Анатолий Сосновский: Не пережить себя

Когда мне было 15 лет, я украл библиотечную книгу. Впоследствии такое случалось еще дважды, но тот случай был первым и, пожалуй, наиболее оправданным. Я похитил третий том из чёрного четырехтомника Хемингуэя 1968 года издания. «По ком звонит колокол» и публицистика времён испанской Гражданской войны, чудовищный дефицит в конце 60-х. Спустя полвека, эта книга и сегодня со мной - физически на полке и в душе. «Колокол» на многие годы стал любимым романом. С него - через «Испанский дневник» Кольцова и стихи Лорки - начался путь в испано-латиноамериканский мир, ставший профессией на три десятилетия. 

Хемингуэй, подобно Вергилию у Данте, был для подростка из среды провинциальной гуманитарной интеллигенции проводником в богемный мир Парижа 20-х, испанской фиесты и корриды, в жестокий, но романтический мир другой, не Отечественной, войны. Даже Венеция, о которой кто только не писал, помимо очевидных ассоциаций, навсегда оказалась для меня связанной с ностальгическими тенями старого полковника и графини Дандоло из не самого сильного позднего романа «За рекой в тени деревьев». Так что в последнюю доковидную поездку 2019 года мы все же добрались до хемингуэевской остерии Чиприани на острове Торчелло в Лагуне, чего и вам всем советую. Однако книги Хемингуэя - не путеводитель по яркому миру экзотики и приключений, он не Майн Рид и не Дюма. Скорее уж Киплинг, Джозеф Конрад или Лев Толстой времён кавказских повестей.
       
Самым близким по духу к Хемингуэю советским автором был Константин Симонов, который и приложил свой немалый номенклатурный вес к публикации вышеупомянутого четырехтомника, и стал по сути его ответственным редактором, внеся тем самым заметный вклад в духовное становление моего поколения. И Хемингуэю, и Симонову присущ романтический стоицизм, но логика поступков и рассуждений героев «Прощай, оружие», «Колокола» или рассказов Хемингуэя закономерно свободнее. Любопытно, кстати, что в 1956 году Хемингуэй получил Нобелевскую премию по литературе за «Старика и море», далеко не самую сильную свою вещь, в которой дидактика явно забивает тонкую и сложную ткань его письма. Удивляться тут нечему, - как известно, Бунину Нобель достался за «стихи идеалистического направления», а не за его волшебную русскую прозу…
         
Проза Хемингуэя тоже обладает волшебными свойствами, в частности, запоминаться даже в хорошем переводе. Через пять лет после достопамятной кражи из обкомовской библиотеки я купил на суточные в первой заграничной поездке английское издание «Колокола» в мягкой обложке, прочитал его и оценил мастерство наших переводчиков. Ритм последних строк романа, где герой готовится, жертвуя собой, прикрыть отход партизан, среди которых его любимая, Мария: «Роберт Джордан  лежал за деревом, сдерживая себя, очень бережно, очень осторожно, чтобы не дрогнула рука…Он чувствовал, как его сердце бьется об устланную сосновыми иглами землю».

Хемингуэй покончил с собой на 61-м году жизни, 2 июля 1961 года. Биографы до сих пор спорят о причинах этого поступка, до деталей повторившего самоубийство отца писателя почти 30 годами раньше. Чаще всего ссылаются на прогрессирующую депрессию, переросшую в паранойю. Я думаю, что Хемингуэй, проживший жизнь настоящего охотника за адреналином, переживший три войны, ранения, авиационные и автомобильные катастрофы, рак и тропические болезни, четырежды женатый, алкоголик, признанный при жизни литературным гением, категорически не был готов к тихому угасанию в клинике. Его смерть стала последним мазком цельного портрета. Мужественный седобородый искатель приключений в свитере грубой вязки,- возможно, именно таким, как на канонической фотографии, украшавшей жилища советских физиков и лириков 60-х и 70-х, он видел себя и хотел остаться в памяти потомков. Собственно говоря, так и получилось. Это слегка схематичный, но тем не менее верный образ одного из самых важных для русского читателя писателей ХХ века.

фото: Topfoto/FOTODOM