Автор: Наталия Смирнова-Гриневич
«Река Потудань» по рассказу Андрея Платонова в Студии театрального искусства Сергея Женовача.
Театр Женовача – особый разговор, особая интимность, камерность, семейность и преданность. Зрителям – счастливым обладателям дефицитных билетов, на каждом спектакле предлагается каким-то образом поучаствовать в происходящем. Театр, конечно, начинается с вешалки. Но если по Станиславскому это означает - проникнуться атмосферой спектакля, то здесь Вас приглашают в соавторы. Своего рода перформанс с участием 35 зрителей происходит вот уже который год на малой сцене уютного театра с фантастической предысторией, уходящей корнями к семье Алексеевых – родоначальников Художественного театра.
Спектакль по рассказу Платонова вовсе и не спектакль. Интимный разговор со зрителем в тщательно охраняемой тишине приглашает поучаствовать в мистическом процессе инициации героя, рассказанном емким языком Платонова, полным звуков и бликов земли и солнца. Река, высвеченный желоб в кирпичной кладке стены (художник Александр Боровский), разделяет и соединяет прошлое и будущее, мужское и женское, войну и мир, душу и тело. Полноводная Потудань может дать силу уставшей земле и людям, измученным голодом и войной, но способна и утопить тоской и печалью бесконечных своих берегов.
Спектакль еще не начался, но перформанс (я убеждена в этом!) происходит уже тогда, когда я дергаюсь в пробках на подступах к Таганке. А механический голос яндекс-навигатора вдруг с человеческим вздохом сообщает: «Здесь опять все перекопали, в правом ряду… в левом ряду…» Вы можете успеть погулять перед спектаклем в прекрасном вишневом саду, устроенном на огромных подиумах, торжественно поднимающихся над землей. Настоящие плодовые деревья с крупными хоть и зелеными пока ягодами - вишневый сад, Чехов? Нет, в Афише Платонов. И помним по рассказу – прекратилась гражданская война, бывший красноармеец – «демобилизованный человек» Никита Фирсов возвращается домой на голодную, изъеденную ранами войны землю для того, чтобы найти себя, понять смысл и красоту собственного существования: «…большие серые глаза глядели с угрюмым напряжением в спокойную скучную природу однообразной страны, точно пешеход был нездешний».
Я вхожу в фойе театра, меня встречает красноармеец в шинели, где-то в глубине звучит веселая гармонь, на столах – угощенье: черный хлеб, сало, картошка в мундире, походные алюминиевые чайники и кружки, которые жгут губы и руки, бесплатные программки – Вам одной достаточно? Возьмите еще, бесплатно ведь… Панибратский или просто братский тон ведущего актера-красноармейца заставляет вылезти из собственной скорлупы приличий, правил и неразгаданных еще комплексов. Смущаясь, бессвязно или нарочито развязно рассказываю что-то про собственную жизнь, погоду и настроение общественности. Сэлфи. Люди бесконечно и безжалостно запечатлевают себя и других в любых пространствах, словно не верят в реальность происходящего.
Вечный вопрос современного искусства - где проходит граница между творением художника и реальностью? Знаменитые перформеры 20-21 века самоотверженно решали эту задачу самоистязанием и всякого рода «горением» на жертвенном алтаре искусства. А здесь, в мирном уютном доме на улице Станиславского, нас вдруг тоже спрашивают: готовы ли Вы к самоиспытанию? Ведь искусство требует жертв не только от художника. Следуйте за нами, сдавайте свои мобильные устройства перед входом в зрительный зал. Вы готовы расстаться со своим сокровищем на время спектакля?! Садись, пожалуйста, на деревянные табуреты, сколоченные, похоже, из тех же досок, что подпирают потолок небольшого помещения, где разыгрывается действо про трудно складывающееся в слова житие плотника старика Фирсова, сына его – Никиты и прекрасной девушки Любы, прилежно постигающей тайны фармакологии.
Вмешательство публики в происходящее вроде бы не требуется. Но само твое присутствие – необходимый атрибут пространства. Ты понимаешь, что актеры обращаются и к тебе лично, твое лицо высвечено, спрятаться некуда. Каждый случайный звук может стать частью действа. Тишина создается здесь не только авторами спектакля, но и зрителями. Тишина раздвигает пространство и смещает время. Слова Платонова, превращенные местами из авторской в прямую речь, зависают в воздухе, словно не принадлежат никому. Ты волен взять то, что считаешь нужным в данный момент.
- Вы теперь не забудете меня? - попрощалась с ним Люба.
- Нет, - сказал Никита. – Мне больше некого помнить.
А еще персонажи разговаривают между собой звуками. Они вздыхают, храпят, воют и кашляют то от усталости и голода, то от избытка чувств, то от тяжелой болезни. И тогда я ловлю себя на том, что дышу в унисон со стариком, который тоскует по сыну. Мне не хватает воздуха, когда задыхается от невозможности совладать со своим счастьем Никита. Я чувствую в своем горле сдавленные рыдания Любы, не познавшей в первую брачную ночь всей полноты женского счастья.
Доски – как символ житейского благополучия, меж тем творят новые формы бытия – гроб, шкаф для молодоженов, кроватка для младенца… Герой должен вырасти, возмужать, перейти рубикон мальчика-мужчины. У Платонова – это миф про антигероя, который доказывает свою «геройскую» сущность, пройдя через испытания болезнями и скитаниями.
Помните, как в сказках обычно бывает: сначала предварительное испытание – надо сказать ласковое слово первому встречному, вежливо обойтись, а уж потом – встреча с демоническими силами и чудесное спасение. Вот Люба, ее подруга, отец – тут добрые слова и смирение, а рынок, куда отправил себя в добровольную ссылку на непосильную работу сам Никита – это уж ад кромешный. Но спектакль уходит от масштаба мифа ради исследования настоящей живой, нетеатральной реакции, в угоду распознавания душевных импульсов, вырастающих из небытия пространства и времени. Миф – это такой сосуд, который мы априори знаем, чем наполнить. Такое «бессознательное знание» дается нам памятью предшествующих поколений, бабушкиными сказками и всевозможными тотемами и табу, принятыми социумом. Здесь, в спектакле Женовача, нет полноценного мифа, нет законченной картины мира, зато нет и стереотипов восприятия. Пафос мифа снижен до откровенного разговора со зрителем.
Мы вынуждены здесь и сейчас производить некую работу ума и сердца, переосмысливать привычные ходы для того, чтобы понять и принять пронзительные в своей простоте и искренности интонации Сергея Качанова, исполняющего роль отца Никиты. Мы готовы свыкнуться с нескладными повадками Никиты в исполнении удивительно органичного Андрея Шибаршина, рады увидеть глазами влюбленного героя чуть гламурную, на мой взгляд, и слишком «подиумную» стать Любы - Марии Шашловой.
Человеческое дитя, как правило, не появляется на свет без врача или повивальной бабки. Мы, зрители, начиная со дня открытия Малой сцены, помогаем родиться каждый раз новому, совместно выстраданному образу. Доски, прислоненные к стене, где течет легендарная животворящая река Потудань, возвращают нас к реальности. Эти огромные ничем не закрепленные шпалы герои лихо таскают над нашими головами. Одно неосторожное движение… Опасно. Здесь все по правде, без театральных трюков и «обманов». Телефоны вернули как обещали. Мы аплодируем актерам, а они – нам. Ведь то, что происходило здесь и теперь во-многом обязано зрителям, среди которых, я надеюсь, нет случайных и нетребовательных.
