разрешалось поехать на свою родину, - и многие мои учителя были как раз из интернированных, и среди них - университетская профессура, большие интеллектуалы, мне с учителями очень повезло. Отлично помню, как Зинаида Алексеевна, учительница математики, давала мне более сложные задачи, чем всем остальным. И однажды она вызвала меня к доске, дала, как обычно, задачу повышенной сложности, и я ее у доски не смог решить. Для меня это был позор, и ее фраза навсегда запала мне в душу, я стесняюсь до сих пор: "Молодец среди овец, а против молодца - сам овца. Садись". Мне было так стыдно, но после этого я стал учиться еще лучше.

Ужас! Травма на всю жизнь!

- Нет, это не травма! Я сделал тогда вывод, что нужно всегда оставаться учеником и всегда продолжать учиться.

Что за Пушкин у вас на лацкане пиджака?

- Это значок, который я привез из Пушкинских гор. Подарили, я его надел и не хочу снимать, он мне очень нравится. А были мы там с очень интересной программой, действующей у нас в Щукинском институте, которую мы проводим совместно с министерством просвещения, с администрацией президента, администрацией Псковской области, духовенством в лице главы Псковской митрополии Отца Тихона (Шевкунова). Лучшие школьные коллективы, которые мы отбираем со всей страны, в день рождения поэта играют в Пушкинских горах свои небольшие театральные постановки. Главное - даже не сыграть, а оказаться в этой святыне русского языка, русской культуры. И вот уже четыре года подряд я приезжаю туда, и для меня это очень важно. Так что, этот Пушкин - мой талисман.

Что Пушкин сказал бы о сегодняшнем дне, давайте представим...

- В финале своей поэтической программы, посвященной творчеству Пушкина, я читаю такие строки: "Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь, вакхальные припевы! Да здравствуют нежные девы и юные жены, любившие нас! Полнее стакан наливайте! На звонкое дно в густое вино заветные кольца бросайте! Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет пред ясным восходом зари, так ложная мудрость мерцает и тлеет пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!"

Слушая вас, сразу вспоминаю главный тезис Вахтангова: нет праздника - нет спектакля!

- И это так! И даже когда мы играем трагический спектакль, у человека в душе должно произойти такое, что он выйдет из зала и, как в "Свадьбе в Малиновке", душа сначала свернулась и потом развернулась (смеется - Авт.).

А бывало, что от собственных ролей в кино душа сворачивалась и разворачивалась? У меня, например, она сворачивается и разворачивается во время сцены о лжи во благо в фильме о Мессинге!

- Как идут съемки - сняли один дубль, другой, третий, одна сцена, вторая... И только спустя лет пять как-то на даче я посмотрел этот фильм, точнее, несколько серий, - боже мой, я смотрел не на себя, а на этого персонажа, воспринимая его как совершенно постороннего человека, - и над этой сценой расплакался. И думаю: "Ты идиот что ли!" (смеется - Авт.).

Вы даже Сталина в кино смогли сделать привлекательным, обаятельным влюбленным мужчиной!

- Мне за это досталось и от сталинистов, которые считают, что это неправильно, такого быть не могло, и от противников Сталина, которые не оценили, что я его "очеловечил". А я про себя подумал, а что, он не человек разве, влюбиться - каждому не чуждо! Моя бабушка рассказывала о той трагедии, когда потеряли они Сталина, и как его хоронили, и это была беда бедовая. И где я истину найду, кто мне ее расскажет... От беды одних до восторга других... Это уже глубокая, давняя история, и уже нет свидетелей... Меня сейчас занесет, поэтому я лучше скажу словами Маяковского из его "Юбилейного":

"Сукин сын Дантес!

Великосветский шкода.

Мы б его спросили:

- А ваши кто родители?

Чем вы занимались

до 17-го года? -

Только этого Дантеса бы и видели".

И всем, кто возмущается, очень хочется задать вопрос, а ваши родители - кто? Или родители ваших родителей? Когда-то в нашей стране были две категории людей - осведомители, и те, против кого осведомляли.

Знаю, что вы очень уважаемы в еврейской диаспоре России...

- В Интернете даже пишут, что у меня есть какая-то другая фамилия, но у меня фамилия одна, и по национальности я русский. Много сыграл евреев, почему так получилось - может быть, внешность моя способствовала тому, что меня выбирали на роли евреев... Хотя внешность моя подойдет к разным национальностям - можно и к итальянцам меня отнести, и к французам, и к испанцам (улыбается - Авт.).

Спустя сорок лет в театре вы сохранили волнение и трепет перед сценой или уже совершенно бесстрашно выходите на нее?

- Всегда волнуюсь выходя на сцену - ведь ты никогда не знаешь, какой сегодня собрался зритель, как он будет тебя воспринимать, принимать. Но когда ты видишь, что спектакль "покатился", а зритель пошел за тобой, тогда уже все в порядке, с богом! И потом, когда отшумят аплодисменты, мы выходим на улицу и становимся обычными людьми со своими проблемами и чаяниями, заботами и страхами, с больной душой, как у многих сейчас... А я не имею права сомневаться, мои студенты сразу это почувствуют, - и я должен нести уверенность. Но как любого взрослого человека, меня иногда охватывает отчаяние. Я думал, чем дольше буду жить, тем будет легче, ведь предполагается, что ты повзрослел, поумнел, знаешь ответы практически на все вопросы, - но на деле чем дольше ты живешь, тем не просто ты не знаешь ответы, а еще большее количество вопросов тебя накрывает, и самый главный: а что такое люди и что есть ты на этой земле. И тем острее вопрос, а зачем ты сюда приходил. И каждый человек должен прожить свою жизнь и учиться только на своих ошибках. Родители говорили мне: не делай этого, а я делал. Сейчас я это же говорю своим детям, а они все равно поступают по-своему.

В вашей жизни был случай, когда Петр Наумович Фоменко вас по сути благословил... Работа с какими режиссерами помимо Фоменко для вас наиболее ценна?

- Это потрясающий случай моей жизни, который я не забуду никогда, - он дал мне такую надежду на будущее! Во время репетиции у нас получилась сцена, и я сижу, слезы выступили на глазах, и Петр Наумович встает с режиссерского места, подходит и целует меня в лоб...

Фоменко для меня в театральном мире фигура номер один. Да, я очень уважаю своих педагогов, кто принял меня, кто учил, но театру в каком-то самом особенном смысле учил меня именно Петр Наумович, я очень благодарен судьбе за то, что свела меня с ним.

С любовью вспоминаю Гария Черняховского, когда он собрал нас в спектакле "Зойкина квартира": и молодым вахтанговцам, которые перебивались с хлеба на воду, вдруг дали сыграть спектакль!

Свои первые роли - хорошие, большие - я сделал с Евгением Рубеновичем Симоновым, у него я сыграл и Казанову, и Дон Гуана в "Маленьких трагедиях", и Гаэтана в "Розе и крест".

Очень любил работать с Робертом Стуруа. И, конечно, огромный этап моей театральной жизни - это Римас Туминас.

В одной из программ вы рассказывали, что работать над "Войной и миром" было очень непросто.

- Римас Владимирович - особенный художник, особенный творец. Конечно, он не сентиментальный человек, он понимает, что мы занимаемся ремеслом, он и сам близко к себе не подпускает эмоцию, но иногда я наблюдал за ним в некоторых сценах и видел, что у него к горлу подступает ком, и тогда он закрывал глаза..., но потом, когда это проходило, он еще строже и еще острее делал замечания. Нам его очень не хватает.

Профессию актера относят к одной из самых зависимых. Каково, будучи признанным мэтром, профессором, ректором театрального института, - подчиняться режиссерскому решению даже при несогласии с ним? Наверняка, такое случалось у вас...

- У нас возникали несогласия с Римасом, точнее, у него со мной, не у меня с ним. Но закончилось все тем, что я остался один на своей роли князя Николая Болконского, ничего для этого не делая.

Вы фальшь в жизни чувствуете так же остро, как фальшь на сцене?

- Доверяюсь, верю, в жизни меня просто обмануть... Но лучше все равно доверять людям. Было, и друзья предавали, но проходит время, ты все помнишь, но при этом прощаешь. Хотя сначала кажется: "Я никогда его не прощу!". Это наша христианская традиция - надо прощать, иначе ты себя разрушаешь. Если я с кем-то бываю резок, мне сразу становится не по себе, и я уже думаю: "Надо как-то из этого выйти и не держать это в себе!" Тем более то, что сегодня кажется правдой, на утро может таковой уже не казаться, и может быть, нужно искать золотую середину, хотя и она не будет правдой. В молодости к одному поступку мы относимся как к неприемлемому, становясь постарше, готовы простить, а в более зрелом возрасте можем позволить себе даже иронию по этому поводу.

Театр мира победит театр войны?

- Всегда война заканчивается миром, хотим мы того или нет. К тому же, я верю предсказаниям, например, Ванги - они мне нравятся, поэтому я им верю (улыбается - Авт.)! Ванга нарисовала России отличную перспективу, и я жду, когда ее пророчества сбудутся (смеется - Авт.).

Фото Я. Овчинниковой, В. Мясникова, М. Чернова и из личного архива Евгения Князева