Что такое грязные деньги? Какой заработок унизителен? Как зарабатывать достойно? И на что не стоит соглашаться никогда, даже за бешеные деньги? Ответы на эти и другие вопросы ищет и находит Евгений Гришковец
Скажи, Евгений, почему у нас часто спрашивают артистов и художников о политике, экономике, о смысле происходящего в России? Как будто они политологи, экономисты, философы... Вот твой коллега Серебряков не так давно объяснил нам всем, в чём русская национальная идея: хамство и наглость...
– Он и меня, как русского человека, оскорбил этим высказыванием… Его так любят здесь – как нигде не любят. Его здесь обожает публика. Поэтому – как ты смеешь такое говорить?.. Я уже не говорю о том, что именно здесь он зарабатывает деньги…
…А почему ты говоришь, что он мой коллега?
Евгений Гришковец
– Коллеги у древних греков – это люди, финиширующие вместе. Для меня многие люди, выступающие на сцене, делающие кино, пишущие какие-то тексты, не являются коллегами. Коллеги для меня – это архитекторы, врачи, люди, работающие для своих современников, достигающие какого-то результата. Мы вместе работаем на Родину. Я вот никогда не говорю – «в этой стране». Я говорю: «в России» или «на Родине».
Но вернёмся к нашим баранам... По-твоему, это нормальное явление, что у медийных лиц, просто потому что они известны, спрашивают об устройстве мира? Как ты к этому относишься?
– Нормально отношусь. Имея в виду, что вряд ли кого-то может серьёзно интересовать мнение о политике России ребят из Comedy Club. Или каких-нибудь футболистов.
Ахеджакову и Басилашвили часто спрашивают.
– Ну, ты сейчас назвал людей, у которых есть политический опыт. Басилашвили был депутатом, насколько я помню. Это люди, про которых известно, что они умные, участвовавшие в больших художественных произведениях – хороших спектаклях и великом кино.
И потому что они известные.
– Ребята из Comedy Club в определённых кругах более известны, но никто не будет расспрашивать этих клоунов на экономические темы. Их можно спросить о моде, о том, что они едят, где отдыхают, какие спиртные напитки они употребляют. Наверное, у футболистов и хоккеистов можно спросить, какие они водят машины. Но их мнение о политике и экономике не может нас интересовать. Зато нам хочется знать, что думают о происходящем в стране и мире люди, которых мы считаем умными, значительными, думающими. Конечно, их мнение будет интересовать всех.
Вот и тебя часто спрашивают – чей Крым?
– Меня никто не спрашивал. Я сам высказался. Сам!
Ты сказал что-то вроде «не в целях правды, но в интересах истины». Что присоединение Крыма – это незаконно, но справедливо.
– Да!
Чисто русская проблема, как лучше поступить – по справедливости или по закону? Как делить – честно, или по-братски, или поровну?
– Я человек законопослушный и не нарушаю никаких законов.
Никаких?
– Я считаю, что не нарушаю. Хотя, по мнению украинских людей, нарушаю – когда езжу в Крым. В Севастополе есть моя публика. Но. Крым – это территория России, в которой я живу. В этом смысле я не нарушаю никаких законов. И никто мне никаких претензий не может предъявить – ни Соединённые Штаты, ни Украина. Но при этом я не еду в Донбасс, чтобы не пересекать незаконно украинскую границу и не нарушать украинских законов.
В плане геополитики мне очень нравится история из твоей жизни – как ты в 90-м году поехал в эмиграцию в Берлин. По еврейской квоте. И тебя в лагере для беженцев поселили с марокканцами.
– Нет, никакой еврейский квоты не было. Я просто обратился в правозащитную организацию там и сказал, что я обиженный еврей, что меня притесняли на почве антисемитизма. И они, как гуманные люди, поселили меня в общаге для беженцев – только не с марокканцами, а с афганцами.
И они отняли у тебя всё твоё имущество. Что напомнило тебе твою службу на флоте.
– Да. На флоте у меня всё забрали старослужащие – ну так они всё у всех забирали. Мне это неинтересно обсуждать, я про это написал книгу.
Скажи, а насколько это было для тебя важным опытом, когда ты в Берлине на улице давал концерты? Когда ты выступал с пантомимой и так зарабатывал? Это была работа по твоей будущей специальности – я правильно понимаю?
– Нет. Опыт такой, что больше этим заниматься не надо. Никакой профессиональной работы на улице быть не может. Все эти художники на Арбате, которые рисуют, с позволения сказать, портреты, – не более чем форма попрошайничества. Фактически они собирают милостыню. Никакого развития в этом нет и не может быть.
Для тебя это был тяжёлый, неприятный опыт.
– Нет, ну тогда это было весело, я себя обманывал, тешился мыслью, что это – настоящая работа. Потом понял, что это – тупик. Это зарабатывание на хлеб даже без масла. Возможность зацепиться и жить за границей.
Сколько ты тогда зарабатывал?
– За четыре часа работы можно было получить пятьдесят марок. Вообще, когда тебе двадцать два года, то можно спать в спальном мешке, есть сушёную подмётку и запивать водой из лужи.
А в сорок, в пятьдесят лет? Важная вещь. Знаю, ты отказывался от денежных проектов, если они тебя не привлекали. Были же такие случаи. Ты говорил и писал что-то в таком роде, что богатство отвлекает человека от жизни, от смысла жизни.
– Важно, как ты заработал богатство. Если в профессии, то всё в порядке. Мне легко говорить – я один на сцене, я могу себе позволить не делать того, чего не хочу. А зарабатывать деньги предательством профессии – это то, что лишает человека смысла и возможности работать. Это я говорю о корпоративах.
А там полтинник долларов за вечер – это не предел.
– Смотря кому. Я стараюсь про это даже и не знать. Про то, что есть такие деньги. Любой корпоратив, подчёркиваю, любой, без исключения, – это унижение артиста. Можно всё что угодно говорить, но это всегда унижение, это всегда обслуживание каких-то людей. Именно не выступление, а обслуживание. А унижение всегда отвратительно. И когда люди занимаются этим, у них возникает сначала стойкая неприязнь, а потом ненависть к тому, что они делают. И артист перестаёт создавать новые произведения. Эти деньги, которые платят за корпоративы, – они кажутся лёгкими. А на самом деле они разъедают душу. И уничтожают профессиональное в человеке. Мы знаем много музыкантов – не будем их называть, – которые погибли исключительно из-за корпоративов.
Да ладно! Прям буквально погибли?
– Как творческие единицы. Их десятки, этих людей, которые блеснули, их полюбили люди, и они поняли, что концерты – это редко и трудно. Проще сыграть несколько корпоративов и получить деньги намного большие, чем зарабатывая во время тяжёлого тура по Дальнему Востоку. Потом смотришь – у них почему-то не выходит новых альбомов, а выходят только синглы. Смотришь – человек мелькнул в каком-то предновогоднем концерте и у него появилось ещё больше корпоративов. Потом смотришь – почему-то человека забыли вообще. Потому что он играл сначала по заказу на юбилеях каких-то банков, а потом он играет на дне рождения пятнадцатилетней дочери хозяина какой-то шашлычный. И всё! И человек в свои тридцать – сорок – сорок пять лет уже существует в прошлом. Обслуживание вот этих людей, которых он не любит и не уважает, – унижение самого себя! И человек на это согласился сам! Цена на его выступления постоянно падает, он доходит до совсем низких показателей. Он живёт в прошлом. Играет песни, которые написал пятнадцать лет назад. Это ужасно! Но это обязательно происходит. С теми людьми, которые отказываются от профессиональной деятельности. То есть перестают исполнять свои произведения для людей, которые покупают билеты по собственной воле.
Вот ты говоришь: разъедает душу. А нельзя ли как-то поточнее описать этот механизм разрушения?
– Ну, люди выступили на корпоративе раз-другой. Ценник на выступление в спектакле в театре – он в десять или даже в двадцать раз меньше, чем за выступление у кого-то на дне рождения или на свадьбе. Меньше начинает играть на сцене и чаще играть на заказ. К нему быстро привыкают в этом качестве. И он вдруг замечает, что его уже не очень слушают на свадьбах и днях рождения. Он начинает допускать к себе панибратское отношение. Он понимает, что, если человек купил артиста на вечер, он считает себя вправе подойти и похлопать выступающего по плечу, посадить рядом за стол, заставить того какой-то тост сказать. И постепенно размываются все ограничения, стирается дистанция. Человек начинает ненавидеть то, что он делает. И тех людей, которые ему платят. Вот таков механизм разрушения! Нарастает на лице корка, и на душе – корка. На нервах – корка. Такие люди уже ничего не испытывают.
Скажи, пожалуйста, ты это знаешь, наблюдая со стороны? Или ты был, бывал внутри ситуации? У тебя был такой опыт?
– В этом сложно разобраться, пока ты сам не попробуешь...
То есть ты пробовал.
– Да. Сначала я не видел в этом ничего дурного. Тем более что люди платят такие деньги! Помню, выступаю, а меня из зала кто-то перебивает: «Алё, говори погромче!» Я возразил, мне в ответ тоже возразили. Я вдруг понял, что это за ситуация такая. И я просто ушёл со сцены. И вернул деньги. А потом я пил водку, стакан за стаканом, и она меня не брала. Мне хотелось пойти в душ, снять кожу и помыть её. И с тех пор – больше никогда! Я увидел, насколько это унизительно... Насколько это путь в никуда. Бывало, мне говорят: «Слушай, мы такие друзья, приезжай в Кемерово, твой родной же город. Ты же знаешь нас с детства. У нас такая компания. Ну, просто скажешь пару тостов. Хорошо заплатим». Но я отвечаю: «Нет!» Согласишься раз-другой, а потом у тебя не будет причины отказаться в следующий раз. И уже лет восемь до меня такие серьёзные предложения не доходят. Потому что это невозможно.
Значит, последнее твоё выступление на корпоративе состоялось очень давно.
– Да, это где-то 2003-й или 2004-й. В начале пика моей популярности, моды на меня. Это была какая-то фирма в Москве. Потом с монологами у кого-то на даче выступал. Просто стыдно вспоминать. За полтора часа какой-то болтовни и потом ещё выпивания очень хорошего вина с какими-то в общем симпатичными людьми я получал больше, чем за длительный тяжёлый тур, например, по всему Поволжью. И возникает соблазн: «А на фига я буду так вот мотаться на каких-то ночных поездах и выходить на сцену для семисот человек в каждом городе? Когда можно вот так один раз для пятидесяти человек выступить? Но я понял, что это – разрушение. Потому что настоящее искусство – оно только в том месте, которое специально для него отведено и предназначено: в театре.
Значит, поначалу тебе удавалось себя уговорить.
– Нет, это были просто выступления от незнания, я говорил себе: ничего страшного! А потом я понял: нет-нет-нет...
Удалось выскочить из этого?
– Не выскочить, а сразу выйти. Поезд ещё не тронулся в этом направлении.
Но без такого эксперимента и знания – умозрительно – ты бы никогда не понял, что это такое. Вот я бывал на днях рождения солидных людей, с артистами. Как-то, помню, банкет вёл Иван Ургант.
– И я бывал на таких днях рождения, где выступал Ургант. Но для него-то это нормально! Кто Ваня Ургант? Телеведущий. Ну вот он и ведёт. А если бы он писал книги, если бы он играл в театре, если бы он был кинорежиссёром (каким-то значительным или хотя бы с претензией на значительность) – тогда бы другое дело. Ваня – человек, очень органично существующий в этом. Он, на мой взгляд, ведущий без претензий на что-то большее, и он остроумный.
Лепса я как-то встретил на дне рождения. Пел, старался, выкладывался – пот ручьём, рубашка мокрая. Но, с другой стороны, он с этого и начинал – пел в кабаках.
– Какие претензии к Лепсу? Он что? Поэт? Писатель? Поёт человек. Какая разница, где ему петь? А вот если ты Юрий Шевчук, то тебе нельзя петь на корпоративах. Чего он, собственно, и не делает.
Ксения Собчак, известная своими корпоративами, тоже телеведущая.
– Нет, у неё другой контекст. Она баллотировалась в президенты. Делала серьёзные политические заявления. Она уже, считаю, вышла из состояния гламурного фрика, как и политического фрика. Она стала в общем-то вполне осмысленной фигурой. Если она ведёт корпоративы, то девальвирует свои собственные высказывания, ставит под сомнение свою серьёзность. Но, с другой стороны, Ксению Собчак в этом смысле я не осуждаю. А может быть, она политические корпоративы ведёт – откуда я знаю?..
Да, любой корпоратив, даже если за миллионный гонорар, даже если это Кристина Агилера, – это всё равно унизительно. Всегда! Поэтому я этого никогда больше не сделаю. Меня купить больше невозможно. Не дай бог отсутствие куска хлеба заставит меня сделать такое...
А какой тогда заработок не унизителен?
– Неунизительно – это стадионный концерт, где трибуны ломятся, где каждый человек из тысяч собравшихся сам хотел прийти тебя послушать, сам купил билет и пришёл. Стоял в очередях, чтобы только послушать музыку или танцевать вместе с другими людьми, которые тоже купили билет... ... Или это маленький провинциальный театр, в который тоже зрители пришли к артисту по собственной воле... А когда артист приходит к заказчику за деньги – это всегда унижение. Как бы это не оправдывалось.
Всё остальное – унижение.
А вот я ещё вспомнил, как ранние Beatles ездили Германию с гастролями и там пели в кабаках.
– Выступать в кафе, в пивных, в клубах – это совершенно не то же самое, что корпоратив. Это клубное выступление. Люди играют в клубе – это нормально. А корпоратив – это когда частное лицо тебя заказывает для своего мероприятия.
Как же заработать бедному деятелю искусств? Да ещё и без унижений?
– Тут надо разбирать каждого отдельного деятеля искусств. Мы сейчас говорим не о Григории Лепсе, а о художнике или писателе. Надо по возможности зарабатывать профессией. Я не считаю, что актёр, который работает в театре, например, в МХТ имени Чехова или Вахтанговском, и при этом играет в каком-то плохоньком сериале, – что он зарабатывает неправильно. Он зарабатывает актёрским трудом! Или если художник, живописец настоящий, заработал тем, что по заказу сделал два десятка интерьерных работ для какой-то гостиницы... Я не считаю, что это плохо.
Тут я сразу подумал про Микеланджело, который нанимался к папе расписывать ему стены.
– ...Конечно, если художнику приходится в доме какого-то богатого человека, который приехал с Кавказских гор, рисовать что-то такое, что совершенно противоречит его пониманию смысла и вкуса... Вот это, конечно, недопустимо. Это как раз то, что разрушает душу. Писатель, если он пишет что-то для телевидения, сценарий сериала, или ему приходится заниматься какими-то журналистскими делами, – он зарабатывает профессией. Ему приходится на это идти, потому что книгами сейчас зарабатывают очень немногие.
Можно делать всё то, что не требует от художника переступить через себя. Если жизнь требует от тебя переступить через себя – не переступай!
Иными словами, Микеланджело мы предъяву не кидаем.
– Да, наверное.
Скажи, вот ты в разных городах и странах пытался обустроить свою жизнь. И остановился на Калининграде. Почему там, а не в Москве, в Питере?
– …Вот мне очень нравится Севастополь. Прям так нравится! Но я понимал отчётливо в 96-м году, когда решался этот вопрос, что в украинский Севастополь я жить не поеду. И я не поеду жить в Тбилиси, хотя мне там очень нравится. Вообще в другую страну я не поеду жить никогда. Я поехал в Калининград не потому, что там жил Иммануил Кант. Кстати, мало кто знает, что там помимо Канта родился ещё и Гофман. Кого там только не было из немецких музыкантов, композиторов, философов, литераторов и политиков! Я поехал туда потому, что там есть море, там не холодно и это не так далеко от Москвы. В Москве я жить не хотел и не хочу. А в Сибири на таком далёком расстоянии от центра культурной жизни, в местности, где полгода зима, – мне надоело.
А чем Питер тебя не устроил? Или Новороссийск?..
– Новороссийск – это не областной центр. Там нет того, что нужно мне как жителю областного центра, – нет среды. Это, скорее, рабочий портовый город. Питер для меня слишком большой, это мегаполис, и к тому же там отвратительный климат. У нас такая страна огромная, но в ней совсем немного тёплой территории. Это Поволжье и Юг, Краснодар. Южные люди для меня, сибиряка, слишком шумные, слишком разговорчивые. А Калининград прекрасен – там никогда не бывает холодно, никогда не бывает жарко.
Ты, переехав в Калининград, купил квартиру...
– У меня сейчас дом. В красивой исторической части города. Там это не удивительное дело. Есть сад. Дом старый – 1934 года постройки. Его интересно было восстанавливать...
Многие калининградцы, особенно те, кто там родился, ощущают свою особенность по факту рождения. И по факту того, что это самый западный регион России. Мы – западнее, чем Латвия, Литва и Эстония. Западнее, чем Беларусь. Местные там всегда слушали польское радио, в Литву ездили, границы же не было.
Помню, я в Литве встречал ваших, при Советах они туда за колбасой на пароме мотались. Нет бы своей наделать...
– Калининградцы, как бы они ни ориентировались на своих соседей, понимают: для того, чтобы жить так, как соседи, надо быть гораздо более эффективными и работящими. А они – вальяжные, весёлые русские люди, которые хотя не лентяи, но и не страшные работяги. Они живут так, как живут. И своим образом жизни дорожат.
Ты так смачно рассказываешь про Калининград, что я подумал: какого чёрта мы тут сидим в Москве?
– Да я и сам этого не понимаю.
Когда ты уезжал из Кемерово, деньги были важны для тебя. Тогда ты не мог купить квартиру в Москве, понятно. Но потом ты разбогател и уже мог перебраться в столицу. Но не сделал этого.
– Если бы я хотел в Москву, я бы приехал в Москву. Снимал бы квартиру.
Вот как ты сейчас снимаешь.
– Да. Тогда у нас был только один ребёнок. Запросы были небольшие. Жили мы в Калининграде очень скромно. И точно так же скромно могли бы жить в Москве на съёмной квартире. Я просто не хотел жить в Москве. Никогда! Я не вижу причины, почему я должен быть в Москве. Не понимаю. Просто не мой город.
Притом что все лезут в Москву.
– Не все лезут. В Москву прилезло десять миллионов человек. А какие-то люди не едут в Москву. И даже не имеют таких намерений. Им в голову такое не приходит. И не приходило.
Ну да, Шолохов.
– Астафьев.
Калининград стоит на море, но там ведь вода холодная, как я понимаю. Балтика же всё-таки.
– Есть калининградцы, которые купаются ежедневно, и зимой, и летом. Вот в этом году был тёплый май. Вода – 18–19 градусов. В Балтийском море при солнышке в такой воде купаться психологически нормально. И ещё же рюмку водки никто не отменял. Выпил рюмку водки – искупался, взбодрился, и на солнышко. Я двадцать лет там живу. В то лето, когда Москва задыхалась от жары и дыма, в 2010 году, – в Калининграде было так замечательно! Вода прогрелась до 26 градусов. Это было очень приятно. А какой там песок – мелкий, чистый, его можно засыпать в песочные часы. А в прошлом году летом вода была 24 градуса. У нас там можно купаться весь июль и половину августа. Гарантированно практически. Потом – чудесный сентябрь.
А там есть киргизы, узбеки, таджики?
– Строят таджики, узбеки продают на рынке. Плов готовят. А есть у нас узбек замечательный, его все любят, – Макс. У него самая большая мебельная фабрика. Там у него работают итальянцы.
Итальянские гастарбайтеры у узбека?!
– Да. Они работают по дереву. Узбек наш восстанавливал резьбу по дереву большого органа в кафедральном соборе. Узбек восстановил католический орган! Служил в Калининграде в армии в начале 80-х, остался.
А есть у вас там такое настроение, у местных, что вот мы победили немцев, отняли у них землю и теперь живём на ней? Тема гордости такой есть?
– Есть. Что мы живём там по праву, потому что, в сущности, у России как у правопреемницы СССР никаких военных трофеев, кроме Калининградской области, не осталось. Это единственный военный трофей.
Вот ты из одной провинции переехал в другую. А помнишь, в перестройку писали с пафосом в таком духе, что Россию спасут провинции? А в столице в этом смысле мрак. Потом эти разговоры затихли.
– Да, даже академик Лихачёв говорил, что русская духовность сохраняется провинцией. Но академик был не прав! Потому что, конечно, провинция не занимается сохранением духовности. Она просто живёт. Кто-то выживает, кто-то живёт даже роскошно. Но в основной массе своей люди просто живут, и всё. Ну действительно, в Кемерово вряд ли массово и всерьёз думали о духовности. «Я должен сохранять духовность» – такого внутреннего монолога я себе представить не могу. Но, может быть, провинциал живёт более укладисто, чем москвич. Может быть, более традиционно. И ещё пока в отдельных городах в провинции люди отпускают своих детей играть во двор – без присмотра. У нас это есть, в Калининграде. Не по всему городу, но есть. Понятно, что в Архангельске люди живут не так весело, не так темпераментно, как в Ростове-на-Дону. Но везде, где живут русские люди, они живут приблизительно одинаково.
Евгений Гришковец
Тебе видней – ты довольно много ездишь.
– Я не довольно много, а очень много езжу. Я побывал практически во всех городах страны – где есть театры, где есть публика, которая ходит на спектакли.
В основном ты ездишь в провинцию, чтобы обмениваться какими-то энергиями там с местными?
– Нет. Я просто играю спектакли. Просто играю! Ну вот кино снял человек – и оно поехало по кинотеатрам в виде кинокопий. Фильм показывают, и режиссёру и артистам никуда для этого ехать не надо. Или написал ты книгу, она вышла – и продаётся в Хабаровске, во Владивостоке. А вот спектакль, если ты сделал, то изволь поехать и показать его! Я в этом смысле незаменим. Сделал спектакль – должен его играть. И всё.
Ты сейчас книгу новую выпустил. Веха.
– Да. И нового литературного замысла пока нет, а без него я за новую книгу не сяду. Есть замысел пьесы. Я его довольно основательно уже продумал и буду писать, скорее всего, зимой. А сейчас я такой счастливый! Это моё первое лето за много-много лет, когда я могу плавать, купаться и пить вино, не думать о том, что я теряю время, что я филоню, отлыниваю от какой-то работы.
И, чтоб пить вино и купаться в море, тебе никуда не надо ездить, благо ты живёшь недалеко от пляжа.
– Нет, летом я езжу в Грецию – там теплее. В Калининграде прекрасны весна и осень, а летом хочется жары. Цель путешествия, цель отъезда не только в том, чтобы попутешествовать, но чтоб соскучиться по дому, вернуться в него с удовольствием, понять, что дома, на Родине, всегда лучше...
фото: ИРА ПОЛЯРНАЯ/ЛИЧНЫЙ АРХИВ Е. ГРИШКОВЕЦ; VOSTOCK PHOTO; GETTY IMAGES RUSSIA; LEGION-MEDIA
