Неугодный клоун

Архивный материал 2019 года

Автор: Дмитрий Воденников

Чарли Чаплин всю жизнь мечтал о доме-крепости. Как у пороcёнка Наф-Нафа – крепком и прочном, из камней, чтобы Серый Волк не смог пробраться. У него получилось, но со второй попытки... 

«Чарли Чаплин вышел из кино». Так написал Осип Мандельштам. В стихотворении, которое как будто на глазах в самом конце рассыпается. То ли потому, что это опубликован всего лишь черновик стихотворения и строчки ещё прыгают и ломаются, то ли рассыпаться уже начало сознание самого Мандельштама (стихотворение написано в 1937 году). Чужая даль чудит и зовёт в дорогу. 

Чарли Чаплин вышел из кино. 

Две подмётки, заячья губа, 

Две гляделки, полные чернил 

И прекрасных удивлённых сил.

В этой строфе ещё всё чинно и стройно. Слова стукаются друг о друга, и в них отражается небо. Но подождите немного, скоро мы заметим распад. 

У настоящего Чарли Чаплина тоже в какой-то момент всё стало рассыпаться. Без котелка, грима, без сценического образа, в обычном костюме, он вёз в Европу свой фильм «Огни рампы», когда прямо на корабле по пути из Нью-Йорка узнал, что ему будет отказано в возвращении. 

Дело было в том, что в 1940 году он выпустил на экраны своего «Великого диктатора». Это фильм про Гитлера. И Гитлер был жёстко высмеян комиком. Сейчас нам это кажется диким, но именно это и послужило Чаплину потерей его американского дома: ещё на этапе съёмок режиссёру поступило предупреждение, что у него будут неприятности с цензурой. «Этот фильм никогда не покажут в Америке! – говорили ему знающие люди. – Это может повредить нашим отношениям с Германией». Дальше – больше. Когда Германия напала на Советский Союз, власть всё-таки от Чаплина отстала. Зато начались проблемы с обычными американцами. Особо активно настроенные жители Атлантики пообещали закидать кинотеатры, где фильм будет демонстрироваться, бомбами с газом. 

Чарли Чаплин – заячья губа, 

Две подмётки – жалкая судьба. 

Как-то мы живём неладно все – чужие, чужие. 

Оловянный ужас на лице, 

Голова не держится совсем. 

Ходит сажа, вакса семенит, 

И тихонько Чаплин говорит: 

Для чего я славен и любим и даже знаменит? 

И ведёт его шоссе большое к чужим, к чужим.

Кстати, о чужих. До 1922 года собственного дома у Чаплина не было: он жил в арендованных квартирах. Первым же особняком был Moorcrest: он тоже был арендован в 1921 году. Белый, как сахарная голова. Внушительный, как мечта об успешной жизни. Мавританский стиль, сильно выпирающая входная группа (с огромными арками: кажется, сюда должен заходить жираф). Этот особняк изначально построен для теософской колонии, которую основал Август Кнудсен, поселившийся в Голливуде в 1911 году. Все дома этого теософского общества были тогда вдохновлены исламской архитектурой Индии XVI–XVIII веков и имели причудливые купола, необычные окна в виде замочных скважин, фантасмагорично преувеличенно-огромные арки. Мне бы было там неуютно.

Чаплин был первым жильцом этого дома: здание он арендовал практически сразу после постройки. Но с долгой жизнью в этом индийском преувеличении не получилось: снимал его актёр недолго. Есть фотография, где на фоне тонких колонн с причудливыми пилястрами, где сами колонны уходят в круглые арки, стоит немолодая женщина в дорогом домашнем халате, с бантом пояса на животе. Если присмотреться, мы увидим, что это не женщина. А сам Чаплин. 

Он стоит, милый и привычно домашний. И он знает: дом его не за горами. Даже не за холмами. Он там, на холме. 

И в 1922-м он уже в свой собственный дом въехал. Это случилось в Беверли-Хиллс. Дом был построен по утверждённому им же самим плану. Дом был таким, каким должен был быть. И полной противоположностью тому – снимаемому. Никаких преувеличений и выкрутас. Никакой Индии. Основательность и традиция. Дом стоит на холме, и единственное слово, которое приходит на ум, когда ты первый раз его видишь, – это «цитадель». Крепость.

Внутри тоже всё было основательно: сорок комнат, кинозал и даже орган. Что уж говорить, дом был прекрасный.

Чарли Чаплин (на самом верху), ниже теннисист Билл Тилден, актёр Дуглас Фэрбенкс (внизу слева) и теннисист Мануэль Алонсо

Предыстория строительства дома, сама идея дома – дружеская. Когда Чаплин вернулся в Америку после мирового турне, его друзья Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд предложили ему купить землю и построить дом рядом с их поместьем Pickfair. И актёр, не знаю, как уж скоро, на это согласился. Он приобрёл землю на холме (холм, холм – это тут самое главное), где раньше местные жители любили устраивать свои конные прогулки. Конных прогулок не стало, зато стали селиться рядом всё больше и больше голливудских знаменитостей. Приезжали туристы. Люди любят сияние звёзд, а маленькие сыновья Чаплина – деньги. Поэтому они даже занялись небольшим бизнесом: стали за малую мзду показывать некоторым туристам имение отца и заодно – где кто живёт. Прислуга Чаплина нервничала (а её было много – 17 человек!), грозилась всё рассказать родителям, но, вероятно, не рассказывала. Туристы же ахали и уезжали довольными.

Мы не туристы, мы видим дом Чаплина на почтовой открытке 30-х годов. Большая трёхэтажная махина жёлтого цвета, красно-кирпичная черепица, дорожки извиваются серым цветом среди каких-то почти доисторических деревьев. Дизайном дома занимался сам Чаплин, а строили его плотники с кинематографической студии. Наверное, поэтому всё было как в кино – недолговечно. Друзья дома даже дали этому особняку кличку Breakaway House («Картонный домик»): в нём часто что-то падало, отваливалось, рушилось – Чаплин не был щедрым человеком (да что мы скромничаем, скажем честно: просто был скуповат), на всём пытался экономить, а плотники со студии мастерили не очень хорошо.

Вид сверху на резиденцию Чаплина в Беверли-Хиллс

Да и сам дом был слеплен как сплошная эклектика. «Невероятное сочетание, – так описывает этот дом Лита Грей, вторая жена Чаплина, – английского, французского и американского «контемпорари» со странной примесью китайского и японского декора. Общая атмосфера была ориентальная – от изобилия нефрита до лиц слуг».

Большая машина приближается к внушительному особняку в георгианском стиле. Едущий в машине видит прежде всего плато: дом стоит на нём, «возвышаясь над Беверли-Хиллс со всеми прилегающими селениями и Тихоокеанским побережьем. Крутой подъездной путь образовывал идеальный круг на вершине плато, покрытого буйно цветущими розовыми кустами».

Люди выходят из автомобиля, и самое поразительное, что их там, в доме, ждёт, – это комната, очень похожая на кинотеатр. Собственно, это и есть кинотеатр. Справа находится клавиатура органа, слева, на первой лестничной площадке ступенек, ведущих наверх, окошко проекционной будки.

«В дальнем конце располагался киноэкран, спускавшийся с потолка, – опять из воспоминаний Литы Грей. – Это была огромная комната; потолок высотой в два этажа крепился с помощью огромных дубовых балок, а массивная мебель была обита тяжёлым выгоревшим оранжевым бархатом. К центру дома прямо от нас шёл коридор, покрытый ковром в чёрно-белую шашку. Мы спустились в шахматный холл и вошли в жилую комнату».

Здесь их ждут уже многие вещицы из нефрита, по большей части обнажённые фигурки. Это откровенно мужская комната.

Хозяин ведёт Литу Грей в обшитую ореховыми панелями гостиную с такой же мебелью. «За массивным резным столом могли разместиться восемь человек, но стулья были такими огромными, что их было только шесть вокруг стола. Кресло хозяина имело исключительно высокую спинку, богатую резьбу и оранжевые бархатные подлокотники, всё это делало  его похожим на трон».

Чаплин пересекает столовую и подходит к тяжёлой бархатной драпировке, кайма которой почти касалась потолка, тянет шёлковый шнур, и открывается огромное окно. Вид потрясает Литу Грей. «Передо мной террасами расстилался необъятный, ухоженный газон, обе его стороны были густо усыпаны клубникой… Следующими после столовой были яркое, весёлое помещение для завтрака с кованой мебелью и кухня… Хозяин повёл меня в сад, где нашему взору открылись теннисные корты и бассейн. Мы гуляли по узким тропинкам под сводами, увитыми виноградом, а он говорил и говорил, словно мальчишка моего возраста, освоивший непостижимую профессию и не вполне уверенный, что заслужил все эти материальные блага, дарованные славой».

…Для полного счастья не хватает только динозавра. Впрочем, этим динозавром был сам Чаплин. Мир менялся, и менялся не в лучшую сторону. Скоро прилетит метеорит, и жизни динозавров придёт конец. Останутся торжествовать мелкие млекопитающие, по размеру напоминающие крыс. 

И первая жертва уже должна быть принесена. Этот дом – из-за критики одной из таких крыс – у Чарли Чаплина, в сущности, отняли. Огромный особняк скоро должен опустеть. Всё щёлкнуло – и все темы собрались в единый узор.

Дэвид Селезник, Мэри Пикфорд, Чаплин и Александр Корда (стоит). 1941 год

Дело в том, что во времена расцветшего маккартизма (всё параллелится в этом мире: Гитлер, Сталин, Америка тоже набухает войной, в конце Второй мировой грянет Хиросима) Чаплина всё чаще стали обвинять в деятельности, направленной против интересов США. Досье, впрочем, копилось на него в ФБР ещё с 30-х годов, но тут уже началась работа настоящая: после того как Чаплин провёл в 1942 году кампанию в поддержку открытия второго фронта, глава разведывательного управления Эдгар Гувер приказал активизировать сбор на Чаплина сведений и попытался выдворить комика из страны. Как видим, ему это удалось.

После выхода «Диктатора» в прокат газеты обвинили Чаплина в том, что он «тыкал в зрителей коммунистическим пальцем», пытались найти еврейские корни (с ума сойти: это тогда, когда уже были концлагеря по всей Европе), ставили ему в вину поддержку коммунизма, на что он честно отвечал: «Коммунизм – это идея, а идея – это не яд и не заболевание. Эта идея мне интересна». Дальше цитата: «По воспоминаниям его семьи, кинорежиссёр возмущался неравенством и был большим гуманистом. Во время Второй мировой войны Чаплин открыто выступал за помощь СССР и агитировал за открытие второго фронта. Правительство США не одобряло его альтруизма. После войны Чаплина пригласили в СССР, но он так и не посетил Советский Союз. Очевидно, к тому моменту он уже понял, что сталинский режим и коммунизм не одно и то же».

Когда травля стала совсем труднопереносимой, Чаплин выезжает на гастроли из Америки с новым фильмом, и его тут же обвиняют в неполной уплате налогов. Министр юстиции заявляет, что после своего возвращения Чаплин будет задержан до выяснения вопроса о его «подрывной деятельности». Ну а потом въезд в страну и просто запрещают. Это поразительно. Это как если бы Любови Орловой запретили въезжать в СССР. Но формально право было на их стороне: Чаплин не имел американского гражданства. Так уж случилось.

И тогда он решает строить новый дом.

В Швейцарии, где он прожил последние двадцать пять лет, Чарли Чаплин для жены Уны и детей купил землю. Почему-то именно в Швейцарии любят селиться люди, у которых была яркая жизнь (ну и деньги, которые позволяют здесь поселиться): Одри Хепбёрн, Набоков, Коко Шанель. 

Сперва семья жила в гостинице, но почти сразу стала искать дом. Чаплин решил выбрать поместье Мануар-де-Бан. «Мы потратили четыре месяца на поиски дома, – вспоминал он. – Уна, ожидавшая пятого ребёнка, решительно заявила, что не хочет из больницы возвращаться в отель. В конце концов, мы обосновались в селении Корсье, чуть выше Веве. К нашему удивлению, мы обнаружили, что при доме есть участок в тридцать семь акров земли, фруктовый сад, в котором растут крупные чёрные вишни, чудесные зелёные сливы, яблоки и груши, и огород с клубникой, изумительной спаржей и кукурузой».

С дочерью Джеральдин. 1959 год

Прям какой-то «Пиноккио»: и спаржа, и тётушка клубника, и бабушка яблоко, мальчик-вишенка. Но это я просто иронизирую. Покупка на самом деле была удачной: только подумайте – 14 га общей площади, вид на Альпы и озеро, в окнах с тяжёлыми красными шторами – зелень, тишина и покой. Поместье в Беверли-Хиллс было продано, с Америкой было покончено почти навсегда.

И опять тут, в новом поместье, снуют люди (помните 17 человек прежней прислуги?): дворецкий, шофёр, секретарь, две няни, садовник. И опять стучат плотники, только уже настоящие, не со студии: благодаря им дом был практически полностью перестроен (даёт знать о себе нищее детство – в четырнадцать лет Чарли ещё писать и читать не умел, поэтому, когда пришли деньги, он всё время, как Наф-Наф, строил крепкое и прочное, чтобы на века). 

Я не знаю, скучал ли он по Америке, по своему прежнему дому, но новый точно любил. 

Это было трёхэтажное здание площадью 1150 м², «похожее на советский послевоенный дом отдыха» (как пишет один журналист). Дом был построен в 1840 году для одного из жителей этих мест, Шарля Эмиля Анри Шерера, построен местным знаменитым архитектором Филиппом Франелем.

«Нас немного напугало великолепие нашего поместья – мы не были уверены, хватит ли у нас доходов, чтобы его содержать», – говорил сам Чаплин. 

Но доходов хватило. 

Лужайка перед домом – с одной стороны, лес – с другой стороны, овраг, «на краю которого были когда-то устроены теннисный корт и бассейн», но при Чаплине густо заросли дикой травой. Потом гараж, где при жизни Чаплина стоял его «роллс-ройс».

Когда-то здесь ходил и сам хозяин. Он поднимался в свой кабинет и проводил там иногда почти весь день. Он не любил гостей. Он диктовал мемуары. 

«Много чепухи писали о моей склонности к одиночеству и глубокой меланхолии. Может быть, у меня никогда не было потребности в большом количестве друзей без разбору, которых привлекает лишь знаменитое имя. Я люблю друзей, как и музыку, когда я в настроении». 

А дом шуршал людьми. Переговаривались пятнадцать человек прислуги, звякали чашки, приезжали гости. Но Чарли Спенсер Чаплин диктовал.

Мне очень нравится одна фраза, которую я нашёл, когда собирал материал. Её написал Алексей Тарханов: «Я видел кадры, на которых он сидит у дверей дома, держит за руку жену, а потом медленно идёт с ней по парку в сторону деревьев, окаймляющих лужайку. Он опирается на палку, и это не та гибкая тросточка, с которой он кувыркался на экранах всего мира». 

На сборе винограда, недалеко от Лозанны. 1953 год

Вообще, вечного праздника не было, да и не могло быть. Стол редко раздвигался, чаще всего за ним обедали вдвоём или втроём. Дети жили в верхних этажах. «Их спальни напоминают дортуары интерната, но он этих недовольств не признавал: уж всяко уютнее, чем то, что было в его нищем лондонском детстве. В бывшем винном погребе он хранил яуфы со своими старыми фильмами, сотни коробок по алфавиту».

После смерти Чаплина специально приглашённый фотограф отснял на память все комнаты в доме.

Чаплин любил свой дом. Последние его слова в книге «Моя биография»: «И, полный этого счастья, я сажусь иногда в часы заката на террасе и гляжу на широкую зелёную лужайку, на озеро, на спокойные горы вдали – и, ни о чём не думая, радуюсь их величавой безмятежности».

Умер Чаплин в ночь на Рождество. Похоронен был на сельском кладбище. «Дважды», – пишет один исследователь. Потому что гроб тут же украли из могилы. «Теперь он лежит под двухметровым слоем бетона».

Так он нашёл ещё один свой дом, теперь уже надёжный.

Оловянный ужас на лице, 

Голова не держится совсем. 

Ходит сажа, вакса семенит, 

И тихонько Чаплин говорит: 

Для чего я славен и любим и даже знаменит? 

Стихотворение Мандельштама уже совсем сломалось. Его приходится составлять из отдельных строк. Но там есть совершенно чудесные. Например: 

Отчего у Чаплина тюльпан, 

Почему так ласкова толпа?

А почему мы решили, что она, толпа, была к нему ласкова?

Чарли, Чарли, – надо рисковать.

Я уже приводил эти его слова, но, если их повторить, они прозвучат сильнее, таков вообще эффект рефрена: «Полный этого счастья, я сажусь иногда в часы заката на террасе и гляжу на широкую зелёную лужайку, на озеро, на спокойные горы вдали – и, ни о чём не думая, радуюсь их величавой безмятежности».

А вот это правда. 

Чаплин рискнул – и выиграл.