Автор: Денис Драгунский
Вышла пятая по счету книга кинокритика, блогера, писателя (ну прежде всего, наверно, все-таки писателя) Диляры Тасбулатовой: еще более смешная, нежели четыре предыдущие. Плод трехлетней работы над рассказами: выбраны лучшие из огромного потока, пишет она очень много. Уморительная книжка.
У меня никогда не было чувства юмора, хотя во всех рекомендациях, которые мне давали американские коллеги, значилось: «good dry sense of humor».
Почему хорошее чувство юмора должно быть «сухим»? Как вино? Или как порох? Наверное, у меня не хватало чувства юмора, чтобы разобраться. В общем, я был как джентльмен из анекдота: «Когда мне смешно, я смеюсь. А никакого чувства юмора у меня нет!»
Я смеялся над забавными ситуациями и веселыми книгами – Гашек, О’Генри, Тэффи, Аверченко, Ильф и Петров и даже, представьте себе, Влас Дорошевич. А также Леонид Лиходеев и Эдуард Графов, мастера советского фельетона. Они писали смешно. Но при этом я прекрасно понимал того джентльмена: наверное, чувство юмора – это когда над тобой все кругом ржут, и ты должен ржать тоже. Похоже на тюремную «прописку», когда тебя обливают водой или заставляют бегать на четвереньках, и внимательно смотрят, насколько искренне и звонко ты хохочешь.
Впрочем, чувства трагизма – этой оборотной стороны чувства юмора – у меня не было тоже. Когда мне очень грустно, я готов плакать, но никакого особого, как бы «предустановленного» ощущения драмы, а тем более трагедии – у меня нет.
Точнее говоря, мне всю жизнь так казалось.
Возможно, Диляра Тасбулатова чересчур загордится, но эти особые странные чувства – чувство юмора и особенно чувство повседневного трагизма – у меня начали появляться при чтении ее таких коротеньких, таких грубоватых и вроде бы совсем бесхитростных рассказов. Ну и пусть ее. Надеюсь, что у нее хорошее чувство юмора.
Хотя первый укол на самом деле был раньше, конечно. Все началось с Зощенко. Я любил его с детства, и он казался мне очень смешным. Просто животики надорвать. «Аристократка», например. Или «Рассказ про одну корыстную молочницу». Помню, как лет в тринадцать читал эти рассказы вслух, за столом. Маленькие дети читают стишок Маршака, встав на табуретку, а я, уже подросток, читал рассказы Зощенко.
В гостях у нас как раз была прекрасная актриса Рина Зеленая. Я читаю по книге, но с выражением, почти что в лицах. А она не смеется. Смотрит на меня, нахмурившись. Я сначала растерялся, а потом обиделся.
«Рина Васильевна, - сказал я. – Наверное, я плохо читаю? Раз вам не смешно. Тогда покажите, пожалуйста, как надо правильно читать!» - и протянул ей книгу. «Нет, что ты, - сказала она своим знаменитым тоненьким голосом. – Ты хорошо читаешь. Только книга уж слишком страшная. Не до смеха». «Страшная?» - я удивился. Но она объяснила мне, и всем, кто был за столом – что это на самом деле страшно, когда «нервные люди» убивают друг друга из-за примуса на коммунальной кухне; страшно, когда не в чем к врачу пойти; страшно, когда отношения рушатся из-за пирожного, на котором «надкус сделан и пальцем примято». Но я тогда не понял. Вежливо покивал, и всё. Тем более что мама принесла торт, и все стали пить чай.
Прошло довольно много лет. Примерно через полвека, или даже чуточку больше, я впервые прочитал рассказы Диляры Тасбулатовой. В них, в этих байках, заметках и рваных, словно бы подслушанных диалогах – я почувствовал веселый ужас жизни.
То самое загадочное чувство юмора.
И чувство трагизма заодно.
Чувство юмора – это когда смешно, хотя надо то ли заплакать, то ли отвернуться и постараться забыть. Легче всего сказать, что юмор – это защита, это нежелание понять и принять проблему, заменить ее шуткой, веселым парадоксом. Фрейд вообще считал, что юмор – одна из форм агрессии, против объекта высмеивания или, опять же, против проблемы. Наверное, в каких-то случаях это именно так и есть.
Но не здесь, не в рассказах Диляры Тасбулатовой. Трагизм в ее жутко смешных (животики надорвешь!) текстах виден явственно, он не скрывается за комическими фразами и ситуациями, а существует как вторая главная тема в этом контрапункте. Трагизм социальный – эти рассказы по большей части о бедных людях в самом простом смысле слова, о дворниках, уборщицах, продавцах и покупателях в окраинных магазинах. Трагизм, я бы сказал, метасоциальный – о странном российском симбиозе богатых и бедных, безвестных и знаменитых. Трагизм ментальный – в каждом диалоге бурлит и пузырится чудовищная каша в головах наших современников и соотечественников.
Наконец, трагизм смысла существования (умный человек сказал бы «экзистенциальная драма») – вопрос: зачем все это? Зачем все эти консьержки и дворники, соседки и прохожие тетки, да и сам автор, сама Диляра Тасбулатова, по профессии журналист и кинокритик, живущая между Каннским фестивалем и рынком в Химках, обожающая притворяться то «заслуженным рыбаком Каз. ССР», то скандальной теткой, то наивной экскурсанткой? Зачем? Затем, что людям нужна теплая рука, сочувственный взгляд и доброе слово, в этом и есть тот человеческий – и очень человечный! – смысл, который звучит с каждой страницы этой книги.
Но не подумайте, что тут все про философию жизни, социальные проблемы и выход в творение добра! Конечно, отчасти да. Но лишь отчасти.
Потому что Диляра Тасбулатова пишет очень смешно.
Вот, например, рассказ о Мэйсоне, как он был на фестивале в Алма-Ате. То есть в Алматы. Но у Диляры по старинке.
«Плюс Мэйсон был обожравшись мясом, отчего у него, говорят, было несварение: он, наверно, столько мяса за всю жизнь не съел, как в Казахстане. А отказаться было нельзя, и мясные блюда все несли и несли - почему-то джигиты в старинных казахских костюмах, а один джигит вообще стоял с беркутом на руке, и беркут косил на него недобрым взглядом – типа не будешь есть, я тебе глаз выклюю. Ну и Мэйсон со страху ел - вплоть, как я уже говорила, до несварения и робкой просьбы себе какого-нибудь слабительного.
Единственное, что этот Мэйсон - в отличие от Ван Дамма, который сразу по прибытии требовал себе … ммм… девушек - никаких таких «девушек» не требовал, и на том спасибо. Хотя очень многие были бы не прочь попользоваться Мэйсоном, но он не догадался, бедолага.
Там еще было много смешного, но дайте мне закончить историю с Харатьяном. Этот Харатьян, который играл на одном провинциальном фесте роль Питта, как-то пошел себе к лифтам. И я пошла - к лифтам, потому что хотела подняться к себе в номер. Харатьян, пройдя шагов десять, вдруг резко, как-то по-хулигански злобно обернулся, уверенный, что я его преследую - с целью интервью, а может еще чего похуже. Но, заметив по моему безразличному взгляду, что я преследую всего-то лифт, успокоился и ему даже на секунду стало неловко. И одновременно приятно (что не преследую) и неприятно (что опять-таки не преследую, с целью, конечно, интервью) - такая вот амбивалентная гамма чувств была на его слегка пропитом лице.
С Мэйсоном я тоже столкнулась. Он отошел от столов, и я куда-то шла - а точнее сказать, в сортир. Мэйсон тоже шел в сортир, который был здесь один на всех.
Мэйсон повел себя приличнее: широко, как принято у американцев, улыбнулся: мол, я вот Мэйсон и рад, что вам приятно видеть самого Мэйсона, хотя вы идете в туалет по нужде, и я иду туда же по нужде, и это нас слегка равняет: какую-то провинциальную тетку и меня, великого Мэйсона».
В наше время, когда нижние полки литературы ломятся от простодушной «романтической прозы», похожей на прохладный сладкий чай, а на верхних полках громоздятся неразгрызаемые грильяжи интеллектуальных многослойных пара-мета-интра-текстов, рассказы Диляры Тасбулатовой нужны как воздух.
Как фраза надежды: «все это прежде всего смешно, хотя и страшновато; но когда-то же мы всё-таки отсмеемся сами над собой и начнем, наконец, жить хорошо».
