Автор: Евгений Додолев
60 лет назад родился Виктор Цой. В армию поклонников рекрутируются новые поколения, а никто из коллег-музыкантов так и не смог отчетливо артикулировать формулу феноменального успеха этой, казалось бы, предельно простой музыки
Далекие близкие
Так какова она, эта формула? «Жить быстро, умереть молодым»? Возможно, это условие и является необходимым, но уж никак не является при этом достаточным, если пользоваться математической терминологией. Александр Башлачёв и Яна Дягилева тоже не перешагнули отметку 30, но помнят их исключительно в рамках субкультуры, они не стали иконами такого масштаба, как обитатель ленинградской «камчатки», хотя и покинули худший из миров в том же контексте, в те же сроки, в последние годы советской империи.
Виктор Цой
Очень показательным стал знаменитый концерт в «Лужниках», который закрывал Цой со своим «Кино». Интересно было наблюдать стоявших за кулисами. Игоря Талькова с его тяжёлым взором. И остальных кумиров той эпохи. Они мучительно пытались понять: что это, почему и как? Ревущая толпа фанатов озадачивала не на шутку тогда, но самое интересное, что и сейчас задающиеся этими же вопросами не могут ответить на них внятно и достойно. Занятно, что точку над «i» поставил не российский культуролог, а французский дипломат, но об этом – в конце настоящих заметок.
У Цоя не было друзей, хотя он ценил и привечал Константина Кинчева и прочих соратников по рок-движению. Помню, как Цой пришёл в гости в московскую квартиру лидера «Алисы» и после того, как хозяин обронил модное тогда словечко «телега», стал как бы подтрунивать над Костей, усмешливо педалируя «это моя телега», но было очевидно, что это абсолютно дружеский троллинг и Виктор симпатизирует товарищу и относится к нему с допустимой в рок-содружестве долей респекта.
Интересно, что самого ВЦ уважали даже те, кто не слушал песни «Кино» и не считал фильм «Игла» Рашида Нугманова культовым. На 30 лет со дня рождения я сделал спецвыпуск газеты «Новый взгляд», которую в начале 90-х выпускала телекомпания «ВИD» с подачи незабвенных Ивана Демидова и Влада Листьева. И лучший текст – моё мнение – тогда сочинил Игорь Воеводин, всего лишь раз бравший интервью у Виктора и вовсе не являвшийся поклонником его творчества:
«Рок-н-ролл мёртв. Уцелевшие пропойные экс-божества, потряхивая поредевшими гривами, что-то гундосят со сцены, горстка уцелевших поклонников визжит, и кажется божествам, что их по-прежнему любят и знают все. А поезд, между тем, ушёл, и в кармане – пыль и табачные крошки, и душа работает на портвейне, как на самом дешёвом, поганом бензине, и стучат клапана, и трубы покрылись странным нездоровым налётом… Цой думал, что он – рок-певец. Они, ещё уцелевшие, его постаревшие однополчане, знают, что это не так. Не совсем так. Он был просто Поэт, со смятой душой, сторонящийся окружающих, подсознательно ожидающий от них чего-нибудь ещё. Он мог бы в жизни не брать в руки гитару – голоса у него просто не было. Всё равно строчки истекали из него и оставались жить. Знаете, идёт босой человек по дороге, ноги изранены, и кровь сочится в пыль, и скатывается в шарики. И по этим следам человека всегда найдут пущенные вослед собаки».
После гибели Поэта, как это обычно водится, нашлись сотни очевидцев/соратников. О своих встречах с Цоем написали разнокалиберные известные люди, которые просто технически не могли с ним пересечься, – от Отара Кушанашвили до Ренаты Литвиновой.
С женой Наталией Разлоговой во время первого визита "Кино" во Францию
Сашу Цоя я уговорил дать первое в его жизни интервью три года назад: в сети к тому времени циркулировала масса выдумок про то, что сын рок-кумира, мол, вырос фриком-неадекватом, превратившись в изысканного извращенца и конченого наркомана. Зная, что наследник растёт артистичным и весьма одарённым красавцем, сочиняющим музыку, преуспевшим в искусстве дизайна и виртуозно владеющим самой разной техникой, я считал нужным предъявить телезрителям его самого и его тогдашнюю спутницу Лену Осокину.
В случае Цоя-младшего слава родителя не является подспорьем в карьеростроении: Александр Викторович не готов ни пиариться на имени отца, ни конвертировать это родство в деньги (в отличие от своего дедушки Роберта Максимовича Цоя, регулярно соглашающегося участвовать в разномастных ТВ-шоу за гонорары; уместно, пожалуй, подчеркнуть, что со своим отцом основатель «Кино» находился в весьма натянутых отношениях почти всю жизнь).
Молчание близких порой трактуется пристрастными наблюдателями как нежелание признавать факт некоторой заносчивости, возникшей в последний год на фоне всесоюзной известности ВЦ. Нет дыма без огня: некоторые товарищи действительно жаловались на снобизм + звёздную хворь Последнего Героя. Предположу лишь, что такие «Цоюшины» качества, как замкнутость и стеснительность, просто стали по-новому трактоваться в контексте оглушительной славы. Он был самодостаточен, как всякий посланец Вечности, хотя, само собой, не лишён земных пороков.
Как бы то ни было, это пульсирующее ЦОЙЖИВ по-прежнему озадачивает и невротизирует музыкантов.
«Нам не дано предугадать…»
Три года назад я записал интервью с Градским о Цое. И не решился включить эту беседу в книгу «The Голос», поскольку посчитал, что независимые рассуждения мэтра спровоцируют неприязнь фанатов и на рок-ветерана обрушится гнев тех адептов, что считают неприемлемой любую оценку «Кино»-наследия, кроме безапелляционно восторженной.
Дело в том, что если критично выскажется критик и/или журналист, то его просто окрестят «некомпетентным придурком», а когда что-то неоднозначное озвучивает авторитетный коллега-музыкант, то включается механизм обвинений, в которых лейтмотивом является «зависть». Клич Паниковского из «Золотого телёнка» «А ты кто такой?!» – единственный инвариант тех и других претензий.
Я воспроизведу здесь финал нашего неровного диалога с полным осознанием того факта, что монолог Градского был бы лучше.
– Твой тезис, Александр, что платят хорошо тем, кто хорошо играет и хорошо поёт?
– Да. Так оно и получилось. Ну, так оно и вышло. Все, кто был интересен, им стали платить.
– Ну, вот Цой зарабатывал всё-таки больше, чем ты, вот в тот период.
– Что ты, смеёшься, что ли?
– Ну конечно.
– Да перестань. Перестань, не смеши меня.
– Разве нет?
– Больше меня только Высоцкий зарабатывал. Ну не надо. Не надо вот придумывать. Сейчас придумывается колоссальное количество историй. У него было два или три великих концерта. Понимаешь, удивительных. И по приёму публики, и по драйву, и по заработку. И вот человек на взлёте вдруг уходит из жизни. Понимаешь, это жутко, ужасно, это просто отвратительно, понимаешь, просто у нас это всё трагедийная ситуация. Ну кто знает, кем он был бы сейчас?
– Ты можешь его представить на корпоративах, Виктора Цоя?
– Почему нет?
– Ты считаешь, он мог бы вписаться в эти дела?
– А какая разница? Ты делаешь свою музыку. Ты делаешь своё искусство. Ты его делаешь вне зависимости от того, где ты находишься. Это не имеет значения. Настоящий профессиональный человек делает так. Это однозначно.
– Но с Цоем было чёткое ощущение, что он проводник из космоса.
– Да это ваши такие штуки, медийные штуки.
Ну давай я тебе объясню в двух словах, чем, что происходит. Вот ты же знаешь эту историю, когда его горячие поклонники пишут «Цой жив», да. На стенках и везде. Почему они это пишут? Потому что им нужен живой герой. И именно Виктор Цой для них живой, потому что он живой герой. А почему его сейчас со страшной силой раскручивают средства массовой информации?
– Так где же его раскручивают? Ну о чём ты говоришь?
– Ты просто посмотри телевизор. Ты просто не смотришь телевизор.
– Сегодня 50 лет, сегодня да.
– Да нет, постоянно его раскручивают в СМИ, все. Как героя настоящего…Но только мёртвого. Женя, мёртвый герой удобен начальству для того, чтобы, чем больше ты поднимаешь мёртвого героя, тем меньше в глазах общества живые герои, разные. Неважно, в музыке или в поэзии. Тем они меньше. Потому что живого героя всегда можно упрекнуть в величии мёртвого героя. А поклонникам Виктора как раз нужен живой Цой, поющий, общающийся и так далее. Поэтому это и есть дикое противоречие между тем, как из Вити лепят какую-то бронзовую хренотень, чуть ли не памятник собираются установить, в то время как нет памятника Мусоргскому, нет памятника, извини, Рахманинову.
– Вот здесь вот, извини. Я помню, как Анатолий Лысенко говорил Володе Мукусеву, что Льва Толстого знают 50 миллионов в стране, а тебя, Володя Мукусев, знают 170 миллионов.
– И что?
– При чём здесь Мусоргский? Мусоргского знает гораздо меньшее количество людей, чем Цоя. И Мусоргского пятнадцатилетние не поют.
– А почему?
– Ну, на этот вопрос я не могу ответить.
– Потому что средства массовой информации…
– Да я тебя умоляю. Семьдесят лет коммунисты навязывали стране субкультуру творческой интеллигенции. У нас по центральному каналу только и был Мусоргский, Чайковский и классика, а люди пели Высоцкого, Градского, «Машину времени». Потом пели Бутусова, Шевчука, Цоя…
– Могу сказать на это очень просто. Смотри. Есть вещи, которые нужны многим людям. Почему они нужны многим людям, почему многим людям интересен Виктор Цой и почему интересен Макаревич там или даже иногда я? Потому что это более современная форма донесения музыки и стихов до человека.
– То есть ты считаешь, что дело именно в форме, подаче, а не в месседже, который есть у Цоя?
– Нет, конечно, в форме. Это более демократичная форма. Она не требует специального музыкального, или поэтического, или какого-то другого образования. Она прямо доходит до людей. Это прямой месседж, как ты говоришь, да. Есть более сложный месседж. Для того чтобы понять, по-настоящему оценить серьёзную музыку, серьёзную большую поэзию, нужно иметь образование. Для этого это образование человек должен где-то получить. Да, у него и без образования есть какие-то, ну, простые рецепторы, которыми он воспринимает искреннюю, жёсткую, ритмичную, активную музыку и стихи…
– Очень многие делают такую музыку, поют, но при этом Цоя…
– Я же тебе про это и говорю. Живой герой. Он сегодня. Даже для меня он в какой-то степени живой. Потому что он сегодня существует, понимаешь, в сегодняшнем языковом кластере, если хочешь. Понимаешь? Мусоргский – это другой язык. Но заметь, Мусоргский, Хлебников, поэт, да, Анненский – эти все люди не уходят из русской культуры. Потому что это генетика, которая передаётся элитой своему потомству, скажем так. И Хлебникова знают сорок тысяч…
– Вот я сомневаюсь, что Даня и Маша, дети твои, знают Хлебникова.
– Они знают. Ну, Хлебникова знают сорок тысяч человек всё время в течение ста лет. А Витю Цоя сегодня знают миллионы людей. Правильно? Но не факт, что через сто лет их будет сто миллионов, десять миллионов и даже миллион. Это не факт. Понимаешь? Может быть, вообще будут знать сто пятьдесят человек только через сто лет. Когда человека уже нет давно, и язык, которым он общался, он ведь меняется. Язык 50-х годов, 60-х, 80-х, 90-х и сегодняшний язык − они разные, эти языки. Язык 80-х, 90-х и сегодня для молодёжи почти один и тот же. Ничего особо не изменилось. Когда поменяется язык общения, полностью, да, тогда не будет этой, ну, как сказать, подпорки, что ли, у меня, или у Гребенщикова, или даже у Цоя. И останется только выжимка. Профессионально или не профессионально.
– Ой, ой, не соглашусь.
– Ну, не согласишься, проверим. Я умру раньше, чем ты. Ты проверишь. Я тебе могу сказать, что это происходило всегда. Например, песни Петра Лещенко. Два поколения умирали от этого исполнителя. Просто умирали. Это был кумир всех. Кумир, так сказать, простого человека. Я про Вертинского не говорю. Но, понимаешь, Вертинский из кумира миллионов превратился в кумира, может быть, одного или двух миллионов, да. Но тем не менее он остался. Потому что там и высокое исполнительское искусство, и высокая поэзия. В этом же всё дело. Сумасшествие проходит. Остается выжимка.
– Дело, конечно, не в профессионализме, потому что ты прекрасно знаешь, что Сальери писал музыку, ну, не намного хуже, чем Моцарт.
– Намного хуже. Знаешь, он профессионально был такой же. Но вот маленькой штучки не было.
– Вот не было маленькой штучки. Значит? Не в профессионализме дело? У Цоя была эта штучка.
– Тихо. Не было так называемых профессионалов, Женя. Непрофессионалов не было. Они просто не попадали в этот разряд.
– Группа «Кино», считаешь, они не были профессионалами?
– Конечно, нет. Кайф в том, что в этой команде было то самое, о чём ты сказал, чего начинаешь смотреть в других, а этого нет. Есть то, сё, умение.
– А что это вот такое? Что за «штучка»?
– Ну, я не знаю. Честная эмоция, понимаешь, честная, открытая, бьющая наотмашь. И это убивает абсолютно любую конкуренцию. Это очень сложно. Но, когда проходит время, Женя, честная эмоция, конечно же, сохраняется. Но язык становится другим, очень сложно заставить человека через пятьдесят лет слушать, скажем, восемь песен того же замечательного Вити, которые в одной гармонии. Это очень сложно объяснить.
– Но слушают. Знаешь, слушают и…
– Я сам буду слушать.
– И я думаю, что будут слушать.
– И дети наши будут слушать. И внуки. Жалко только, что мы не можем Витьку сюда посадить и посмотреть, что он мог бы сегодня сделать и написать.
История одной контаминации
Про Цоя я впервые услышал от Кинчева. Он же и познакомил меня пару лет спустя с тогдашним директором «Кино» Марианной Ковалёвой-Цой. После вечернего концерта «Алисы» в ленинградском рок-клубе мы поехали домой (на условное after-party) к кому-то из музыкантов «Аквариума», а после, уже под утро, оказались за одним столом с Марьяшей, и Костя прямо при ней поинтересовался, не могу ли внести свою лепту в раскрутку «Кино». Я, полностью доверяя вкусам + пристрастиям Константина, ответил утвердительно.
К этому моменту герой уже засветился в эфире мегапопулярного «Взгляда» (в выпуске с ведущим Владимиром Мукусевым) и снялся у Соловьёва в знаменитой ленте «АССА», тем не менее публикаций, посвящённых творчеству культовой команды & личности её основателя, во «взрослой» прессе не было, только самиздат (между прочим, по качеству значительно превосходивший всё то, что делалось на страницах официоза).
Группа "Кино" с БГ, Джоанной Стингрей и Сергеем Бугаевым-Африка
Я к тому времени уже год как ушёл из «Московского комсомольца», где работал над журналистскими расследованиями, однако знаменитой «Звуковой дорожкой» тогда на пару с Димой Шавыриным руководил мой товарищ Женя Фёдоров (не путать с музыкантом из Tequilajazzz), и я договорился с ним о публикации заметки.
Тогда наше ремесло ещё не было в полной мере коррумпировано, никто не платил за позиции в чартах и не предлагал взятки кураторам газетных хит-парадов. Хотя Павел Гусев и прочие главреды без всякого энтузиазма отдавали полосы под публикации о бунтарских рок-командах, традиционно предпочитая вечно лояльных леонтьевых да пугачёвых. Так или иначе место на полосе я получил и отправил текст Марьяне (ни электронной почты, ни даже факсов тогда не было, я просто передал машинописную рукопись со знакомой валютной проституткой Анджелой, совершавшей регулярные вояжи в Северную Пальмиру для охоты на пьяных скандинавов).
Процитирую:
«Двадцатишестилетний певец уютной котельной – самый молодой из лидеров нашей молодёжной музыки. Восторженная публика носила на руках Андрея Макаревича после концертов до гостиницы, когда Витя ходил во второй класс. Ему исполнилось одиннадцать лет, когда Борис Гребенщиков начал заполнять «очищающей водой» дерзких метафор полифонические рамки созданного им «Аквариума». Он младше даже вожаков групп, которые набрали силу уже на фоне полулегендарного «Кино», допустим, Кости Кинчева из «Алисы».
И эту юношескую жилку нельзя не заметить. Простые слова, доходчивые образы, незамысловатые мелодии. «Моя четырёхлетняя дочь знает песни Цоя наизусть», – отметил писатель Александр Житинский в журнале «Аврора». Меня это не удивляет. Но со следующим утверждением ленинградского писателя – «Цой абсолютно не похож ни на кого из западных исполнителей» – согласиться не могу. Специфика звучания группы «Кино» напоминает мне многих зарубежных подвижников новой волны – и американскую группу «Блонди», и английскую «Полис».
И вообще, слушая Цоя, я почему-то вспоминаю Аманду Лир. Именно с этой бывшей манекенщицей, певицей, поэтессой и художницей схож ленинградский музыкант. Многим. Прохладностью загадочно-кошачьей пластики, чарующей отстранённостью мимики, подчёркнуто-бесстрастным вокалом. В прижатости которого угадывается такое буйство крови, такая мучительная неудовлетворённость, такое бессонное желание выплеснуть себя, что не поверить этому странному голосу можно только внушив себе – это категоричное, отмеренное ритмичным ходом гитары предложение неминуемого выбора «с нами или против нас» всего лишь померещилось в металлических и мягких, словно фольга, гармониях…
Главное достоинство новых песен «Кино» – сдвиг авторской позиции с непререкаемого «я» на нервное «мы»:
Мы хотели пить, не было воды.
Мы хотели света, не было звезды,
Мы выходили под дождь и пили воду из луж,
Мы хотели песен, не было слов,
Мы хотели спать, не было снов,
Мы носили траур, оркестр играл туш.
Но, с другой стороны, остротой и социальной направленностью текстов Цою и K° явно не сравниться с другими фаворитами ЛРК, особенно с Михаилом Борзыкиным, Константином Кинчевым и Михаилом Науменко. Хотя я и не решился бы отказать песням «Кино» в честности, как это делают некоторые клубные радикалы, зачислившие квартет в разряд мажорских групп (на ленинградском сленге это означает сытую, склонную к коммерческой музыке, уходящую от больных вопросов, от выраженного социального протеста группу). Цой работает «с открытым забралом», просто стоит, развернувшись чуть в сторону. Зато он наиболее адекватно отражает интересы и чаяния совсем юных меломанов.
Отчего не часто балует группу пресса своим вниманием? Из-за чего игнорирует ТВ и радио? Кроме восьмимартовского «Взгляда», не припомню что-то «Кино» на экранах ЦТ.
Тому я вижу две причины. Во-первых, повторю, творчество Цоя органично по самой своей природе, сориентировано на подростков, а в худсоветах они, ясное дело, не представлены, и даже очень молодые, прогрессивно настроенные критики некоторые вещи «Кино» просто-напросто не понимают. А во-вторых, и это основное, Цой не очень-то контактен. В среде журналистов, пишущих о музыкантах, это называется «не умеет работать с прессой» (ох, многим это умение проложило дорожку на обложки журналов и газетные полосы). Он не особенно любезен с представителями солидных организаций, а от встречи с незнакомым журналистом вовсе может отказаться.
Это не значит, что Цой не честолюбив. У молодых музыкантов за те годы, пока их музыка находилась на полулегальном положении, выработалось стойкое недоверие к любопытствующим. Они часто отказываются от интервью. И даже от съёмок в фильмах. В «Роке», например, не захотел сниматься Костя Кинчев, после того как его «подставили» во «Взломщике», который он, кстати, не пожелал озвучивать.
По-моему, Цой всё-таки из тех музыкантов, которым всерьёз угрожает перспектива «звёздной болезни»... Он может, пусть даже завоевав большую аудиторию, потерять себя. Ведь плохие мальчики с классных «камчаток» никогда не получают – вдруг! − почётные грамоты от учителей. Отгородившись на этой своей территории, они независимо хозяйничают на «камчатках». И придуманную для них резервацию на задних партах некоторые умеют превращать в обетованную землю».
Конец цитаты.
Продюсер «Кино» отзвонила на следующий день (мобильных, напомню, тоже не было, Марьяна застала меня дома или в редакции) и попросила упомянуть между делом «Объект насмешек» (она некоторым образом продюсировала и группу Александра «Рикошета» Аксёнова, с которым, собственно, и жила после супружеского разрыва с Виктором). Купюр же никаких не было. «Насчет «корейского диско» не перебор?» – прямолинейно поинтересовалась Марианна. Ну что же… Слово «политкорректность» в журналистский лексикон ещё не было внедрено, и то, что в Корее есть какая-либо музыка кроме фольклорной, было неведомо, так что словосочетание, право, звучало дерзко и необычно. Я сказал, что не хочу, чтобы текст выглядел как нечто восторженно-фанатское, и готов объекту публикации при необходимости все свои резоны детализировать.
Вот так и появился «Начальник Камчатки» в «МК». Обожатели «Кино» были раздражены, но полтора миллиона подписчиков самой популярной газеты конца 80-х прочитали о феноменальной команде. И поэтому продюсер Юрий Айзеншпис, сменивший в этой «должности» экс-супругу лидера группы, уговорил меня вести презентацию посмертного «Чёрного альбома» в январе 1991 года.
«Changement!» VS «Перемен!»
В своё время мне пришлось купировать уже сданную в издательство рукопись книги «Битлы перестройки». Я убрал оттуда описание сцены: после помянутой выше презентации лидер «ДДТ» нападает на лидера «Любэ» во время закулисной вечеринки.
Вот сейчас могу рассказать, в чём была суть того конфликта «Шевчук Vs Расторгуев». После того как я закрыл пресс-конференцию, посвящённую посмертному релизу «Чёрного альбома», весь рок-бомонд перекочевал вниз, в банкетный зал. И там, само собой, выпивали. Когда Николай Расторгуев поднял тост в честь Виктора Цоя, рассвирепевший Юрий Шевчук накинулся на тостирующего с отповедью «жалким фонограмщикам»: мол, скорбеть тут имеют право лишь истинные питерские рокеры, а «попса» обязана знать своё место.
Их не без труда разняли, и Александр Ф. Скляр, дабы разрядить обстановку, затянул «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, выплывают расписные Стеньки Разина челны». Я на той гулянке был с известным французским репортёром Франсуа Моро; мы вместе работали над рукописью книги Les Coulisses du Kremlin. Так вот Франсуашечка, ни слова не понимавший по-русски, встревоженно поинтересовался у меня, что, дескать, грядёт. Я решил по привычке потроллить коллегу и лениво так молвил: «Не бойся, друг мой, это всего лишь наш старинный обычай… Будет драка-поножовщина, однако при этом без особого кровопролития. Так что, Франсуа, не ссы: никаких убийств».
С этими словами я поднял со стола прибор и дал его французу, с покровительственной интонацией добавив: «Возьми этот нож и просто прикрывай мне спину, мы чуть подурачимся, а если даже и заденешь кого-то, то милицию никто не вызовет – ты же иностранец».
Ужас в глазах заморского журналиста был неописуем, но, увы, я не выдержал и прыснул, тем самым выдав себя, хотя приобнявший нас в этом момент Скляр своим басом мог навести изжогу и не на столь впечатлительного гостя, как Франсуа.
После этого я рассказал в деталях французскому гостю, что именно случилось. И добавил, что покойный Цой не очень-то привечал Шевчука. Как и многие, к слову. Собственно, моё недоверие Шевчуку корни давние имеет. На той пресс-конференции справа от меня восседала Натали Минтц. И она рассказала про первый визит Юрия и его команды в Париж. Из-за того, что начало визита выпало на выходные, там случилась какая-то накладка с валютой (в советские времена перед поездкой меняли скромное количество франков, за хранение коих в «мирное время» полагался приговор и срок, между прочим).
Короче, оказались музыканты без средств во Франции. То есть совсем. Французы, щедростью и гостеприимством никогда не отличавшиеся, подкармливали рокеров мороженым и леденцами. Те лизали и сосали. Натали Минтц, рулившая гастролями, предложила Шевчуку пообщаться на эту тему с местными СМИ. По её словам, тот просто в ужас пришёл: умолял не допустить утечки, говорил, что «за границу больше не выпустят никогда». В общем, не самым героическим образом выступил.
Приятель Натали, дипломат Жоэль Бастенер, любит приводить этот пример при «сравнительном анализе» «ДДT» и «Кино». Потому что Цой с товарищами приехал в Париж спустя некоторое время с подачи тех же устроителей.
Самая известная песня Цоя «Хочу перемен!» в оригинале зовётся… «Changement!», поскольку альбом Le Dernier Des Héros издан был во Франции на лейбле Off The Track Records за четыре года до российского релиза.
Но не в этом суть. Группу прямо из аэропорта повезли то ли на репетицию, то ли на прессуху. Сперва в гостиницу, жёстко поставил условие Виктор. Натали, уже зная, что советские рокеры панически боятся скандалов, таковым и пригрозила несговорчивым визитёрам. На что Цой совершенно хладнокровно заявил: «Разворачиваемся, возвращаемся в аэропорт». Словом, ультиматум «Кино» был организаторами выполнен. И французы были впечатлены принципиальностью лидера группы. Респект и все дела.
И нет пророка
Со скотчтерьером Биллом
Виктору сейчас было бы пятьдесят три. Трудно вычислить, кем он стал бы, не случись той августовской автокатастрофы четверть века назад. Впрочем, иные вычисляют: кто-то видит его на тусовке с Дмитрием Медведевым в компании БГ, кто-то – в ближнем круге Суркова или оппозиционеров, а кто − и в полном забвении.
Зримое пространство вокруг умершего кумира со временем заполняется досужими интерпретациями его значимости и контента, поэтому так важно давать слово тем, кто способен к грамотной аналитике, на основании коей стоит реконструировать несостоявшееся будущее.
Французский дипломат Жоэль Бастенер, бывший свидетелем визитов Шевчука и Цоя во Францию, дружил в 90-е со многими фигурантами нашего андерграунда. В 2011 году он по просьбе моей супруги написал мини-мемуары, которые я считаю нужным здесь процитировать в её переводе:
«Мироощущение, объединившее в далёком 1986 году нескольких пламенных бунтовщиков российского культурного подполья и трёх-четырёх молодых беспечных французов, вовсе не осознавалось нами знамением новой эпохи. Подобно детям, мы жонглировали подлинными смыслами, не понимая до конца их сути. И на поверхностный взгляд та история была лишь локальной версией темы вечного возвращения юношеского протеста. Как поначалу её и восприняли журналисты крупных европейских и американских изданий. Но после того, как в США, Германии, а затем и Франции вышли пластинки, удалось наконец поднять в прессе волну, придавшую впоследствии русскому року некое подобие признания за рубежом. Публикации звукозаписей по крайней мере доказали миру факт наличия в СССР дифференцированной контр-культуры и социальной среды, заточенной под её восприятие. А в 1988 году, когда первые послы музыкального подполья получили наконец возможность выехать из страны, западные продюсеры, не скрывая любопытства, отправились смотреть их концерты.
У западной публики зрелище вызвало смешанное чувство – выступавшие на сцене мальчики по большей части ничем не отличались от выходцев из местных спальных районов, к тому же молодые русские очевидным образом не представляли себе реалий «цивилизованного» мира и в то же время ничего нового о мире «отсталом» тоже поведать не могли.
Некоторые исполнители трогали именно своей глубокой старомодностью. Их невероятная несовременность проистекала из самоуверенности, искренности и избыточного пафоса, свойственного, впрочем, всем без исключения артистам. Но в данном случае переизбыток патетики усугублялся российской чрезмерностью, за счёт которой гонцы советской рок-культуры выглядели ещё более тревожными и подавленными, чем их англосаксонские собратья. К тому же в Европе 80-х возврат к высокой революционности на фоне экономического роста смотрелся высокопарно и фальшиво, ибо отдавал дешёвой сентиментальностью, словно прикупленной по случаю на барахолке чувств.
Именно на «торговле слезами» сошлись тогда самые ядовитые американские и французские критики, без труда смешавшие русских музыкантов с пищей воробьёв. Должен отметить, что с той поры «отсталость» прорвалась и на нашу сцену, а случилось это, когда лучшие представители западной молодёжи подняли на щит наивность 60-х и «незрелость» тех самых русских.
И тем не менее уже тогда волна презрения разбилась о некое подсознательное ощущение чего-то важного, невербализуемого, такого, что входило в явное противоречие с поверхностностью словесных оценок. Разговоры о природе советского режима и месте рок-н-ролла в новой реальности действительно не произвели на западную аудиторию никакого впечатления, равно как и сама музыка, но вот глаза, лица и облик некоторых музыкантов отпечатались в сознании.
Относится это к двум артистам, которые, по иронии судьбы, оба снялись в фильме Рашида Нугманова «Игла». Я употребил слово «судьба» не случайно, потому что случайностей не бывает, и открытие, сделанное Рашидом, неизбежно было бы сделано кем-нибудь другим. Когда серьёзные профессионалы заговорили о Викторе Цое как об актёре с огромным потенциалом, никто ещё не видел «Иглы», а те, что авансом отдавали должное Мамонову, понятия не имели о начале съёмок фильма «Такси-блюз».
Особая способность группы «Кино» зачаровывать, уже в полной мере проявившаяся к 1987 году в виде стремительно растущего числа поклонников, неожиданно заработала и на чужой почве. И этот эффект никак нельзя объяснить тем, что на русской сцене того времени не было мальчиков красивее. Столь мощное воздействие на аудиторию не оправдать одной лишь бесспорной привлекательностью Каспаряна или Гурьянова, оно скорее проистекает из магии пластики Цоя. И таится в его грациозности хищной кошки, нереальной лёгкости движений, исключительной живости и гибкости организма, ауры невинного котёнка, играющего с верёвочкой. Чтобы удостовериться в этом, достаточно пересмотреть идиллическую сцену из «Иглы», где Цой, обогнав Смирнову, бредущую вдоль песчаной колеи, затерянной в Аральском море, поднимается по якорной цепи на корабль, а затем стремительно взбирается на мачту. Пластический образ схвачен и отображён всего в нескольких кадрах!
Тело Цоя – не организм страдальца, демонстрируемый невротиками протестного рока, но и не возбуждающий торс поп-звезды. В отличие от секс-символов Виктор более человечен, хоть и наделён телом истинно мужским, хоть и лишённым брутальности. При этом в его жестах проскальзывает детская угловатость, призванная уравновесить твёрдость взгляда и облегчить значительность произносимых слов. Подобный коктейль знатоки, конечно же, не могли не заметить, поэтому настоящие профессионалы от кино моментально оценили его потенциал.
Помню свой короткий разговор со знаменитым продюсером, очень влиятельной пожилой дамой, ушедшей с той поры из жизни, которая работала с выдающимися актёрами французского кино – Нуаре, Аджани, Трентиньяном, всех просто не перечесть. Так вот эта глубоко безразличная к рок-музыке и очень опытная женщина, всего раз видевшая Виктора, с порога углядела в нём звезду интернационального масштаба и сразу поняла, что этого мальчика ждёт большое будущее. Весной 1990 года она провела переговоры, без особой, впрочем, надежды на успех, о возможности его участия в картине «Любовник» по роману Маргерит Дюрас, а затем предложила его, уже настойчиво и убеждённо, на главную роль в дорогом костюмном фильме о жизни Чингисхана.
И действительно, Виктор едва ли отыграл бы глянцеватого немногословного героя-любовника, беспрестанно удовлетворяющего юную Маргерит, зато никто лучше Цоя не смог бы воплотить на экране великого завоевателя, и я не сомневаюсь ни минуты, что на эту роль он точно был бы утверждён, если бы не ушёл от нас за два месяца до начала кастинга. Как песчаные пустыни Казахстана, так и высокие равнины Монголии пришлись бы ему впору, ибо любые бескрайние просторы соразмерны его персональному масштабу и исключительным личным качествам, которые, собственно, и обеспечили ему его посмертную славу. Должен смиренно признать, что сам я не верил в эту живучесть и был удивлён, когда понял, что образ Цоя с годами не меркнет. Задним числом я попытался понять, за счёт чего отзывается он и поныне в сердцах людей эхом древнейших архетипов.
Сопоставив несколько старых текстов, переведённых с древнегреческого, и содержание мистических книг XIX века, рассказывающих о древних религиях, перечитав «Рождение трагедии» и первые издания философа-иезуита Бальтасара Грасиан-и-Моралеса, я увидел, что всё сходится! Черты, присущие образу Виктора, присутствует в описаниях всех без исключения героев, обречённых на вечную славу бессмертных, которые с самой зари человечества составляют основу мифов наших обществ.
Вот четыре качества, необходимые для реализации высокого предназначения: Скрытность. Великая воля. Возвышенный вкус. Господство над своими страстями.
Разве нельзя, совместив в уме эти характеристики, увидеть мысленным взором Цоя во плоти? Но и это ещё не всё: те немногие, что находились близко, знали, что он, как и подобает истинным героям, обладал ещё одним важным и редким даром – быть мыслью со «штучными», а в речах с большинством».
«Смешно, не правда ли смешно» (© Владимир Высоцкий), что наиболее грамотно феномен «Кино» отвивисекторствовал не отечественный музыковед, а западный атташе, сумевший увидеть в советском музыканте нечто космическое?.. И поставить уверенную точку над пронзительным «i».
Полемизируя с манифестом «Хочу перемен!», прародитель нашей рок-музыки сочинил: «Да, мы не ждали перемен, И вам их тоже не дождаться, Но надо, братцы, удержаться От пустословия арен И просто самовыражаться, Не ожидая перемен» (© Александр Градский).
Нет пророка, нет его в родных пенатах. И музыка эта будет вечной, лишь если «заменить батарейки» (© Вячеслав Бутусов).
Однако отчего-то кажется, что впечатляющий образ Виктора Цоя, при очевидном размахе почитания, по-прежнему не оценен современниками в полный рост. Потому что дело здесь не в сочетании звуков & глаголов, а в том самом Послании, которое не представляется возможным разложить по аккуратным полочкам псевдомузыкальной аналитики и которое можно снимать лишь рецептором чувства сопричастности Вечному подобно тому, как игла снимает мелодию с чёрного диска. И да, конечно же, ЦОЙЖИВ.
фото: Советский экран/FOTODOM; Дмитрий Конрад; личный архив автора; Едыге Ниязов/FOTOSOYUZ
